подушечками пальцев проведенными по щеке

потерялся. хенджин не понимает, что из происходящего реальность, а что — сон. закрывает веки и пред ними всплывает его образ. они целуются в сотый раз за последние минуты и, кажется, теряются в бесконечности, которая их настигла. обнимает его, как в последний раз, и закрывает рот ладонью, не позволяя плакать, пока у самого текут ручьем. не сдерживается, показывает настоящего себя, зная что в ответ последует не простое «спасибо» из должности, а то же самое. слушает каждую его историю с признанием и замирает от крайней, что тот не просто влюбился. сам ведь впервые ощущает подобное, когда сердце бешено бьется с узлом снизу не от страха быть брошенным, а эйфории, что лично испытывает рядом с тем. пальцы на руках, как и они сами, трясутся до невозможного сильно то ли от переизбытка кислорода, когда они впервые за долгое время вышли на улицу вечером, гуляя под дождем, точно зная, что на утро заболеют, или же пронесет, с малой вероятностью, бегая в догонялки, как истинные дети, и не различая происхождение соленых слез на лице; то ли от того, как феликс не позволяет появится расстоянию между их телами, прижимая за поясницу чересчур сильно до хруста в спине, что приятно отдается где-то глубоко, заставляя оборванно вскрикнуть и посмотреть в очередной раз в глаза напротив — заплаканно-красные с ресницами, что слиплись между собою и капельками в уголках глаз, стекшими в волосы от наклона и собравшихся у подбородка, оставляя видные пятна на футболке, ореол от которых останется запечатленным даже благодаря стирке. у них получается держаться максимально хорошо. скреплять руки в замок, сжимая посильнее, чтобы не терять навязчивое чувство нужды в интимной близости этого смысла. феликс наклоняется к уху второго, шепча о том, как он его сильно, а хенджин не умеет сдерживаться и звонко ударяется коленями об пол прямо тогда, чувствуя как боль растекается по ляжкам и отдается иголками в местах удара, что сейчас абсолютно не волнует, когда рука впутывается в волосы и грубо прижимает к ширинке, которую он вынужден расстегнуть зубами, не в праве помочь себе пальцами, что расправились лишь с пуговицей и спустили одежду ниже. он не хочет кричать, он просто снова плачет и не знает, чего хочет сам. вероятно сознание играет с ним злую шутку, в тот раз, как он вынужден пропасть от ликса с единым предупреждением и невозможностью связаться. сколько прошло дней? он не знает, но считает каждую минуту проведенную наедине с мыслями, что поедают остатки от его здравомыслия, которое заставляло его брать себя в руки из раза в раз. но крайний оказался последним. связь с тем теряется, когда погружается очередной раз в сон за этот день, просыпаясь посреди ночи от кошмара со своей самой тайной фобией одиночества и не поняв то, как сомкнул глаза по новой видит, удивительно включенные, уведомления с блядской социальной сети, в которой читает запрещенные фразы, заставляющие его задержать дыхание и, кажется, больше не выдохнуть. он не говорил, что расстается с ним или, чего похуже, бросает, не делал это, как делали это они и хенджин даже не имеет права сравнивать феликса с кем-то, и сравнивать в общем. он сделал это искуссно, в своем стиле, в отчаянии и бессилии, оказавшись рядом и обхатив за плечи со спины, чтобы не смотреть в глаза, дабы не уловить ту жалость, извиняясь. он бы очень сильно хотел попросить прощения, но речь отняло, а язык стал обыденно каменным. лбом утыкается в родное чужое плечо и беззвучно содрогается, как и его взмокшие ресницы, с которых не перестает стекать, как бы тот не хотел это остановить. себя. остановить себя, прежде всего, от убийственной боли, что причиняет им обоим. феликс первый переплетает их пальцы, непозволительно надолго замирая, давая надежду для самого себя, а после подымает за талию и на ватных ногах облокачивает к стене, все равно сьезжая с той, оказываясь вновь на полу с согнутыми коленями, заставляя охватить губами сигарету и прикрыть глаза в наслаждении, желании забыться. но в этот раз перед глазами не появляются разноцветные круги, пораждающие, по привычке, головокружение. в этот раз он не его и не как тогда. они убегают от других, чтобы им не помешали видеть исключительно их самих в глазах партнера, с разбегу падают на кровать, почти больно ударяясь головой о подушки и обессилено расплываются в улыбке, что предназначена только друг другу. в нос ударяет резкий запах кокоса с шоколадом от геля, которым пользуется феликс и он ему так чертовски подходит. (со)рваное дыхание не дает возможности одуматься от того, как старший накрывает его губы и глаза самостоятельно закатываются от приятного удовольствия. внутри лично распадается на мелкие осколки, словно зеркало, в котором отражались все чувства хенджина, теперь уже разбитые вдребезги, но существующие и все еще горящие, но скорее сгорающие, тем запалом, что и раньше, только обоженно от себя же. наверное в последний ли раз феликс позволяет ему себя целовать так, как им обоим хочется — глубоко, медленно, развязно, иследуя языком ротовую полость и проходясь по небу; охватив губами, неприлично втягивая щеки, выпуская, в разрешении действовать, но после краткого укуса за кончик, который сопровождается сомкнувшимись губами на нижней губе другого до капель крови, что остаются слизаны