Острые струны

            Глубокая, до жути холодная ночь. Голые ветви деревьев качаются на ветру, на них страшно смотреть. Вокруг лес, кривые стволы угрожающе смотрят прямо в душу, в глубине скрывая беспроглядный мрак. Чёрный небосклон, без намёка на звёзды и луну, на хоть какой-то кусочек света. Озеро сегодня неспокойно, волны слегка касаются подошвы конверсов, угрожая полностью их намочить. Тишины здесь нет, ветер завывает в уши, шелест листвы вызывает тревогу. Иногда можно услышать, как кричат птицы, как где-то на ближайшей трассе проносится машина. Кайл полностью поглощён этими звуками, только, вдобавок к этому, он слышит своё сбитое дыхание. На песок упадут капли крови, за ними слезы. Крики оборвут все звуки, полностью заглушив их. Здесь, в лесу, ему никогда не было настолько больно. Брофловски стал чаще выезжать из дома поздно вечером, покупать билет на электричку до Ладожского озера и бродить во тьме, как привидение, как никому ненужный кусок плоти. Он мог бы остаться дома или хотя-бы не уезжать так далеко, но эта местность стала ему роднее всего существующего и несуществующего. Спокойствие сменяется гневом, отчаянием. Здесь, в самом тихом месте их города, Кайл выглядит особо контрастно. Он кричит до боли в горле, рвёт на себе волосы, вновь и вновь пытается сделать как можно более глубокий надрез на запястье, лишь бы быстрее вскрыть себе вены и навсегда покончить со всем этим. Слёзы бесконечным потоком стекают по его бледным щекам. Ему плевать на прогулы в университете, на их группу, на всех и всё. Дома его сегодня никто не ждёт, его любовь уделяет внимание другому человеку, полностью забыв о нём. У Кайла нет настоящего дома, ему некуда пойти за поддержкой, и, по большей мере, он не считает, что она ему вообще нужна. Он чувствует себя ненужным, выкинутым, грязным. Разочарование полностью овладело им, Брофловски не знает, кто он и ради чего живёт. А ведь он мог стать кем-то значимым, получил бы высшее образование и жил бы себе в удовольствие. Именно к этому он стремился, именно такое будущее он хотел. Что стало с главной гордостью семьи Брофловски, с тем ответственным и умным рыжим пареньком? Родители много лет назад полностью отреклись от своего сына, навсегда закрепив за ним имя «Позор семьи». Сейчас у него нет ни родни, ни друзей, нет абсолютно никого, кто бы стал переживать за него, кто бы хоть чуть-чуть интересовался его жизнью, кто был бы рядом с ним в этот самый момент. Кроме Стэна. Стэн Марш всегда был рядом, что же теперь не так, чем Кайл заслужил это? Почему в данную секунду Кайл не слышит шаги позади себя, почему не чувствует тепло от упавшей на плечо руки Стэна? Почему нет дыма, исходящего от сигарет? Почему уши могут уловить всё, кроме приятных слов поддержки от лучшего друга? Где он сейчас, что делает, почему без Кайла? Над ответом даже думать не приходится, всё известно заранее, Кайл стал лишним, взросление всё-таки в состоянии разлучить их. Слизкий ком всех самых противных эмоций не даёт нормально вздохнуть, голову разрывают вопросы. Грудь неистово болит. Маска сыпется, но под ней ничего нет, там застряло стекло, а собственное лицо давно превратилось в пепел. Сыпется маска, лицо под маской, кожа, мышцы и скелет, всё становится трухой. Кайла нет, он — это ничтожество из осколков людской грязи, потерявшее себя, забывшее себя и своё предназначение. Вот-вот волны проблем окутают его с головы до ног, они заберут его в тёмную бездну и никогда не вызволят оттуда. Руки опускаются, выхода нет. Кайл не хочет жить, не хочет бороться, не хочет казаться сильным. Посмотрев на черный водоём ещё раз, он стал медленно заходить в него, желая утонуть, умереть прямо здесь и сейчас. Брофловски чувствовал на себе взгляды, миллионы взглядов, будто в этот самый момент он находится на сцене, и публика готова в этот же миг сжечь его заживо. Они все злы, они смотрят на него с осуждением, его ненавидит весь мир. Стэн осуждающе смотрит в глубину ярко-зелёных глаз, губами шепчет: «Я тебя ненавижу, умоляю, сдохни, урод». Марш бросается на него с кулаками, продолжая орать во всю глотку: «ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ? ЗАЧЕМ? ТЫ ОТВРАТИТЕЛЕН, Я НЕ ХОЧУ ИМЕТЬ С ТОБОЙ ХОТЬ ЧТО-ТО ОБЩЕЕ, НИКОГДА!». Кто-то хихикает, наблюдение не прекращается, ветер завыл сильнее, шелест стал громче, всё вокруг заныло в агонии. Как же всё это омерзительно. Куда убежать, как справиться с этим? Силы на исходе, смысл исчерпал себя, он исчез вовсе, его никогда не было.       