Запутанными коридорами лис бежит к сердцу дракона

— Ты опять нашёл меня, да? — Призрак забавный. Он говорит так, словно всё зависит от Ванцзи, а не от воли коридоров, непонятно как заводящих на чердак, где из живого обычно только ласточки по ту сторону мутного окна. — Мгм, — отвечает, подходя ближе. У Призрака удивительная способность — он идеально вписывается в любую локацию этого места. «Любимый ребёнок», вспоминает Ванцзи слова, брошенные Шепчущим. Что это значит он не понимает, но думает, что они всё объясняют. Брат, до того, как они сюда приехали, тоже говорил что-то про «избранного Домом», но Ванцзи тогда думал, что это всë просто сказки. Если бы знал, что ему говорят о Призраке — запоминал бы каждое слово, впитывал, как губка. Любимый ребёнок забирается почти с головой в коробки, то и дело фыркая, чтобы сдуть мешающиеся пряди непослушных волос, ставших чуть светлее от лёгшего на них слоя пыли. Интересно, как долго он тут уже? На чердаке или «в этом своëм состоянии» он не уточняет, просто смотрит. Крёстный вдруг достаёт что-то со дна, перед этим скинув мешающиеся вещи на пол. В абсолютной тишине те, казалось, будят весь Дом, ударившись о доски. Это совершенно точно глупость, потому что Дом никогда не спит. Тут всегда движутся: против физики — тени, против морали — Крысы. — В детстве, — начинает Призрак неожиданно. — Ты можешь быть кем угодно, — он вертит в руках маленький резиновый мячик с когда-то яркой-желтой полоской, и улыбается до защемленного сердца печально. Такие улыбки только рядом со старыми надгробиями бывают. И случайно нашедшимися любимыми детскими игрушками. — Мы с Лотосом представляли, что это огненный шар, — он подкидывает мячик в руках. — А мы сами — великие колдуны. Я помню, как смеялась Вишня, когда мы пообещали, что защитим от зла весь мир, чтобы никто не мешал ей смотреть на звёзды и дождь. Шепчущий был вампиром, а Золотая говорила, что она ведьма. Генерал с нами не играл. — крёстный поджимает губы, неотрывно смотря на мяч в своих руках. Ванцзи вдруг кажется, что последние три предложения были совсем не для его ушей. С таким лицом диалоги не ведут. Он уже хотел было что-то сказать, как друг вновь бодро вскидывает голову, смотря прямо в глаза. — Мы тут были всеми, кем могли придумать, только вот не счастливыми детьми. А так хотелось. До сих пор хочется, пусть мы уже и не дети. «Кто такие Вишня и Золотая?», — хочет спросить Лань Ванцзи, но вместо этого только молча наблюдает, как крёстный, всё с той же могильной улыбкой, роется в коробке, то и дело хихикая. «А я бы мог сделать его счастливым?», — думает он, смотря на то, как Призрак легким движением бросает мячик себе за плечо, и тот вновь теряется в хламе чердака. Почему-то очень хочется дать самому себе ответ «да». Призрак выглядит так, что его хочется защищать, укутывать в тёплые пледы и поить горячим зелёным чаем. Призрак всегда улыбается. Но клоуны, работающие в цирке, тоже. — Сегодня печальный день, Нефрит. Очень печальный. — Почему? — Ведьм в Доме больше нет, а мы всё отмечаем дни рождения. — он смотрит стеклянными глазами куда-то себе на руки, сжимая пальцы. Те покрыты пылью и, думает Лань Ванцзи, чём-то, что видит только сам Призрак. — Я тебя не понимаю, — признаётся Ванцзи. Он сокрушённо садится рядом, когда друг хлопает ладонью по полу. На коленях у крёстного старый-старый альбом с фотографиями. — Я покажу, — говорит он, открывая первую страницу. Лань Ванцзи чувствует себя в огромном пузыре ностальгии, когда Призрак, осторожно указывая, начинает рассказывать о тех, кто улыбается им с фотографий. Ванцзи теперь знает, что у Лотоса и Призрака есть сестра — Вишня. Он видит сначала её глаза, наполненные нежностью и чем-то таким, что