Ведьма. Лесная Хозяйка

За окном тускло светило бедное на тепло декабрьское солнце, навевая мысли о тоске и бренности бытия. Первое января тысяча девятьсот двадцать седьмого года. День, который я теперь смело могу называть своим днём рождения.

* * *

Бабушка моя, светлая ей память, всегда говорила: — Ты смерти не бойся. Умирает с концами лишь тот, кто себе умереть позволяет. И религии все эти бред полный. Никому не нужны мы, нахлебники. А если же Ад и Рай существуют, то точно не для того чтоб людей там потчевать да на лавке в перинах вечно давать лежать. А потому рассчитывай внучка только лишь на себя. Её старые и грубоватые руки в такие моменты всегда с нежностью проводили по моей голове, а сухая и щербатая кожа на пальцах цеплялась за волоски. — Ни к кому в рабы не иди. Ни к богу, ни к человеку. Боги они же, как паразиты, — Скрипуче смеясь и укачивая маленькую меня на коленях, говорила она, одновременно не переставая вязать. — Им от людей только одно нужно, чтобы мы их силой своей напитывали, да сами своими ножками на обеденный стол шли. Они потому добрыми и прикидываются, да обещаньями сыпят, чтоб народ не взбрыкнул и стадом послушным был. А вот подумай, будешь ты голодранца наглого, что в твой дом завалился, и обслуги стал требовать, холить да потчевать? Нет уж, скорей взашей погонишь или на суп пустишь. Так что все эти дурни, что в рай ломятся, все на скотобойню бегут. А как опомнятся, так и не воротиться уж будет. Хотя и не важно, веруешь ты в кого, али нет. И на домашний скот и на дикого зверя всегда была и всегда охота своя будет. — А как же быть тогда, ба? Всё равно же помрём все! Как обедом не стать? — А ты, внучка, прошлую зиму вспомни. Мужики волков бить пошли на шкуры, да и за то, что животину хвостатые пожирают. Почти всех серых в округ извели, да только сами, от сил вчетвером из десяти воротились! Хоть и разумнее человек, да с ружьём, а всё равно, кто когти и зубы имеет задорого свою жизнь продать сможет. А то и вовсе так ворога потрепать, что сам сбежать сможет, да свирепее стать. Бабушки уже десять зим нет, а уроки её на всю жизнь мне запомнились. Я и родителей то почти не знала. Мать меня без отца родила, а сама в городе, на заработках осталась, да так и не вернулась в деревню. Бабушка меня и растила. С пяти лет корни да травы различать учила, что есть можно, а от чего и врачи помочь не всегда смогут. Какой тропой зверь дикий ходит, где беличьи ухоронки с орехами отыскать и какая птица, на каких деревьях гнёзда вьёт. У нас и интернет быт, и телевизор в деревне. Как-никак двадцать первый век, да и не совсем в глуши живём, до города всего часа три на поезде ехать. Я и в школу ходила, и книжки читала разные. Да только что полезного то из тех книжек? Алгебра? Да с того как школу закончила уже те самые десять лет прошло. Только как складывать да вычитать помню, а все эти логарифмы, косинусы и прочее за ненадобностью забылись. Физика? Так, по верхам и для общего понимания — и то большая часть благодаря сериалам да сторонней литературе запомнилась, да и статьям в интернете. С другими предметами то же самое. А вот наука бабушкина со мной осталась. И сейчас как нельзя к стати была. Пережевав противную горькую траву в кашицу и стараясь не шипеть особенно громко, приложила зелёный комок к ране и прислонилась спиной к бревну, внимательно слушая. Лес, он, умеющему слушать многое скажет. С дальней ели птица вспорхнула, оглашая округу потревоженным криком. Захрустел валежник под чужими ногами. Неумеющий по лесу ходить всегда себя выдаст. — Да не могла она далеко убежать, Хлёст ей метко в ногу пулю всадил, а ты его знаешь, наверняка кость перебил. Даже если вытащит, бегать не сможет. — А далеко и не надо, если у сучки спутниковая звонилка есть. Одного звонка хватит, чтобы мусора нагрянули. Сам то, далеко, не отлежавшись, драпануть сможешь? И так через ебеня сколько дней пробирались. Выдыхаю сквозь зубы и глубже в кусты уползаю. Шарф на ногу, вместо повязки и затянуть потуже. Правильно гад сказал, кость ей всё-таки повредили, хоть и петляла как заяц, огородами убегая. Неизвестно