Ноги идут прямо, конверсы промокли, за ними носки и джинсы. Окаменевшие от холода пальцы дотронулись до воды. На лице нет абсолютно никаких эмоций, он готов умереть, он точно сделает это, иначе как паразит испортит жизнь не только себе, но и окружающим, испортит жизнь самому дорогому и важному для него человеку. Кайл упадёт в собственных глазах, пробьёт дно, ведь ярая любовь «к правильности» всегда даст о себе знать. Моральные принципы душат, их тяжело перешагивать, они заставляют ослепнуть, схватиться за голову и снова закричать. Шум не прекращается, кровь продолжает течь по рукам, всё тело дрожит от невыносимого холода. Ноги не держат, Кайл тонет в черноте, ничто не освещает ему дорогу, он не может найти глазами берег, да и не особо хочет. Погрузившись в воду, он подумал о Стэне, извинился, выпустил последние пузыри воздуха…       Ладонь нащупала какой-то предмет в кармане джинс. Это был нож-бабочка, которым Кайл разрезал верёвку, чтобы завязать пакеты с трупами. В голове вспыхнули фиолетовые тела, вспомнился трупный запах, жужжание мух, искажённые посмертные лица, выражающие страх, затем полное бесчувствие. В ушах звенел смех Стэнли, его глупые рассказы, его плач, его идеальный, поющий голос. Брофловски вспомнил все интонации, которыми Стэнли произносил его имя. Под закрытыми веками он видел рассвет, лес и идиотскую улыбку Марша, который нежно заглядывал в его глаза, говоря о том, какой Кайл хороший друг, как они вдвоём проживут всю жизнь бок о бок, станут известными на весь мир, как всем на свете утрут нос за причинённые травмы. Брофловски видел его руки, шею, мятую футболку, носки разного цвета, гитару, заклеенную скотчем. Он в моменте почувствовал тепло от прикосновений, от объятий, от произнесённых Маршем слов. Стремление к жизни вернулось. Брофловски вынырнул из воды. Захлёбываясь, он изо всех сил старался выползти поближе к берегу. Шум в черепной коробке загудел с новой силой, но как только ноги коснулись земли, замолк, уступая место тишине и покою. На небе показалась огромная, белая луна, появились единичные звезды. Лес больше не казался таким жутким и страшным, скорее, наоборот, доброжелательным. Малюсенькая надежда лежала в руке Брофловски, острое лезвие ножа светилось в свете луны. Нет, просто так он этого не оставит. Он сделает всё, хотя понимает, что дальше друзей их отношения с Маршем никогда не уйдут. Кайл понимает все риски, но он сделает всё возможное и невозможное, лишь бы жить, жить счастливым, находясь в объятиях Стэна. Он будет убивать столько, сколько потребуется, лишь бы всегда быть рядом с ним, стать его тенью, пускай без собственных желаний. С этой ночи Кайла Брофловски больше нет в живых, все рамки разбиты, безумие взяло вверх над ним. И эта таинственная незнакомка, кто отняла у них этот вечер, поплатится сполна за то, что решила посягнуть на чужое.

***

      По стеклу били капли усилившегося дождя. Серое небо идеально дополняло картину уныния и тоски, с каждым часом оно становилось всё мрачнее. Люди ходили вдоль узких улиц с зонтами, стояли под крышами остановок, не желая промокнуть. Погода вызывала как вдохновение, так и полную апатию. Но Падальщикам были чужды эти эмоции, и единственное, что они испытывали, это невероятную усталость. Пальцы, ноги, шея: всё тело ныло от продолжительности работы. Сегодня им предстояло показать Картману полностью готовый альбом, вместе с этим записать его и выложить в течении нескольких дней. Условия труда были неплохи, но продюссер не разрешал отдыхать, говоря: «Не хватает денег, ребята, слишком слабенько». Вот уже месяц каждый их день проходит в однотипной рутине, часы сна сокращаются всё более ощутимо, успеваемость в университете вовсе скатилась на дно, но популярность группы росла, все считали, что идут в правильном направлении.       После исполнения очередной песни, музыканты, отдышавшись, посмотрели на Картмана в ожидании ответа. Тот уже хотел было открыть рот, как его телефон завибрировал, из динамика заорала песня Леди Гаги. Без каких-либо эмоций Картман ответил на звонок, заранее подглядев имя контакта «мамуля». — Да, мам? — Эрик пару секунд молчит, сосредоточенно смотря в одну точку. Резко его брови хмурятся, а из уст вырывается грубое: — Сука, я же просил не звонить мне во время работы! — из телефона доносится бурчание, Эрик кивает. — Да, да, я приду сегодня. Да, конечно я буду твои фирменные крылышки. Да, и купи колу. Спасибо, а теперь иди нахуй, — не удосужившись услышать ответ, Эрик нажимает на сброс звонка и, как ни в чем ни бывало, смотрит на группу. — Итак, сосунки, вы явно халтурите, давайте по-новой.       