в ту же секунду. время длится неистово долго и им все мало, даже когда наступает проклятое утро и хенджин просыпается в холодном поту, что пробрал до костей и практически простуженными от прохлады с приоткрытого несуществуещего окна, глазами. он не верил в происходящее, но разучился отличать реальность от сновидений, что стали чересчур частыми и единственной возможностью побыть вдвоем, до момента, как феликс осуществит свое обещание. но сейчас он заставляет того расположиться на собственных коленях, дабы джин мог оттянуть его волосы до тянущей, заслуженной боли, якобы местью за то, как тот с ним поступает. и парень прикладывает палец к губам младшего, после первого же стона, ведь рассекречивать себя сейчас нельзя, на миг скрывая блеск глаз веками, выражая свое сожаление с отрицанием. интимность обстановки давит на скорорастущее возбуждение, а то, в свою очередь, на недавно застегнутую ширинку, но это не имеет значение, пока он в руках парня до исчезновения. во сне. конечно же во сне. в один из разов, феликса перемкнуло, впервые за все время. — знаешь, что я чувствую сейчас? — что, солнце? хенджин, ожидающий подкол в свою сторону, при чем жесткий, как тот любит по классике, застывает и, кажется, если бы держал что-то в руках, то точно упустил бы, как самого себя. этот чертов феликс признается во всем, выворачивая душу перед ним напоказ. не обещает и не заверяет, нет, он говорит правду, что готов ждать столько сколько потребуется, потому что у них есть вечность, чтобы провести вдвоем. готов отдавать всего себя и то, чем дорожит до последнего. закусив ребро ладони и отвернувшись в противоположную сторону, в слезах читается фраза о том сложатся ли их отношения в дальнейшем или же проведет остаток жизни с кем-то другим, мысль о чем в данный момент обоим омерзительна, он будет всегда невозможно сильно его любить, так как тот стал первым кому он доверился полностью. в прошлом разговоре у джина всплывала мысль о том, что ему бы хотелось стать вторым разом когда у ликса будет по настоящему и у него получилось. лично почувствовать, что такое настоящая любовь из сопливых мелодрам, а не эмоциональная привязанность, созданная неоднократными унижениями. а, в свою очередь, он времени не теряет и листая галерею в поисках хоть чего-то, что отвлечет его от сьедающих заживо мыслей, натыкается на моменты, с которых делает очередное видео, посвященное ему персонально, чтобы вновь загрузить и отметить его. он не гонится за просмотрами и лайками, он гонится за его вниманием, так как ему важно это, видеть, что интересен своему парню сильнее других. он винит себя в ночь, когда веки предательски сомкнулись и не дали возможности провести еще считанные часы за общением, ведь та, оказалась на былой момент крайней, но уж точно не последней и клянет себя не сдержав одно из обещаний подарить тому следующую, но вспомнив об любезно оставленной просьбе, на которую он охотно согласился, садится за дело, надев наушники с полной громкостью и печатая трясущимись пальцами, то ли от того, что барабанные перепонки вот-вот лопнут, то ли от гнетуще громкой реальности, что действует на нервы не лучше. он не может упорядочить мысли в хронологическом порядке, это дается слишком тяжело и потому, вероятно, вспоминает день, когда впервые получив уведомления о голосовом, заволновался о личностном комфорте феликса, что предательски отошло, когда он нажал на кнопку для пересыла в сохраненные. раз тот ему это позволил услышать, значит доверяет. и включает, в сотый раз затаив дыхание, это же касается именно его, а не кого-то другого, от чего с ума сойти можно, что, к слову, стало неотъемлемой фразой хенджиновского лексикона в последние, пролетающие дни. сколько всего произошло за пару дней, что и не вспомнить моменты до единого, а от того сколько будет за эту самую продолжительную вечность — и представить страшно. эмоции льются сами собою без умолку. он молит феликса закрыть ему рот рукой в очередном порыве нежности, а тот только отвечает и смотрит насквозь, будто бы он самое драгоценное, что у него есть. слова становятся излишни и хочется наоборот стереть все до единого, не рассказав никому о том, что между ними. родным стал и запах гнили, что вбивается в рецепторы чувствительного до одури хенджина от снятия с паузы очередного совместно просмотренного зомбированного ужастика. это стало некой традицией, у которой, казалось бы, нет минусов, кроме того, что абсолютно каждый диалог пропадает. это заставляет его делать сотню скриншотов, до безумия забивая галерею, но использованная память последнее о чем сейчас заботятся его мысли. — если бы от каждого скриншота или записи экрана тебе приходило уведомление, то твой телефон стал бы вибратором за почти бесплатно, благодаря моей участи. — зачем? — а вдруг чат, однажды, удалится? я хочу сохранить моменты греющие мне душу в собственной фотопленке. что стала практически коллекционной, потому что ее уже нужно делить на категории, чтобы можно было найти по вкусу с меньшей трудностью. но кому находить, если он не всегда это феликсу покажет, не говоря о посторонних. изредка избранным может покричать о своей любви к нему, что рвется, точнее, буквально вырывается визгом наружу всему миру. но нужно ли этому миру знать о том, какое у хенджина сокровенное создание спрятано в кромешности?