где сбежавшие зеки достали оружие, но в деревню они пришли уже не с пустыми руками. Завалились в ночи к соседке, переждать хотели, благо домик у самой окраины был — чуток отойди и уже лес начинается. Саму женщину скрутили и рот заткнув, поволокли к подвалу чтоб запереть. Не учли только что за хозяйку баран вступится. Наглый, вредный упитанный. Многие его в деревне стороной обходили когда на выпас шёл. Он местных пьяниц да иных мужиков на дух не переносил, так кидался, что уставшие от него бегать, мужики уже подумывали как урода рогатого изловить бы да шею свернуть. Никого не любил, кроме Тётки Светы, хозяйки своей. Да и ту порой боднуть мог. Тот баран на бандитов и бросился, а они, не ожидав впотьмах такого, хозяйку и выпустили, а уж та, упав, завопила. Громко, высоко, как только женщины голосить и умеют. Бандиты перепугались. Тот, что повыше женщину чем-то тускло блеснувшим по горлу полоснул, ещё двое по бревну схватили, барана между ушей стукнув. А четвёртый, насторожившись, к соседнему участку метнулся, через забор перепрыгивая и пушку из кармана вытаскивая. Что там дальше с соседкой и бараном делали я не знаю, ноги сами в сторону леса несли, неслась прыжками как рысак вспугнутый и по грядкам, и через кусты малины с шиповником, ободравшись до крови. Только одна мысль была: За забором подлесок, смогу пробежать и в лес попаду, а там меня им не отыскать. По рожам видно — кроме каменных джунглей нигде не жили. Четвёртый бандит прицелился, хлопнуло и от боли меня в кусты повалило. За кустами овраг, в него, кувыркаясь, и съехала за корни и травы руками ухватиться пытаясь. Кое-как ползком из овражины выкарабкалась и под деревья поваленные забилась. Пни, ветки обломанные, да гнилые брёвна были хорошим укрытием и зверю и человеку, и помогли мне перевести дух. Там же пара травок и мох нашлись, которые пусть с натяжкой, но могли оказать обезбаливающее воздействие на рану. На то чтобы пулю вытащить у меня ни инструментов, ни времени не было, а так, хоть болеть меньше будет. А бандиты, что вслед за мной кинулись — уже неподалёку кружили. Пикнешь — точно найдут и кто знает может как Светке горло перережут, а может и того хуже. Потому, на поднимающуюся из-под листьев и сухой травы змею я смотрела в молчаливой мольбе. Лишь бы не гнездо. Иначе кинется обязательно. Змеи, они обычно людей, больше чем мы их, боятся и в большинстве случаев змея скорей уползёт, чем нападать станет. Главное не делать резких движений и не нервировать рептилию. А вот если рядом гнездо — то ничего тебе уже не поможет, хоть статуей стань, всё равно нападёт. А я ещё и влетела в её убежище так резко и нагло, и рядом сижу. От резкой боли в руке с губ сорвался тихий задушенный писк и я испуганно зажала второй рукой рот, услышав, как остановились шаги по правую сторону от меня. Змея изгибаясь и не размыкая пасти болталась на кисти, которой я от броска её прикрылась и отпускать меня не торопилась. Я же дышать перестала, вслушиваясь в образовавшуюся тишину. Правда, длилась тишина эта не долго и скоро преследователь уже не шагом, а бегом добрался до моего импровизированного укрытия. В просвете между завалом и землёй показались мужские ботинки и, опустившись на четвереньки, да заглянув под завал, бандит засплылся в довольной ухмылке, демонстрируя ряд кривых жёлтых зубов. — Ну добегалась, цыпа. Пошли ка… Его лапища ухватила меня за подстреленную ногу, потянув из укрытия и я вскрикнула, уже не скрываясь. Внутри, напитанная адреналином и отчаянием, плескалась незамутнённая и горячая злость. Ну нет, не дамся! Не так просто. Что подумал удивлённый зек, когда выволоченная из-под веток девица швырнула ему в лицо оторванную от собственной руки змею не известно, как и дальнейшие мысли, когда девушка диким зверем бросилась следом, выцарапывая ногтями, с засевшей под ними землёй, глаза. Но скорее всего нечто очень матерное. Последнее что девушка запомнила, фиксируя боковым зрением, это как бандит вырвав из завала одну из веток полоснул обломанным краем ей сперва по лицу, а потом, остриё вошло куда-то в глазницу. И пришла темнота.