Ванцзи никогда не чувствовал. Что-то, что прошибло его приятной волной. Призрак рассказывает какие-то истории, говорит, что Вишня не умела злиться на братьев, но довольно сильно пугала остальных, стоило повысить голос. Упоминает, что она была влюблена в Павлина. Ванцзи думает, что Павлин был неприятным. Когда он об этом говорит, Призрак улыбается и кивает. — Почему ты раньше не рассказывал? — Потому что это грустно, пташка. Они листают альбом и видят фотографию красивого юноши с очаровательными ямочками, Нефрит смотрит на него несколько секунд и говорит, что где-то уже видел. — Брат носит его фото в кошельке, — вспоминает он. — Только рядом с ним ещë кто-то. — Это Светлый, — Призрак пару секунд ничего не говорит, только понимающе улыбается и продолжает разглядывать фотографии на странице. — А второй, скорее всего, Жало. Это брат Шепчущего. Они все друзьями были. Дарящий улыбки, Светлый и Жало. Как будто кто-то лишний, — он хихикает. — Они были… Твой брат был хорошим другом. Ванцзи тяжело сглатывает. Брат часто доставал то фото и смотрел долго-долго, превращаясь в саму скорбь. Они видят фото маленького Генерала, крёстный смеётся и говорит, что тут он Птенчик. Наверное, потому что сейчас он Большая Птица. Или ещë почему-то, что Ванцзи пока понять не может. Рядом с Птенчиком стоит девочка, треплющая того по голове. Призрак называет её Золотой и грустнеет, потирая пальцами фотографию, очерчивая подушечками линии её челюсти. Она была ведьмой, вспоминает Ванцзи. А ведьм в Доме больше нет. Он поджимает губы и замечает, что у Золотой тоже чёрные ногти. — У нас всех чёрные, — кивает Призрак. — Она приучила. Она нас вообще много к чему приучила. Меня — нормально спать и есть хотя бы раз в день; Генерала — быть смелым, когда чего-то хочешь, а ещё выращивать цветы; Шепчущего — научила вязать и играть в Дурака; Лотоса, — он на мгновение замолкает. Ванцзи думает, что Лотоса вообще сложно чему-либо научить. — Лотоса улыбаться и говорить о своих чувствах. — Призрак вновь гладит фото. — Мы с братом еë подвели, но ногти всë равно красим. Лань переводит взгляд на друга, а тот смотрит печально-печально и виновато. Сейчас бы найти плед и зелёный чай. — А это Дым, — Призрак указывает пальцем на хмурого парня, зажавшего в зубах сигарету. У него тяжелый взгляд, а над головой свинцовые тучи. Ванцзи думает, что всё сочетается. — Он умер через несколько дней, после того, как сделали эту фотографию. Все говорят «он знал». Но я думаю, что всё это бред. Дым просто не соизволил вовремя улыбнуться. Справедливости ради, он и не выглядит как тот, кто когда-либо улыбался. — А это кто? — Нефрит указывает на девочку, едва заметно выглядывающую из-за штанины Дыма, которую сжимала тонкими пальчиками. — Это… — вожак Четвёртой всматривается в фото и хмурится, разглядывая лохматую тёмную макушку. Пытается вспомнить, закусывает губу. — А-Цин, — доносится из прохода. Призрак резко выпрямляется, будто от удара хлыстом по спине. Суженные глаза неотрывно смотрят на Фокусника, что кокетливо, в своей индивидуальной манере, вскидывает брови. — Чего ты? Давай, дыши носиком. — Как ты смеешь произносить… — Имя? — Крыса усмехается. — А какая ей уже разница? Она умерла, а значит, имя, как и деньги, уже не нужны. Какой от них прок? — Ты кем себя возомнил? — крёстный натурально шипит и сжимает в руках флейту. В ответ на это Фокусник достаёт нож. — Богом? — М-м-м, — издевательски тянет, облизывая губы. — Да, так и есть. — С чего вдруг? — Ванцзи отчëтливо понимает, что впервые так сильно хочет увидеть чью-то кровь на своей рубашке. — В меня тоже никто не верит. — воспитанник Второй подкидывает нож, тот чуть сверкает в тусклом свете, разрезая, впервые за долгое время, не