Разврат в Чайнике

***

Когда-то Кадзуха пообещал себе, что его меч должен не убивать, а спасать — именно поэтому, когда в него устремился град клинков, выпущенных словно из пращи, лишь уклонился, даже не обнажив меча. Ведь он видел, что человек, выбравший старое поместье в качестве убежища, не способен сражаться. Чей-то сын, чей-то друг… Кадзуха побывал в шкуре преступника и прекрасно помнит, как тяжело скрываться от людей, не зная, поможет ли тебе кто-то или попытается сдать властям ряди выгоды или из-за обычного страха. Ему бы не хотелось уподобляться им и прежде узнать, что же совершил этот раненный юноша, раз не смог ни к кому обратиться за помощью, вместо этого выбрав спрятаться и истекать кровью в одиночестве. — Вам нужна помощь? Присев перед юношей, Кадзуха склоняет голову к плечу, рассматривая бледное благородное лицо. Одежда незнакомца выдаёт его статус… Сбежавший отпрыск богатой семьи? Но кто и зачем его ранил? Да ещё так сильно, что по полу растеклась густая лужа крови? Хотя, кажется, это не кровь… по крайней мере, при таком количестве запах должен быть очень силён, однако Кадзуха едва его чувствует. — …убирайся, — с трудом разлепив спёкшиеся губы, выплёвывает незваный гость. — Прошу прощения, но это мой дом, — вежливо сообщает Кадзуха, касаясь кончиками пальцев лужи на полу и поднося к носу… Как вдруг его запястье перехватывают с неожиданной силой, и широко распахнутые синие глаза с ярко-красной подводкой оказываются прямо напротив его лица: — …Кацураги? …ты жив? Кажется, это усилие опустошает юношу, и тот падает обратно на пол, словно кукла. Кадзухе даже чудится стук деревянных конечностей. Но когда он касается плеча незваного гостя — чувствует тепло его худощавого тела. Даже жар. «Лихорадка?» Дом пуст — из него вынесли всё, даже футоны из стенных шкафов и прочую утварь, так что Кадзуха просто поворачивает раненого на спину, развязывает пояс его кимоно и задирает узкую чёрную водолазку, внешне целую, но… При свете луны глазам предстаёт странное зрелище. «Что это такое?» Вместо ран тело юноши терзают странные письмена — они не вырезаны ножом и не оставлены раскалённым металлом, но подрагивают, словно нанесённые живыми чернилами… причём чернила эти явно токсичны — кожа под ними покраснела, будто оплавилась, и маслянистая жидкость на полу сочится именно из этих мест. Найди Кадзуха раны от самурайских мечей — решил бы, что юноша пострадал от рук досин или бандитов, но эти знаки… явно не просты, спешить с решением не стоит. «Нужно найти лёд и имбирь… хотя, он ведь не простужен…» Кадзуха поднимается, проходится по комнате туда сюда, прикидывая, не позвать ли кого из храма Наруками? Но что, если магические раны нанесли именно жрицы? — Кто же ты, а? …и кто такой Кацураги? Судя по удивлению незваного гостя, этот «Кацураги» не должен быть жив, а значит, искать его бесполезно. «Мда-а, я ведь отпросился с Алькора всего на один день…» — М-м-м… Кацу… — не открывая глаз, паренёк сцепляется в свою запахнутую обратно одежду, словно пытаясь разорвать. — Идиот… тебе не нужно было- …не нужно было предупреждать меня… Кадзуха опускается обратно на пол рядом с ним, пытаясь разжать побелевшие пальцы — и те тут же хватают его за руку вновь. Парень щурится, его воспалённые веки почти такие же красные, как и подводка под глазами, но абсолютно сухие. — Не уходи… не уходи, слышишь?! — Успокойтесь, — просит Кадзуха. — Вы ранены, вам нужен покой. Есть ли кто-то, кого я могу позвать помочь вам? Кажется, синие глаза немного проясняются от звука его голоса. — …где я? — Это поместье Каэдэхара. — Каэдэ- …хара? — Да, меня зовут Каэдэхара Кадзуха. Могу я узнать ваше имя? — Имя… Нет, не похоже, что раненый пришёл в себя. Он моргает, снова щурится, будто стараясь что-то вспомнить, но лишь бессильно закатывает глаза и отворачивается к стене. А, может, на него накатывает волна боли? Пальцы, вцепившиеся в запястье Кадзухи, удивительно сильны — ещё немного, и кость под ними хрустнет. — Что вы помните последним? …молодой господин? Юноша больше не отвечает. Его лица почти не видно — свет луны не достаёт до стены — однако кажется, что выражение на нём изменилось, став жёстче. — Если вы продолжите молчать, я буду вынужден позвать стражу, — пробует надавить на незваного гостя Кадзуха, хоть подобное и не в его стиле. — Это частная собственность, и вы вторглись на неё без разрешения владельца. — …то есть, тебя? — юноша косится на Кадзуху одним глазом, не поворачивая головы. — Именно. Это не совсем правда, ведь Кадзуха уже отказался от прав на дом, и тот выставлен на продажу правительством, но Камисато Аято ясно дал понять, что пока покупатель не найден, Кадзуха имеет право отозвать свой отказ и вступить в