Испытания продолжаются, из колонок, не прекращая, льётся музыка, барабаны стучат, микрофон иногда пищит, пальцы бегают по грифу гитары, изредка путают аккорды. Спустя пару сыгранных песен, пришло время блистать Кайлу с его авторской песней, с его собственным текстом и аккордами, которые ранее никто не слышал. Кенни и Стэн ещё раз взглянули на бумажку, про себя повторяя ноты. Марш приподнял брови в недоумении, но решил делать так, как написано. Всё-таки это идеи Кайла, он точно не может ошибиться.       Музыка стала тяжелее, громче и в чем-то даже страшнее. Это сильно отличалось от того стиля, в котором они играли обычно. Это сильно отличалось от самого Кайла. В это время Брофловски сильно преобразился, от скудного, худощавого мальчишки, который больше смахивал на зубрилу и зануду, нежели на бунтаря, тот стал полной противоположностью себя. Он зол, он орет в микрофон как ненормальный, хотя раньше ненавидел подобный жанр музыки. Кайл бегает по небольшой комнате, прыгает и дёргает головой, продолжая орать. Почти через каждое слово звучали маты, да и сам смысл текста был довольно депрессивным. Стэн от шока округлил глаза, не понимая, нравится ли это ему или нет. Темп нарастает, из колонок безотрывно доносятся кричащие слова, Брофловски дрыгается так, словно сейчас от него точно что-нибудь отвалится. А музыка всё продолжалась и продолжалась, словно ей никогда нет конца. Кайл вложил в неё остатки своей души, ибо именно так она выглядела, так она звучала, такова она была на вкус, цвет и запах. Что-то ржавое, словно следы крови на металле, с запахом костра, то есть сгорающей надежды, шумное и пугающее, отталкивающее своим негативом и болью. Брофловски впервые за всю жизнь написал то, чем правда гордился, куда вложил настоящую частичку себя, но его сильно это печалит, ибо вышла эта песня не из-под пера счастья. Он ненавидел себя, он презирал себя, он испытывал отвращение ко всем и всему, в первую очередь к самому себе. Песня служила эпитафией, криком о помощи, выдавшим все его чувства с потрохами. Бабочки изрезаны, но они, черт возьми, бессмертны. Любовь не приносит ему счастья, она убивает его, он не способен бороться с нею, он не способен справиться с самим собой. От финального крика болит горло, но Кайл пропевает его так, как свой самый последний. Лёгкие требуют больше воздуха, губы жадно глотают его, пока зрачки панически смотрят на Стэна Марша, Кенни Маккормика и Эрика Картмана. У всех на лице читалось то, что так часто являлось Кайлу во снах. Отвращение, разочарование, презрение и недоумение. Они все словно только что съели целый лимон или учуяли зловонный запах. Их глаза смотрели на него пристально, изучающе, словно чего-то дожидаясь. Брови хмурились, губы складывались в тонкую линию, то ли от смущения, то ли от злости. Брофловски ожидал такой реакции, но она очень его напугала. Колени затряслись, всё погрузилось во мрак, фигуры стали длиннее, а их глаза неестественно расширились, становясь больше и больше. Зрачки бегали по его щекам, плечам, волосам, талии, ногам и ступням, по каждому пальцу, по каждой фаланге, по каждому миллиметру его тела. Они смеялись, они смотрели на него, как на маленькую, лабораторную крысу, над которой в скором времени будут проводить опыты. По спине скатилась капля пота, и они точно это заметили. Кайлу страшно, безумно страшно, он не в силах находиться здесь, он не может вытерпеть эти осуждающие взгляды, он задыхается. — Кхм, Кайл, не мог бы ты подойти? — прерывает тишину Картман, вставая с продюсерского кресла.       Кайла вырвали из оцепенения. Звуки дошли до ушей, смысл сказанных слов тоже. Брофловски наверняка должен был испугаться, но он ни о чём не думает, идя к Картману. В голове наконец-то настала пустота, ничто не жужжит и не ноет, никаких слов там нет, никаких воспоминаний. В след ему смотрят Стэн и Кенни, но те быстро отвлекаются на проверку аппаратуры, смущаясь, думая над тем, что только что произошло. Брофловски подходит ближе, почти вплотную к Картману. На его лице нет эмоций, оно полностью расслаблено, в чем-то даже устало. Эрик жестом говорит Кайлу нагнуться поближе, дабы тот смог прошептать ему это на ухо. — Брофловски, между прочим, я считал тебя самым талантливым участником этой попсовой группы. Не ударяй в грязь лицом, не разочаровывай меня, — с ноткой грубости проговорил Картман и махнул рукой, отпуская обратно в студийную комнату.       