Небо за нас

Новость быстрее «Молнии» пронеслась по Хогвартсу. — Поттер и Малфой опять подрались! Все правильно. Подрались. По полной программе. Со «Ступефаем», «Импедиментой», вульгарным мордобоем, неизбежными пятьюдесятью очками с Гриффиндора именем Великого и Ужасного Снейпа, ответным жестом гриффиндорского декана и субботней отработкой у Филча. — Мы еще встретимся, Поттер, — бросил Малфой, уходя в толпе своих слизеринцев. — Будь уверен, Малфой, — ответил герой Гриффиндора под сочувственно-одобрительное похлопывание по спине со стороны лучших друзей. Вечером Гарри, подробно и путано наврав Гермионе и Рону про срочный вызов от Дамблдора, торопливо поднялся на восьмой этаж, но не повернул к горгулье, скрывавшей вход в директорский кабинет, а бросился к ровному участку стены, мимо которого и прошел трижды, закрыв глаза, поспешными шагами. В стене появилась дверь, которую он тут же рванул на себя. — Сколько можно ждать! — раздраженно заявил Драко Малфой, стоявший посреди комнаты — уютной комнаты с камином, диваном и приглушенным светом, комнаты, предназначенной явно не для дуэлей. — Тебе легко говорить, — огрызнулся Гарри. — У тебя нет друзей, которые волнуются за тебя! — У меня нет прилипал, вцепившихся в меня в страхе, что иначе их существования никто не заметит, — Малфой умел соглашаться так, что это выводило из себя хуже возражений. — Перестань, — поморщился Гарри, — ты что, ругаться пришел? — Ты прав, — на этот раз без всякого подтекста согласился Малфой, сбрасывая на диван квиддичную мантию. Оставшись в белой рубашке и серых брюках, он подошел к Гарри и, привычно-уверенно обняв, приник к его губам долгим, неспешным, очень умелым поцелуем. Тот ответил — хотя и слегка скованно, без пылкого энтузиазма, однако активно. Вскоре алая спортивная мантия легла на диван рядом с зеленой, а подростки расположились на ковре, поглощенные друг другом… Через некоторое время вскрики, стоны и тяжелое дыхание сменились умиротворенной тишиной. Ее нарушил голос Гарри. — Малфой, — негромко, просительно и требовательно одновременно произнес он, — расскажи что-нибудь... — О-о-о, — со страдальческим видом протянул тот. — Поттер, у меня такое ощущение, что я рассказал тебе уже всю мою жизнь — с момента зачатия до сегодняшнего дня. Что еще ты хочешь? — Расскажи про Африку, — попросил Гарри, интонацией неуловимо напомнив ребенка, который из множества сказок на ночь уже выбрал ту, которую хочет послушать сегодня, и ждет лишь вопроса матери, чтобы назвать ее. Гарри не очень нравился секс с Малфоем. Наверное, все было грамотно и правильно — Гарри не обладал достаточным опытом, чтобы судить об этом — и его тело получало столь необходимую разрядку, но, кроме нескольких минут острого, безумного, горячего удовольствия, все остальное время он чувствовал неловкость, нелепость и крайнюю странность происходящего. С самого первого раза… Нестандартность собственной ориентации Гарри открыл после пятого курса, ознаменовавшегося долгими, запутанными и так ни к чему и не приведшими отношениями с Чжоу. Сейчас вспоминать это было забавно — вначале Гарри вообразил, что ему не нравятся азиатки. Немного поэкспериментировав в начале шестого года обучения с англичанками, ирландками, африканками и даже одной француженкой, Поттер начал подозревать, что дело все-таки не в национальной или расовой принадлежности избранниц… И тут — весьма своевременно — ему на глаза попалась маггловская брошюрка, внесшая значительные изменения во взгляды Гарри на отношения между полами и на собственное в этих отношениях место. Но для полной уверенности требовались убедительные доказательства. Гарри мысленно огляделся вокруг и мысленно же застонал. В Хаффлпаффе и Рейвенкло у него не было достаточно хороших знакомых, а гриффиндорцы… Гарри далеко не был уверен, что Финниган или Лонгботтом хотя бы удержатся от вопля изумления, когда он намекнет на свои предпочтения и предложит проверить правильность этого предположения на практике. А потом мадам Помфри… или сначала Гермиона, потом Дамблдор, а уж потом колдомедики… будут поочередно пытаться вправить ему мозги (как будто это имеет отношение к мозгам) и напоминать о его высокой миссии, и об избранности, и об ответственности за весь волшебный мир. Да, гриффиндорцы были замечательными товарищами, честными, верными, местами героическими и готовыми пойти за ним хоть в лапы к Волдеморту, но они были патологически