плоть, а лишь стоящую на чердаке стену пыли. Стоит рукоятке оказаться в ладони, как Фокусник скрывается в дверном проёме. — Зачем приходил, чего хотел? — Призрак выдыхает через зубы, убирая флейту за пояс. — Тени… — Ванцзи шепчет, оглядываясь вокруг. По спине бегут мурашки, когда он замечает, что в углах копошится, бурлит, беснуется темнота. Он тянется к Призраку, который, кажется, совсем не впечатлён, закрывает его своей рукой, отодвигая к окну. — Тише-тише, — шепчет крёстный и Нефрит, думая, что говорят ему, старается даже дышать через раз. Однако одного взгляда на друга хватает, чтобы понять — обращался он к теням. — Вас напугал этот психованный? — Призрак садится на корточки, и Ванцзи, сдерживая изумление внутри себя, смотрит на то, как к протянутым рукам вожака Четвёртой стекается темнота. — Ну что же вы, — говорит он ласково, гладя тьму, словно та кот. — Он ушёл, всё хорошо. Хочешь погладить? — он поднимает сияющие серые глаза на Нефрита, а тот натурально впадает в ступор. Только и может произнести одними губами «что?». Крëстный неловко улыбается и встаёт на ноги, доставая из-за спины флейту. Стоит прозвучать первым нотам, он прикрывает глаза, а каждая тень, даже от того самого «огненного шара», течёт к его ногам. Ванцзи стоит как зачарованный, разглядывая солнце Четвёртой, под ногами которого клубится облаком мрак. — Призраков в Доме боятся, — повторяет он сказанное пару недель назад.

***

«“Это твоя вина!” Слова Цзян Чэна эхом звучат в ушах, заменяя лязг закрывающейся за спиной двери Жëлтой клетки. Он прикрывает глаза и вдыхает носом спëртый воздух. Вэй Ин думает, что запах крови и плесени, разъедающий его лëгкие, полностью заслужен. Как и практически кромешная темнота. В клетке нет окон и других источников освещения, только маленькое отверстие на металлической двери, скрипящее так, словно кому-то ногти выдирают. Света оно почти не давало, зато в полной мере кормило отчаянием. Тут грязные мягкие стены, из которых торчит поролон и гвозди, любезно оставленные кем-то из прошлых посетителей. «Не мучайся, просто умри». Вэй Усянь дышит тяжело, когда чувствует, что к шее прикасается что-то холодное. Хочется закричать, но кажется, что это запрещено. Ему теперь всё запрещено. Кролики на пластырях; улыбки; чай с одной ложкой сахара; тепло и, в особенности, счастье. Он падает на колени, а тени оплетают коконом. Забираются на плечи, меж волос, играют с лентой, гладят по щекам, с которых слёзы градом. Нужно их согнать, думает Вэй Ин, нужно разорвать каждую из них, и себя заодно. Но он только сидит на месте, чувствуя, как горячие капли, срываясь с подбородка, падают на джинсы. — Читай по губам, — говорит Усянь, смотря на собственную тень, едва различимую на когда-то светлом полу. — Ты во всём виноват. Никто не станет тебе помогать. Он уверен, что будь у темноты глаза, они были бы красными, в них бы читалось презрение и ненависть к самому себе. Но тени не нужны глаза. Они уже есть у Вэй Ина. Укусы на руках и рёбрах болят, пропитывают толстовку кровью, но Вэй Усянь думает, что всё правильно, что он заслужил. Цзян Чэн прав, это он сам во всём виноват, даже если ничего не сделал. Нет, именно потому что он ничего не сделал. Вэй Усянь плачет, тихо-тихо, чувствуя, как тени ластятся к нему, успокаивают и совсем не осознают, что они часть проблемы, потому что тени — часть самого Усяня. Он сбежал, спрятался в темноте, куда никто бы не сунулся, чтобы сделать лучше. Страх в глазах тех, кто раньше звался другом, казался более ярким, чем их прежние улыбки. Потому что ненависть Лотоса стала ощутимее, чем укусы собак, что он на него натравил несколько часов назад. Потому что не было больше сил смотреть на собственные руки, трясущиеся, словно