Вместо этого ноги несут Кайла к двери выхода, а на глазах норовят выступить слёзы. По пути руки нервно ищут пачку сигарет, зажигалку, ключи, телефон, фантики от жвачек, монеты и скомканные наушники, чеки с магазинов, дряблые салфетки, чайные пакетики, нож бабочку. Массивная дверь открывается с грохотом, Кайл пинает её ногой со всей дури. В губах задрожит свёрток дешёвой сигареты, пальцы покраснеют от попыток зажечь зажигалку, огонь сдуется под влиянием сильного ветра, в черепной коробке эхом раздаётся капанье дождя. Всё вокруг серо и уныло, нигде нет даже намека на что-то яркое и запоминающееся. Люди, словно куклы, идут в ряд, на них отсутствует лицо, каждый из них представляет собой шаблон, море шаблонов, и все они безвкусны. В окнах никто не танцует, никто никому не прочитает стихи. Машины едут в ряд, в них люди, бесчувственные твари в железной коробке. Дождь усиливается, превращаясь в настоящий ливень. В луже виднеется размытое отражение заплаканного, усталого лица, но его совсем не видно, дождь создал в нём трещины, они не прекращаются, Кайл не может увидеть себя. Зажигалка упадёт под ноги, дрожащие ладони не смогли её удержать. Ярость заполняет всё нутро, под красным конверсом с треском разобьётся пластмассовая, жалкая… Надежда. Его только что высмеяли, его словно опустили в кучу навоза, никто так и не смог понять его. Они все смотрели на него, как на идиота. Брофловски понимает, что музыка это явно не его, но сейчас он испытывает такое унижение, которое не испытывал никогда, ибо в его душу харкнули, разлили бензин и подожгли. Кайл ненавидит их всех, ненавидит Картмана, Кенни и даже Стэна, ненавидит себя и то, кем он стал, ненавидит видеть разочарование в чужих лицах, ненавидит опускаться до уровня того, что он сам презирает, а презирает он абсолютно всё. Ему стыдно, чертовски стыдно. Мучения не прекращаются, жизнь постепенно теряет свою цену и смысл. Табачный дым наполнит разум, что на эмоциях посчитает, что это точно последняя сигарета за всю его жизнь. Бычки валяются у ног, совсем скоро закончится вся пачка, но Кайлу плевать на это, он продолжает курить, пристально смотря в одну точку с таким остервенением, которое ранее даже представить было сложно. — Хей, чувак, всё в порядке? — не успела дверь парадной открыться, как оттуда послышался нежный, беспокоющийся голос Стэнли.       Парень осторожно подошёл ближе, будто боясь, что бомба замедленного действия в виде Брофловски сейчас взорвётся. Стэн ощущал нестерпимое напряжение, словно рядом с его лучшим другом нельзя даже дышать. Подходящие слова не приходили на ум, они стояли в тишине, роясь в собственных мыслях. Марш неловко мялся с ноги на ногу, пока не решил крепко обнять Кайла со спины, решив, что это будет лучше любых слов. Так и было, но Брофловски переживал далеко не белую полосу своей жизни, и все свои проблемы перекручивал ни один раз, он много раз пытался что-то с ними сделать, он рвался к свободе, но прямо сейчас на него словно надели титановые цепи, напоминая всё то, что так хотелось забыть. Слова, звуки, мысли застыли. Им нет прохода, им некуда убежать или спрятаться, ими не с кем поделиться. Стэнли молчит, стараясь не дышать, стараясь обнимать Брофловски как можно крепче. Тот плачет, он хочет уйти. Впервые за всю его жизнь объятия Стэна не были желанными, они стали лишними, противными, лишающими воздуха, усугубляющими всё его состояние, убивающими всё на своем пути. Казалось бы, прошла бесконечность, перед тем как Стэн, не выдержав давления, спросил: — Кайл, что случилось? Как я могу тебе помочь?       Что-то разбилось, что-то внутри сыпется на молекулы, оно режет всё. Брофловски молчит, не в силах выдавить из себя что-то кроме всхлипов. Он стыдливо вытирает слезы рукой, смотрит в серое небо, дабы проглотить нарастающую волну отчаяния. Кайл не хочет, чтобы кто-либо видел его в таком состоянии, особенно Стэн, ведь он не сможет придумать оправдание, он не сможет соврать ему. Поэтому, Брофловски решает сказать всё, как есть, обходя все упоминания персоны Стэна. Он, едва ли не задыхаясь, рассказывает об усталости, об идиотских перспективах будущего, о разочаровании со стороны родителей, о собственной никчемности. Кайл жалуется на продюсера, который заставляет их работать до потери сил ради прибыли, жалуется на требовательных преподавателей в университете, на идиотские подколы Кенни. Умолчать пришлось многое, но и этого было достаточно, чтобы Кайл почувствовал себя жалким, чтобы испытал вину и стыд. Марш слушал его, не перебивая, затем развернул лицом к себе и… В глазах Кайла мелькнула искра надежды, лицо любимого было всё ближе и ближе, синие глаза заглядывали прямо в душу, убивая в нём всё живое, само понятие морали и чести. Но Стэн не поцеловал его. Теплые, дорогие руки остановились на спине, а лицо зарылось в растрёпанных кудряшках. Его лучший друг обнял его, гладил по спине, тем самым выражая поддержку и считая, что это полностью того устроит. Увы, это не так. Они уничтожали, приносили невыносимую боль, вызывали