нормальными людьми. Кстати, о Волдеморте, подумал тогда Гарри. Точнее, о его факультете. Ведь есть же альтернатива стопроцентно (ну, если не считать самого Гарри) гетеросексуальному Гриффиндору. Слизерин по всем параметрам должен во всем — во всем! — отличаться от заклятых врагов. И там есть человек, которого Гарри знает достаточно хорошо. Которого все знают достаточно хорошо, чтобы в случае чего не поверить ни единому его слову, порочащему честь и достоинство Мальчика-Который... Человек, о котором, кстати, ходят весьма и весьма интересные слухи… Почему-то Гарри был уверен, что Малфой, несмотря на некоторую («некоторую» в данном случае означало «грандиозную») странность ситуации, не упустит такого шанса. Этой своей уверенности Гарри не мог объяснить даже самому себе, но, будучи истинным представителем прославленного факультета (не считая досадной мелочи, о которой идет речь), он на следующий же день выловил Малфоя в библиотеке, где поблизости не крутились Крэбб с Гойлом, и прямым текстом сообщил, что хочет с ним переспать с целью уточнения своей сексуальной ориентации. Тот не выразил удивления (впрочем, чего ждать от Малфоя); Гарри вообще затруднился бы с определением чувств, которые вызвала у собеседника эта, между прочим, ошеломляющая новость, но одно мгновение ему казалось, что Малфой откажется. Такой вариант предусмотрен не был (честно сказать, Гарри вообще не продумал ни одной версии развития событий, полагаясь, как всегда, исключительно на собственное везение). Однако Малфой, странно улыбнувшись, согласился. После ночи в Выручай-комнате Гарри понял сразу несколько вещей: во-первых, что с ориентацией он не ошибся; во-вторых, что Драко Малфой в этом деле если не профессионал, то любитель экстра-класса; в-третьих, что секс — дело хорошее, но заниматься им следует все-таки с тем, кого любишь; и в-четвертых, что он еще не раз встретится с Малфоем, если тот, конечно, не будет возражать… Дело в том, что вечер не завершился сексом. Точнее, секс не завершился вечером. Гарри обратился точно по адресу — идей у Малфоя благополучно хватило на всю ночь и большую часть утра. У Гарри даже мелькнула мысль, что если бы он и не был геем, то после двенадцатичасового общения в постели с Малфоем непременно бы им стал: все, что тот делал, было невероятным, странным, невозможным, извращенным, сумасшедшим — но неизменно приводившим к очередному фантастическому взрыву удовольствия. Неизвестно, как самому Гарри, но его телу это точно нравилось. Однако неизбежные паузы в этом замечательном и очень познавательном марафоне требовали заполнения, некоей вербальной активности. Гарри заикнулся было про квиддич, но был остановлен презрительным малфоевским: «Нашел время». «Тогда сам что-нибудь расскажи», — обидчиво бросил Гарри. Малфой ненадолго задумался. «Ты в Нью-Йорке был?» — спросил он наконец. «Издеваешься?» — подозрительно поинтересовался Гарри. «Какие мы нервные», — возвел глаза к потолку Малфой, но все-таки смилостивился и начал рассказывать про город контрастов. Так оно и продолжалось — секс с перерывами, заполненными повествованиями Малфоя о городах и странах, где он побывал. А он, как выяснилось, где только не побывал… К утру Гарри понял, какими они были идиотами, считая, что толпа поклонников вокруг Малфоя объясняется лишь богатством и влиянием его семьи. Гарри почувствовал, что и сам готов оказаться в этой толпе, если в ней ему удастся еще послушать малфоевские рассказы. Не всем, конечно, монологи Малфоя показались бы таким уж откровением. Но рассказчиком тот и вправду был неплохим — острый взгляд замечал массу интересных деталей, умело выделяя главное, а столь ненавистные Гарри и компании ехидство и язвительность придавали его рассказам убедительность и яркую выпуклость образов. Недостатки слишком высокого голоса и манерного произношения теряли значение уже через несколько минут — настолько захватывающими были фразы, лениво, будто нехотя, роняемые Малфоем. Он ценил парадоксы, каламбуры и прочие красоты речи, умело переходил от цинизма к пафосу, а от пафоса к скепсису… А самое главное — он описывал магический мир с той стороны, с которой еще никто и никогда не открывал его Поттеру. Круг общения Гарри в Хогвартсе, конечно, был значительно шире, чем на Тисовой улице, но все же… Самой умной в его окружении была Гермиона. Однако, будучи магглорожденной, все свои знания она получила из книг, и, хотя эти