от тремора. Потому у него самого, после случившегося, нервы, как оголённые провода, свисали во все стороны и цеплялись за всё подряд. Потому Вишня умерла по его вине. Потому что Золотую он тоже спасти не смог. Усянь падает на спину. Боль прошибает полностью, но ему наплевать, потому что вместо черноты потолка он видит как на его глазах перерезают горло его сестре. Капли её крови орошают пол, будто упавшие на землю лепестки вишни, только слишком яркие. А может это варенье. Через секунду он видит Шепчущего, у которого лицо бледнее, чем шерсть кролика на Вэй Иновых пластырях. Хуайсан только двигает губами, неотрывно смотря перед собой, Усянь читает в этом шелесте «дагэ» и, судорожно выдохнув, оборачивается, чтобы увидеть, как Жалу отрубают голову старым топором. На срезе, наверняка, останется ржавчина, что в последствии покроет сердце Хуайсана. У Призрака дрожат руки, когда Золотая, их Золотая, замахивается ножом, чтобы пырнуть кого-то. У неё чёрные вены. Он резко подрывается и тени подрываются за ним, цепляясь за руки. В Клетке спёртый воздух, разъедающий лёгкие запахом крови и плесени, а у Усяня мокрая от той же крови толстовка и руки, которые ни на что уже не годятся. В волосах темнота, играет с лентой и гладит по шее. — Забавно, — начинает он голосом, напоминающим просыпавшийся сахар. — Я всегда думал, что если буду умирать, — темнота вслушивается в его шёпот внимательно-внимательно, впитывая каждое слово. Крупица за крупицей. — Он будет со мной. — его вдруг начинает душить запах и растерянность. — Я оказался прав. Я умирал, а он был рядом, чтобы застать последний вдох, став его причиной. Рядом валяется полупустая бутылка ванильной колы, а в кармане шуршит пластинка антидепрессантов. Он сам стащил их из вечно открытых ящиков Могильника. Усянь ложится на пол. Мягкая поверхность пола на секунду возвращает в объятия сестры. Он закрывает глаза, потому что не хочет смотреть на темноту. Знает, что если поднимет руку, та будет ластиться. Вэй Ин сжимает ладонь в кулак и думает о Вишне.»

***

Ванцзи стоит в ступоре пару секунд. Глаза то и дело бегают по лицу Призрака, пока тот, несмело улыбаясь, играется с флейтой. Там на конце красная кисточка, а на полу мрак, как кот, пытается её поймать. Хочется что-нибудь сказать, но нет ни одной мысли, все они крутятся где-то в стратосфере, а сердце вдруг ушло в пятки. «Любимый ребёнок Дома», — хихикает у него в голове Шепчущий. «Он сумасшедший», — заявляет прямо Лотос. «В Доме Призраков боятся», — эхом. Нефрит уходит. Просто разворачивается и уходит в Первую, как будто это безопасное место. «Так правильно», — говорит разум. «Тени были милые, как кролики», — отзывается душа. Он резко выдыхает через нос, и вздрагивает, когда под ногами скрипит половица. В голове проносится тысяча и один момент, когда можно было всё понять. Он вспоминает, как в классе под ногами было неестественно тёмное пятно, которое просто не могло появиться при таком тусклом освещении; вспоминает, как на Перекрёстке простой фикус отбрасывал на пол не листы, а человека; пропускает вдох, когда понимает — стоило Призраку заиграть на флейте, и тени деревьев, несмотря на ветер, замирали; понимает, что не сошёл с ума, когда каждое утро, открыв глаза, словно видел, как с него сползает тёмный кокон. Столько всего открывается, каждое воспоминание двадцать пятым кадром. Ванцзи не понимает, а от того боится, это нормально, но, наверное, не для этого места. Дверь в комнату открывается привычно тихо — Фазаны почти истерично следят за тем, чтобы шума от их пребывания было как можно меньше, потому что Крысы повсюду. Возможно даже в стенах и под их собственной кожей. Он делает шаг и оказывается на сером шоссе, погружённый в туман.