желание закричать от ужаса. Но Кайл наигранно улыбнулся, обнимая Стэна в ответ. Брофловски принимал это, ибо, как он считает, большего он точно не заслужил. Марш сжигает взглядом, нежно улыбается, легонько теребит рыжую макушку своего лучшего друга. Кайл рассматривает черты его лица, натягивает улыбку всё шире и шире, чувствуя себя лицемером, ибо причина всех его бед стоит прямо перед ним, сочувствующе заглядывая в глаза. Ему больно видеть Стэна таким беспокойным, ещё хуже осознавать, что причиной его беспокойства является он. — Чувак, ты самый крутой из всех, кого я когда-либо знал! Умоляю, думай обо всём этом дерьме как можно меньше. Всё давно в прошлом, сейчас мы вдвоём, и вдвоём мы способны справиться с любой трудностью, ты же знаешь. Пожалуйста, разговаривай со мной, если тебе будет плохо. Я всегда буду рядом с тобой.       От этих слов Кайл пустил последнюю слезу, только в этот раз не стряхнул её со своих щек. — Спасибо… Я тебя очень люблю…       С души упал камень, но за ним на плечи лег ещё более огромный. Что если Стэн не так его поймёт?! О чёрт, паника охватывает с новой силой, а глаза судорожно разглядывают спокойное выражение лица Марша. Неужели эта нелепая случайность разобьёт всё в пух и прах? Не так это должно было случиться, не так! — Я тебя тоже люблю, Кайл, — Стэнли вновь обнимает Брофловски, но быстро отпускает, доставая из кармана пачку сигарет. — Будешь? — И так слишком много выкурил, больше не могу, — хриплым от шока голосом ответил Кайл. — Я наверное пойду, надо выслушать все претензии от Картмана и продолжить запись, — оправдываясь, Брофловски уже набирал номер от квартиры на старом домофоне, пока за руку его не схватил Стэн. — Всё точно в порядке? — Да, да, не переживай. Ещё раз, спасибо тебе огромное, — быстро промямлил Кайл, залетая в парадную. Он не осмелился оборачиваться и смотреть на Стэна, боясь абсолютно всего, что только что произошло. Раз за разом повторялось одно и то же: «Я тебя тоже люблю, я тебя тоже люблю, я тебя тоже люблю». Грязные лужи и падающие во все стороны капли дождя, теплые объятия Стэна, спокойный, слегка тихий голос, запах дешёвого дезодоранта, горячее дыхание, отражение домов в окнах, серое небо и шум проезжающих машин: всё это не выходило из памяти, всё это заставило дрожать, вызывало мурашки, страх и одновременную радость. Огонь разгорался под кожей, он тёк по венам, бурлил в сердце и тянул живот, сводил с ума разум. Думать о том, что это «я тебя тоже люблю» имеет контекст «люблю как друга» не хотелось. Кайл намеренно внушал себе обратное, тем самым поднимая настроение, и, глубоко дыша, поднимался по лестнице, всеми силами стараясь придти в себя, обрести рассудок и вернуться к насущным делам.       К удивлению Брофловски, Картман не выражал абсолютно никаких эмоций. Он сидел ровно в той же позе, рассматривал свои ногти, и, вероятно, о чём-то сосредоточенно думал. На его лице не было беспокойства или злобы, лишь полная уверенность и контроль. Эрик выглядел сильным, словно его ничто и никогда не может вывести из себя, а даже если такие вещи всё-таки существуют в этом мире, то он от них и живого места не оставит. Задумавшись, Кайл пару секунд стоял в ступоре, не зная, с чего следует начать оправдываться, что стоит сказать. Ничего говорить не пришлось, ибо секундами позже в его спину влетел Стэн, который без всякой неловкости сразу спросил: — Ну что, мы готовы продолжать?       Эрик Картман медленно встал с кресла и, не отрывая взгляд от синих глаз Марша, подошел к нему впритык. Он дышал ровно, выражение его лица было таким же спокойным, но в воздухе царила атмосфера чего-то напряженного. Стэн ощущал себя маленьким мальчиком, который провинился перед отцом, хотя виноват в срыве репетиции был вовсе не он. Тогда Картман сказал Маршу на ухо: — Время ещё есть. Можем ли мы отойти на пару слов?       Эрик элегантно поправил свой черный пиджак, приподнимая подбородок в ожидании. Он смотрел на Стэна сверху вниз, но в его взгляде не читался упрёк, скорее жалость и сочувствие, будто перед казнью невинного. Марш кратко кивнул головой, после чего они оба отправились в другую комнату, то бишь в офис продюсера. Шли они туда в молчании, лишь топот шагов прерывал полную тишину. Стэнли слегка нервничал, хотя не ожидал ничего пугающего. Картман просто нагоняет страх, тем самым дрессируя. Как только высокая дверь со скрежетом открылась, Эрик предложил своему подопечному присесть. Марш покорно выполнил указание, наблюдая за каждым движением тучной фигуры в деловом костюме, томился ожиданием, терпя интерес. — До меня дошли слухи, что та фанатка, которая отключилась во время вашего первого концерта, сейчас состоит с тобой в отношениях. Правда ли это?       