знания были обширны и ценны, все-таки вряд ли она смогла бы — со специфическим юмором к тому же — поведать Поттеру о нравах, царящих в магических гей-клубах Амстердама… Малфой в этом отношении был просто бесценным источником информации — кроме увиденного собственными глазами, он о многом рассказывал со слов отца и его друзей, бывавших в Малфой-мэноре. Гарри догадывался, что большая часть этих друзей была последователями Темного Лорда, но предпочитал не поднимать скользкую тему, наступая на горло собственной гриффиндорской песне, лишь бы услышать о ночной жизни магического Парижа или просто о жизни молодых магов вне школы. Конечно, о буднях магических семей мог бы кое-что рассказать Рон, но верный друг был, если честно, не очень увлекателен в общении; и к тому же налицо была оборотная сторона медали — если Гермиона, ничего не зная о мире магии, черпала знания из книг (и выдавала их, кстати сказать, слишком дидактичным и непререкаемым тоном, лишая информацию всякой привлекательности), то Уизли, напротив, был слишком пропитан присущим чистокровным семействам духом магии, чтобы видеть что-то необычное и достойное рассказа в рядовом бытовом волшебстве. Ему и в голову бы не пришло поведать Гарри, скажем, о дедоксикации чердака, как это однажды сделал Малфой, насмешив до слез описанием мерзких докси и различных маловероятных способов борьбы с ними… У Дамблдора времени на обстоятельные разговоры с Гарри не находилось — дал бы Мерлин с Темным Лордом разобраться, Сириус находился боггарт знает где, как и Ремус Люпин — единственный в окружении Гарри человек, способный, пожалуй, рассказать о магическом мире не хуже Малфоя. Так что в итоге Гарри подсел на малфоевские повествования основательно. Его, так долго не видевшего ничего, кроме Тисовой улицы, да и теперь, честно сказать, видевшего немногим больше, зачаровывал открывавшийся в описаниях Малфоя огромный, многоцветный, безумно притягательный магический мир, о котором он готов был слушать и слушать… Если бы это еще не сопровождалось сексом. Гарри, как и любому человеку, хотелось найти того, с кем он будет не просто спать, а оберегать и любить, кто будет ему не безразличен и кому будет не безразличен он. А Малфой… это Малфой. Но других предлогов для встреч, кроме секса, у них не было. Не мог же он сказать, что хочет просто слушать Малфоя, что никогда ему не бывает так спокойно, уютно и интересно, как тогда, когда он лежит на диване в Выручай-комнате и слушает негромкий голос расположившегося в кресле у камина слизеринца, язвительно и увлекательно описывающего очередной уголок мира, в котором Гарри никогда не бывал. И тем не менее, эти встречи пора было прекращать. Объяснения почти еженедельных долгих отлучек были все более сложными и все менее убедительными. А если Гермионе придет в голову спросить Хагрида, как они с Гарри в прошедшие выходные справились со сбежавшим соплохвостом? Даже если Хагрид и догадается поддержать эту ложь, он потом точно не отстанет, выясняя, где тот был на самом деле. Можно, конечно, наврать про девушку, но это будет кошмаром, подумал Гарри. Милые друзья из кожи вон вылезут, пытаясь узнать, с кем он встречается. Рона, безусловно, обидят недоверие и таинственность Гарри, а Гермиона со своим аналитическим складом ума с восторгом набросится на трудную задачку «Вычисли девушку лучшего друга». И не дай Мерлин, она ошибется… или докопается до истины — проблем в любом случае это сулит кучу. А на него и так уже подозрительно смотрят, и с каждым разом все труднее придумывать поводы для отсутствия, и объяснять их друзьям, которые смотрят на него с плохо скрываемым беспокойством. Малфой… вечно он создает ему проблемы, вечно оказывается камнем преткновения. «Ненавижу», — подумал Гарри, окидывая горящим взглядом хрупкую фигурку в кресле. Драко очень нравился секс с Поттером. Пусть тот был совершенно неопытным любовником — это тоже заводило, Драко получал невероятное удовольствие, открывая ему тайны физической любви, обучая тому, что умел сам, и проверяя на нем то, что когда-либо мечтал попробовать. Ему нравилось в Поттере все, от кончиков волос до кончиков пальцев. С самого первого раза… …с того дня в магазине у мадам Малкин, когда он заговорил с зеленоглазым, удивленно озирающимся по сторонам мальчишкой. Заговорил сам, первый, дружелюбно и открыто. Те, кто знал одиннадцатилетнего Драко, поняли бы, что происходит нечто из ряда вон