* * *

Одолеть сильного и крупного мужчину у меня не было ни шанса. Я и не надеялась. Но всё же я выжила. Впрочем, сложно назвать выживанием это, учитывая, что технически я всё-таки умерла. Тяжело подобное не признать, когда приходишь в себя не в лесу, а в самом настоящем городе, на кровати и видишь за окном совершенно незнакомые тебе здания чуждой, даже слегка устаревшей архитектуры. Мрачные и обшарпаные, стены видимых из окна домов ненавязчиво намекали что район был не из самых благополучных. Узкая улочка позволила протянуть между домом где я очнулась и домом напротив бельевые верёвки, на которых сушились залатанные панталоны и пододеяльники, изредка осыпаемые отслаивающейся от погоды и старости краской и штукатуркой, обнажающих под собой кирпич стен. Шевелиться было тяжело, голова кружилась как от потери крови, но хуже всего была жажда. Похоже у тела во всю началось обезвоживание. Вялость мыслей, обернутое наждачкой горло и высохшая на руках кожа, обтянувшая вены и кости говорили об этом красноречивей некуда. Не будь я живой, пошутила бы ещё про начавшееся трупное окоченение. За стенкой громко плакал чей-то малыш и я с трудом подтянувшись к стене у изголовья кровати начала скрестись в стену. Сил кричать не было, да и сухое горло не могло выдавить ничего кроме хрипа, а так был хоть какой-то шанс. Если тут есть маленький ребёнок, значит за ним кто-то присматривает. Он придёт на крики малыша и возможно услышит то скрежещущие звуки за стенкой. Так и случилось. Правда пришлось изрядно подождать, лёжа на грязновато жёлтой простыне, от которой явственно пованивало мочёй и калом, а ещё кровью. Про трупы захотелось пошутить снова, ведь я знала, что происходит со сфинктерами когда человек умирает. А потом стало уже не до шуток. Ведь я, как оказалось, и правда скончалась на этой самой кровати и меня бросили в комнате позабыв почти на сутки, чтобы уделить внимание малышу. А трупу то что? Ему уже ничего не надо, а рук в приюте и так не хватает, оказать помощь живым намного приоритетнее. Вот так за хлопотами и забыли временно обо мне, готовя документы на нового воспитанника и запросы в мэрию и к могильщику, чтобы договориться о моём погребении. Поэтому, пришедшую перепеленать малыша работницу приюта едва удар не хватил, когда из комнаты с усопшей послышался холодящий душу скрежет. Бедняжка чуть в обморок не упала, молитву заголосив и осеняя себя крестом как заведённая. Да и выглядела я, мягко сказать ужасно. Краше в гроб кладут, как народ говорит. Так что на, вошедшую проверить источник пугающих звуков, работницу я не обижаюсь. Понимаю, что зрелище представляла то ещё. Пришедшая позже директриса, разобравшись в ситуации, распорядилась выдать мне похлёбку из приютской столовой. Один бульон с редкими вкраплениями овощей, и ни следа мяса. Понимая с пятого на десятое английские слова, я угрюмо глотала бульон, постепенно мрачнея от понимания. На исходе первое января тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Прошлой ночью, аккурат в новый год, я родила малыша, кое как успела дать ему имя и сдохла. Я в Англии и моё имя Меропа. И я в жопе. Насколько хватает моего понимания — в глубочайшей.