Спокойствие приобрело оттенок чего-то тревожного, давящего, не вызывающего доверие. В голове Стэна возник вопрос: «Откуда он об этом знает?», но на него тут же нашёлся ответ: «Это же Картман». Преодолев смущение при одном только упоминании той прекрасной барышни, Марш чётко ответил: — Да, мы с ней встречаемся. Тебе разве есть до этого дело? — Именно. Я хочу лишь попросить о том, чтобы ты не особо светился своими любовными интрижками, — Эрик поджигает крупную сигару известной, дорогой фирмы, оставляя её в зубах. — Понимаешь, Марш, имидж свободного красавчика-музыканта чертовски заводит девушек, и если вдруг особо ненормальные узнают о твоей избраннице, начнутся неприятности. Я хочу лишь уберечь твою девушку, тебя и наш доход. Логично, не правда ли? — стряхнув пепел в пепельницу, он устремил свой фирменный, требующий взгляд на Стэна. — Чё за бред? Схерали я должен ограничивать себя и прятаться? — Марш, не выдержав злобы, вскакивает с дивана, сжимая кулаки. — Так будет лучше для всех. Сам подумай, никому из нас не нужны проблемы. Если ваша группа скатится к херам собачьим, мне ничего не стоит отказаться от вас. Что дальше будете делать — уже ваши проблемы. Да и неприятно было бы в один день узнать, что твою наипрекрасную кто-то пырнул в подворотне ножом в живот. Разве я не прав?       Зубы скрипят, кулаки постепенно ослабевают, в голову приходит осознание. Жизнь любимой и карьера явно стоят того, чтобы тщательнее выбирать место для свиданий, чтобы не выкладывать свои совместные фотографии куда попало. Это ничего не стоит на фоне всего того, что может случиться при другом подходе. Марш искренне надеется, что Ева не из тех, кому может не понравится подобная скрытность. Может она встречается с ним только из-за его популярности? С другой стороны, сдерживаться не хочется, скрываться и строить из себя «перспективный объект для отношений» тоже. Да, он хотел прославиться среди девушек, хотел стать культовым исполнителем, но явно не ценой его новых, самых искренних отношений. Тогда бы вся эта «искренность» стала бы лживой, блеклой, в чем-то лицемерной. Тревожные мысли накатывают на него, голова смиренно опускается вниз. Стэнли делает вид, что принял поражение, хотя про себя он успел сотню раз послать Картмана нахуй, облив помоями с головы дог. Марш уже развернулся и пошел к выходу, но Эрик, увидев смирение, задал следующий вопрос: — Да, и кстати, как давно вы сотрудничаете с Кайлом? — Мы друзья детства, именно мы организовали эту группу, — отрезал Стэн, не задумываясь, почему тема диалога ушла в сторону его лучшего друга. — Занимательно… Мой тебе совет, держись от него подальше, он опасен, — тихо пробубнил Картман, туша сигару. — Что? — Марш был настолько увлечен мыслями о Еве и карьере, что все последующие слова Картмана терялись в воздухе, так и не дойдя до разума Стэна. — Ничего, забей. Лучше попинай тех мудил, мы и так от графика отстали, — Эрик неспеша встаёт с кресла, вновь поправляя пиджак.

***

      Неловко помявшись, боясь того, о чём могут говорить Стэн и их продюсер наедине, Кайл сел на диван рядом с Кенни, который выглядел, мягко скажем, странновато. Он тихо хихикал, с широко раскрытыми глазами смотрел в потолок, его слегка качало. Выглядел он так, словно ему плохо, или небось принял чего-то. Мысль об употреблении Кенни наркотиков вспыхнула зажглась как лампочка, и потом долго не выходила из головы. Дабы проверить свою теорию, Кайл аккуратно позвал Маккормика к себе, и ненароком посмотрел ему в глаза. Белки глаз красны, зрачки широкие, само по себе выражение лица странное, какое-то неестественное. Брофловски пытался заводить с Кенни диалог, но тот в ответ мычал что-то невнятное, будто его язык к небу прилип. Пазл собрался. Кайл хитро улыбнулся, возвращаясь к своим делам, а конкретно к заметкам в телефоне, где тот детально описывал происходящие вокруг себя события, записывал всю нужную и ненужную информацию «на всякий случай». Этот случай почётно занял место самого важного, ибо Кенни можно подставить, тем самым убирая с поля боя. Можно остаться человеком «правильным» и, не замарав руки в крови, добиться желаемой цели. Со временем Брофловски привязался к этому балбесу, его убивать было как-то жалко, а увлеченность наркотиками играет Кайлу на руку, уничтожает двух зайцев одним выстрелом. Это чертовски радовало Брофловски, да и на фоне недавнего внимания со стороны Стэнли, он уверен, что впереди их ждёт долгожданный рай, о котором они так давно мечтами. Они будут только вдвоём, больше никто на этом свете им не нужен.