выходящее: Малфой-младший всегда считал, что это его дружбы должны добиваться, его расположение следует завоевывать. Но незнакомый мальчишка излучал просто невероятную притягательность, и Драко разрешил себе вести себя не по-малфоевски, не признаваясь себе, что заговорил бы с незнакомцем в любом случае, даже если бы запрет на это был прямым и недвусмысленным. Но Поттер не пошел на контакт, и это было… непривычно? странно? обидно? Драко не привык отступать (хотя и чувствовал, что потерпел поражение) и отыскал будущего гриффиндорца в «Хогвартс-экспрессе», но его протянутая рука повисла в воздухе… Дружба Поттера была ему не особенно нужна, но было просто необходимо, чтобы тот коснулся его руки, было необходимо ощутить тепло его ладони, стиснуть ее в своей, передать скопившийся под кожей жар… Не вышло. С тех давних пор, когда юный Драко знал об отношениях между полами лишь на доступном ему уровне пестиков и тычинок, и до сегодняшнего дня Поттер оставался все так же необходим ему и все так же недостижим. Прикоснуться к этому невыносимо желанному телу Драко мог лишь, толкнув его в коридоре или устроив драку. Но постоянно толкаться было глупо, а за грубые маггловские драки ему доставалось и от Снейпа, и от отца, которые совершенно логично считали, что драться мальчишкам-магам полезно, но использовать для этого следует волшебные палочки, а отнюдь не собственные аристократические кулаки. К шестому курсу Драко переспал с чертовой уймой представителей обоих полов и четырех факультетов, причем поводом к сексу по большей части служила не внутренняя или внешняя привлекательность объекта, а чистая, незамутненная злость Драко на то, что он не может сделать того же самого с одним-единственным гриффиндорцем. Помогали такие действия очень относительно, разве что на имидж работали. И вот, как оказалось, это был единственно правильный modus operandi. В конце концов, разве не из-за малфоевского имиджа секс-символа Поттер в конце концов пришел со своей проблемой (которую, по мнению Драко, столько времени мог не замечать разве что слепой) именно к нему? Тогда, в библиотеке, Драко был ошарашен и удовлетворен. Поттер все-таки подошел! И теперь его, Малфоя, очередь принимать или отвергать предложенное. Он даже заставил Поттера понервничать несколько секунд, всерьез раздумывая над тем, чтобы послать его на чей-нибудь другой… вариант, и до сих пор сам не знал, действительно ли он был способен сказать «нет» или только рисовался перед самим собой, наслаждаясь зрелищем ожидающего и нервничающего Поттера. В тот вечер (ночь и утро) Драко выложился по полной программе. Да и как могло быть иначе — все, что он делал, было тысячекратно отрепетировано в долгих фантазиях, а на воображение Драко никогда не жаловался. Правда, пришлось заполнять паузы пустым трепом — Поттер ни о чем, кроме квиддича, похоже, говорить не мог. Конечно, он (не сомневался Драко) с удовольствием поговорил бы и о своей Великой Миссии, но, к счастью, даже Поттер сообразил, насколько неактуальна эта тема между ними. Пришлось Драко отдуваться за двоих. Поттеру его болтовня, кажется, пришлась по вкусу. Впрочем, Драко было все равно, чем удержать своего долгожданного любовника, лишь бы тот не порывался ускользнуть от него, пока Драко не получит все, что хотел, по полной программе. Однако вскоре выяснилось, что одной, даже самой сумасшедшей ночи недостаточно. Еще невыносимее, чем раньше, ему теперь хотелось новых встреч, новых объятий, нового обладания этим гибким, послушным, сводящим с ума телом. Драко помнил, как он уехал из Хогвартса на Рождество, плавно перетекавшее в Новый год. Десять каникулярных дней показались ему вечностью. Малфои наносили визиты родственникам и знакомым, и Драко умудрился переспать со всеми, кто только попадал в пределы его досягаемости (к счастью, среди них вроде бы не было слишком близких родственников). Сначала он объяснял это себе привлекательностью партнеров, затем — желанием попробовать что-то новое, затем — подростковой гиперсексуальностью… После очередного, вполне удачного сеанса, оставившего в душе ощущение полной неудовлетворенности, Драко честно признал — ему нужен был Поттер. Он еле дождался конца каникул, в первый же час после приезда подкараулил того в коридоре и устроил словесные дебаты, закончившиеся такой кровопролитной дуэлью (о палочках ни один, ни другой просто не вспомнили), что деканы даже не стали наказывать их