***

      В метро сегодня как-то слишком много народа. Довольно странное явление для самого обычного, рабочего дня. На каждой станции заходило всё больше и больше самых разных людей. Со стороны кажется, что ничего особенного, они лишь сливаются в серой массе, но стоит устремить своё внимание на любого прохожего, по внешнему виду можно представить личность человека, прочитать его, как открытую книгу. Стоит обратить внимание на любого человека, как в голову полезут размышления, разглядывание деталей, догадки о том, чем занимается тот или иной человек, какое у него сейчас настроение, чем он живёт и каких правил придерживается. Внешний вид сильно влияет на общее впечатление. Ты можешь иметь несколько высших образований, но стоит тебе выйти на улицу в рваной куртке и кроссовках, вряд-ли тебя воспримут как серьезного человека, если ты не будешь вести себя подобающе. Можно лишь догадываться о том, кто и сколько масок носит на своем лице, счастлив ли он быть собой. Стэн смотрит по сторонам, заглядывая в душу каждого, осторожно, не показывая себя. Он смотрит на всех, думает о каждой персоне в этом вагоне, пока на фоне шумят колёса, вводя его в некий транс. Любовь и презрение к людям смешались в одно, Марш пытался докопаться до чего-то конкретного и верного, хотя заранее знал, что в этом нет никакого смысла. Он больше никогда не увидит этих людей, никогда больше не прогонит их образ в своей голове. Он не сможет изменить мир и человеческую природу, ведь само человечество по определению своему — скот, и он сам является частью этого пастбища, ведь он — точно такой же человек, с таким же образом и подобием, с такими же чувствами и эмоциями, с такими же желаниями и мечтами, с тем же сознанием. Взгляд синих глаз перемещается на последнего человека, о котором Стэн ещё не успел подумать. Рядом сидит самая яркая фигура из всех, только потому, что он её уже знает. Он знает её имя, знает истинные увлечения, знает мечты и планы, знает абсолютно всё, чего вряд-ли может знать обычный прохожий. Рядом сидит Ева, его любимая Ева. Она не забивает свою голову лишней информацией, не пытается разорвать черты сознания, ей плевать на людей в вагоне, плевать на ужасающий шум колес, плевать на всё, кроме того, что звучит у неё в наушниках, что крутится в её собственной голове. Таких, как она, целый вагон. Всем плевать, если ты ходишь в рваной куртке и кроссовках, будучи кем-то значимым. Им плевать на то, кем ты работаешь, чего добился в жизни и к чему стремишься. Им плевать на твоё лицо, твои чувства и эмоции, плевать на всё, что не касается их. Но стоит только кинуть кусок мяса, то они как мухи слетятся на него, с упоением поедая все твои ошибки, всё то, что в тебе можно высмеять. Они поднимаются выше, они все считают себя высшими, каждый из них был бы отличником в школе, каждый из них заслуживает счастья, каждый из них хочет успеха, и каждый из них ненавидит видеть в других людях свои собственные пороки. Позже шум колес прекратится, двери откроются на следующей станции, всё забудется, все от тебя отстанут, но ведь зайдут новые, которые вновь и вновь будут тихо потирать свои лапы, жаждя увидеть чужое горе, лишь бы стать значимым, стать умнее и лучше за счёт этого. Но никто не догадывается, что это высмеивание является самоиронией. — Хей, Стэнли, мы на следующей выходим, — говорит Ева Маршу на ухо, перебивая шум колес, прерывая размышления об обществе.       Фигуры людей стали чёрными, незримыми, чужими и пугающими. На весь вагон разнесется сообщение: «Станция — Невский проспект». Ева схватила Стэна за руку, выводя из ада, позволяя на мгновение забыть всё то, что так сильно рвало мысли.       Поднимались они на эскалаторе в обнимку, пока Ева что-то хихикала Стэнли в грудь. Тот улыбался, слушая каждое её слово, иногда смеялся тоже. Люди исчезли, несмотря на то, что они были рядом. В его объятиях была любимая, с которой сегодня они проведут прекраснейший день на улицах культурной столицы. По крайней мере, Марш считал, что они просто погуляют, но проходя всё дальше и дальше, он постепенно осознавал, где именно им придется сегодня гулять. На улице звучат сотни различных голосов, но громче их всех орет реклама: «Наушники и зарядки по сто рублей на андроид и на айфон», вопли продавцов, навязчивые комментарии промоутеров, которые чуть ли не насильно впихивают в руки листовки с рекламой. И вот, наконец, вокруг появился хоть какой-то простор. Перед взором молодой пары предстал огромный дворец, имеющий бирюзовый оттенок. Наверху красовался российский флаг, некоторые элементы дворца имели золотой оттенок, а на огромной дворцовой площади, у Александровской колонны неспеша ходило множество людей. Среди простых граждан можно заметить и Петра Первого, и Екатерину Великую, и даже зебру из Мадагаскара. Солнце слепило глаза, но это отнюдь не мешало идти дальше. Наоборот, туда хотелось идти. Масштабность поражала, в чём-то даже отторгала, но Стэн не думал об этом, слушая лестные комментарии Евы и информацию о тех выставках, которые она хотела бы посетить. Они шли туда в приподнятом настроении, делясь историями о том, как в школьные годы вместе с классом посещали этот музей, и как каждый из одноклассников ныл об усталости, о скукоте всей этой культуры. Сейчас они повзрослели и идут туда осознанно, дабы насладиться прекрасным, посмотреть на великое искусство под другим, более взрослым взглядом. Наступая на камни и плиты Дворцовой площади, они думали, представляли, сколько знаменитых, исторических личностей здесь побывало, сколько здесь было крови. Императорская семья жила в этом огромном здании, здесь были и деятели культуры, и революционеры, и иностранные послы, самые разные личности разных эпох. А сейчас, в двадцать первом веке тут стоят простые люди, они за гроши могут зайти внутрь, могут своими глазами увидеть ту роскошь, которой придерживалась самая великая русская династия — Романовы.       