до визита в Больничное крыло. Драко не пошел к мадам Помфри — использовав, насколько сумел, приемы самолечения, он выскользнул в опустевший коридор и быстрым шагом двинулся к Выручай-комнате. Сердце колотилось как сумасшедшее, адреналин плескался в крови не то последствием недавней драки, не то предвкушением… Драко захлопнул дверь и привалился к ней спиной, стараясь хоть немного выровнять дыхание. Поттер, пошедший тем же медицинским путем, не заставил себя долго ждать, и, сдирая с него мантию почти на пороге, Драко успел отметить две мелькнувших в голове коротеньких фразы: «Он что, тоже скучал по мне?» и «А я что, скучал?». Понадобилось не менее двух часов, чтобы Драко смог вернуться к этим мыслям и как следует их обдумать. Однако к тому времени эти столь тревожные вопросы показались ему совершенно глупыми и не заслуживающими внимания. Скучать по Поттеру? Да ему просто не хватало секса. Вспомнив свои каникулярные подвиги, Драко устыдился и скорректировал утверждение: ему не хватало хорошего секса. А вовсе не Поттера. Тем не менее, некая заноза оставалась в его мыслях, портя прекрасный во всех прочих отношениях вечер. Сейчас, из Хогвартса и после Поттера, каникулы казались милым и замечательным временем, но Драко помнил, что почему-то сходил с ума в течение всех этих десяти дней. Неужели он так привязался к этому… этому… Драко подумал, какое слово бы подошло гриффиндорцу лучше всего, ничего не придумал и, еще более недовольный собой, пошел дальше по направлению к подземельям. У его отца, всегда бывшего для Драко кумиром, никаких привязанностей не было. За каждой слабостью Малфоя-старшего в конце концов обнаруживался безукоризненно точный и тонкий расчет. Конечно, он любил сына, но Драко что-то не припоминал открытой демонстрации подобных чувств. Возможно, наследник и был неразумно дорог Люциусу, но в таком случае он весьма умело это скрывал. Драко безумно нравилась холодность, невозмутимость отца, он мечтал выглядеть и действовать так же, а потому… Нет, отец, скорее всего, не будет возражать против того, что сын имеет Поттера, может быть, даже одобрительно улыбнется — все-таки герой волшебного мира, не ерунда какая-нибудь. Но вряд ли его обрадует известие о том, что Драко привязался к этой «не ерунде». Привязался… Слово-то какое. Веревки, путы, связывающие по рукам и ногам, лишающие свободы. Драко даже передернуло от этой так живо представившейся ему картины. Ну уж нет… С этой ситуацией пора заканчивать, пока она не стала слишком запутанной. (Опять путы, подумал Драко. Куда ни кинь.) Нужно попробовать обходиться без Поттера. Неделю, другую… а через месяц, глядишь, он и забудет о вечно лохматом придурке, найдет себе вполне приличного, достойного его партнера или партнершу, и не придется больше бояться недовольства отца и, что немногим лучше, собственных неконтролируемых желаний. Драко посмотрел на вытянувшегося на диване Поттера. Ну что в нем такого особенного, кроме шрама? Да таких полно, тощих, натренированных квиддичем, неопытных, пахнущих то солнцем, то ветром… стоп, что-то он опять увлекся. «Чертов Поттер, — с неожиданной злостью подумал Драко, — как же я тебя ненавижу…». …Поймав на себе взгляд Малфоя, Гарри чрезмерно резким движением поднялся с дивана. Что-то он чересчур расслабился… Злясь на себя, Гарри стал застегивать мантию, собираясь уйти. Но Малфой оказался быстрее: с помощью магии застегнув пуговицы, он пригладил волосы и был уже возле двери — как всегда, высокомерный, не удостаивающий Гарри и взглядом. Он взялся за ручку… …Как обычно, под его пристальным взглядом Поттер почувствовал себя неуютно и собрался сбежать. Злясь на собственную оплошность, Драко несколькими взмахами палочки привел себя в порядок и подошел к двери первым, стараясь не смотреть в сторону застегивающего пуговки Поттера: слишком соблазнительно выглядел тот в своей неловкости. Драко взялся за ручку… …ни дружеского слова, ни улыбки, ни даже кивка. Использовал и уходит. Сволочь слизеринская. Гарри прищурил глаза. — Ненавижу тебя, Малфой, — от души сообщил он в выпрямленную как доска спину. …хоть бы раз поцеловал перед уходом или обнял. Неужели это так трудно? Учитывая все создаваемые этими встречами для него, Малфоя, сложности. — Взаимно, Поттер, — бросил он через плечо, открывая дверь.

* * *

— Малфой и Поттер опять подрались!!! — быстрее «Молнии» проносится новость по хогвартским коридорам неделю спустя…