Сам музей, нынешний Эрмитаж огромен, его невозможно обойти за один раз. На полное изучение не хватит и пары лет, но это явно то достояние Санкт-Петербурга, которое должен посетить каждый хоть раз в жизни. Стэн и Ева ходили из зала в зал, разговаривали, обсуждали экспонаты, иногда отвлекались на беседы о личной жизни. Над их головой был золотой, высокий потолок, и почти в каждой комнате висела роскошная золотая люстра, двери так же высоки, словно туда спокойно может пройти трёхметровый человек. Делали их, естественно, только для красоты, для показания статуса, но это всё равно сильно впечатляло, бросалось в глаза. Каждая деталь того богатства империи выделялась, особенно если вспомнить обычную жизнь, где подобные атрибуты давно вышли из моды, давая проход дорогим, навороченным машинам. Всё это не имело место в быту, но приносило эстетическое удовольствие, восхищение и даже гордость. Интерьер музея и искусство наполняли душу чем-то великим, оно приостанавливало дыхание, вызывало табун мурашек по коже. Возлюбленные испытывали непередаваемые ощущения, рассматривая картины античности, думая над их смыслом, иногда подслушивая проходящего гида с группой туристов. Самих же жаба задушила отдавать деньги за своего собственного экскурсовода, да и изучать каждую картину по несколько часов ой как не хотелось, хотя без этого чувствовалась лёгкая недосказанность. Они ходили по комнатам, оформленным в разных стилях, рассматривали экспонаты различных эпох и стран, отдыхали напротив скульптур, поражаясь тому, как можно сделать настолько реалистичную фигуру мышц и ткани. Экспонатов было много, настолько много, что остановиться было сложно, хотя ноги гудели, спина ломалась, а мозг потихоньку клонило в сон. Останавливаться не хотелось. Желание узнать больше, насытиться всем этим до краев, до нескончаемого потока восторга, поглощало, но увы, усталость рано или поздно дала о себе знать, убивая интерес и стремление идти дальше.       Марш никогда в своей жизни не чувствовал такого прилива вдохновения, да и в целом никогда особо не интересовался искусством, в отличие от своего друга Кайла. Тот частенько посещал музеи, отлично знал историю и разбирался в культуре. Брофловски не раз пытался позвать Стэнли с собой, но он всегда отнекивался, будучи уверенным в том, что его подобные вещи не заинтересуют. Сегодня Ева открыла ему на глаза на те вещи, которые раньше казались чуждыми, безынтересными. Они гуляли по музею долго, до самого его закрытия, и до конца дня оставаясь под большим впечатлением. Теплая рука Евы не выскальзывала из рук Марша ни на минуту, она порой шептала что-то приятное на ухо, стараясь не показывать своего смущения. Но оно было видно в её неловких телодвижениях, в её замечаниях, в её робком поведении. Все это вновь и вновь разжигало огонь любви в Стэне. Марш хотел бы наблюдать за ней вечность, он хотел бы всегда видеть её, даже после смерти, став духом, что будет окружать её, словно воздух, хоть он не особо верил в существование чего-либо после смерти. Он хотел бы, чтобы Ева всегда была рядом, и он бы был с ней тихо и ненавязчиво, осторожно и трепетно. Она видела это, она разделяла с ним это, посему вела себя также аккуратно. Со стороны они были похожи на двух детсадовцев, ту самую парочку, которой родители с самого детства пророчат свадьбу. Это никого не настораживало, даже наоборот, молодым возлюбленным нравилась подобная форма их взаимоотношений, без всякой грязи, требований и условий. Они испытывали высшую форму любви друг к другу, хотя никто из них не мог передать это словами и хоть как-то обосновать. Аргументы вроде: «потому что он/она красивый/красивая» или «у нас схожие увлечения» не подходили от слова совсем. Они не похожи друг на друга, в них больше различий, чем сходств, но это не мешает испытывать неимоверную любовь друг другу. Их любовь легка, она искренняя, настоящая, как в самых ванильных сказках. Слова были излишни, ведь они молча понимали друг друга, они чувствовали друг друга, не нуждаясь в каких-либо объяснениях. И позже, проходя вдоль Гостиного двора на пути к дому, никто из них не испытает смущения, дискомфорта не будет существовать, а вокруг мир станет самым ярким, самым явным и приятным. Уличные музыканты поют самые знаменитые песни группы «Король и Шут» пока возле них толпятся простые люди, качают головой и подпевают. Стэн и Ева не стыдятся своих эмоций, не стыдятся своего глуповатого танца посреди воображаемой сцены, не стесняются целовать друг друга в губы на глазах у всех. Хихикая с шуток друг друга, они развалистой походкой шли к дому под руку, не желая расставаться хотя бы на секунду. Но, к большому сожалению, живут они не в сказке, где они были бы в обличии свободных от рутины птиц. У них были дела, была своя жизнь и обязанности. Именно это разлучило их под крышей парадной, где живёт Ева. На прощание Стэнли ласково притянул любимую за талию и не спеша, вкушая каждое мгновение, целовал. Губы мягко сжимались в поцелуе, пока в голове кричали слова искреннего восторга и счастья. Любовь заполняла их всецело, отлипнуть друг от друга было сложно но, вопреки обстоятельствам, им пришлось сделать это.       По возвращению домой Марш не думал о людях, не думал о завтрашнем дне, не думал о карьере и прошлом. Все его мысли занимала единственная. Душа пела, искрилась от счастья, а на лице закрепилась улыбка, которая, хоть и приносила легкую боль, была очень приятна. Засыпая, Стэн прокручивал в своей голове все происходящие за этот день события, вспоминал милый образ, картины и скульптуры, музыку и любимый голос. Впечатлений было настолько много, что он так и заснул с улыбкой на лице, думая о ней, думая о том, что их ждёт в будущем. Марш поражался тому, что он впервые в жизни не боится будущего, что он действительно очень хочет просыпаться, хочет жить настолько сильно, как не желал никогда раньше.