наследство — так что его слова правдивы лишь отчасти. — Так дай это дерьмо-разрешение… и дело с концом. Грубость, процеженная сквозь зубы, но столь слабым голосом, не вызывает раздражения. — Сначала вы должны представиться, — неизменно вежливо продолжает настаивать Кадзуха. — И не могли бы вы отпустить мою руку? — Руку? — юноша будто только сейчас замечает, что всё ещё сжимает его запястье. — Х-ха… Наконец кольцо пальцев разжимается, и Кадзуха не удерживается от того, чтобы потереть оставшийся отчётливый след. Раненый же отворачивается полностью, повернувшись к нему спиной. Похоже, представляться гость не намерен. — Мне бы не хотелось сдавать вас властям, не разобравшись, что случилось, — вздыхает Кадзуха. — На твоём месте я бы не спешил, — доносится тихое в ответ. — Досин, которому ты на меня донесёшь, выставит мою поимку как собственную заслугу и присвоит всё вознаграждение себе. — Тогда кому мне следует на вас донести? — не удержавшись от улыбки уточняет Кадзуха. На самом деле это совсем не смешно, но гость так спокойно рассуждает о вознаграждении за себя, что кажется ребёнком, говорящим, как взрослый. — Надо подумать… ах, мне так больно… приходи завтра, я дам ответ, а до тех пор… пошёл прочь. А теперь раненый напоминает Кадзухе выскочку, с какой-то стати возомнившего себя актёром, но читающим реплики со сцены без всякого выражения. Хотя злость в его голосе всё же присутствует и совсем не наигранная. «Он ведёт себя, словно избалованный ботчан… только вот будь он им на самом деле, сейчас трясся бы от страха и требовал немедленно позаботиться о себе наилучшим образом». Кадзуха успел постранствовать и повидаться самых разных людей: и очень бедных, и очень богатых, и избалованных, и абсолютно не взыскательных — но подобным образом вели себя только те, кто утратил веру в ближних и какую-либо надежду… кто был чем-то или кем-то очень сильно обижен. — Вы правда хотите, чтобы я ушёл? И оставил вас одного? -- … Гость дёргает плечом, будто в раздражении. — Ваши раны… Они необычны. — Спасибо, что сообщил, а то я и не знал. — Может, расскажете, как получили их? — И что ты тогда сделаешь? Пожалеешь меня? — Во всяком случае, подумаю, как вам помочь. — Как будто мне нужна- …ах, чья-то помощь… Голос юноши постепенно становится всё более сдавленным и болезненным, пока не растворяется в еле слышимый шёпот. Обеспокоенный, Кадзуха хватает его за плечо и переворачивается обратно на спину, совершенно не ощутив сопротивления — водолазка всё ещё задрана, письмена на бледной неестественно гладкой коже дрожат, испуская призрачный фиолетовый свет… — Что это? — Пе- …печать, — тяжело дыша сообщает гость. Вдруг его глаза закатываются, грудь замирает… несколько секунд ничего не меняется, Кадзуха даже касается шеи парня, проверяя, не пропал ли пульс — но в этот момент тот отбрасывает его руку и медленно выдыхает. Желание помогать тут же затухает. Но больные люди часто ведут себя резко — и это тоже нужно понимать. — Я могу сделать что-то для вас? — Проклятье… ну что за назойливая муха? — вновь закатывает глаза незваный гость. — Мне просто нужно привыкнуть к этой штуке! Так что уймись. — А что она делает? — А что обычно делают печати?! Судя по бодрому возмущению, юноше уже лучше. Но его попытка сесть ничем хорошим не заканчивается — локоть подгибается, и если бы не помощь Кадзухи, парень точно бы приложился о пол затылком. — Запечатывают? — убедившись, что гость надёжно прислонился к стене, Кадзуха отстраняется, стараясь не слишком пялиться на шевелящиеся письмена. Но гость замечает его взгляд и одёргивает водолазку. — Именно. И моя запечатала слишком многое. На некоторое время в комнате устанавливается тишина. Гость, не моргая, смотрит в окно — на огромный диск луны, а Кадзуха — на тонкие руки и ноги юноши, отлично видимые из-за коротких рукавов и почти детских шорт. «Слабый… или кажется таковым». Гость слишком самоуверен и нагл для того, кто никогда не брал в руки оружие, однако его тело выглядит совершенно нетренированным. Тогда зачем кому-то могло понадобиться запечатывать его? Если только гость — не совсем человек и обладает могущественными элементальными силами… на которые привык полагаться во всём: даже в том, что касается повседневных вещей вроде дыхания и ходьбы. Когда люди лишаются зрения или слуха, иногда эти функции берёт на себя другой орган или организм компенсирует потерю иначе… наверное, с незваным гостем сейчас происходит что-то похожее: он пытается свыкнуться с ограниченными возможностями своего тела. — …у тебя какой элемент? Вдруг косится гость на Кадзуху. Вместо ответа тот кивает себе за плечо и чуть поворачивается, демонстрируя дар богов. — Хм-м, если и впрямь хочешь помочь — попробуй развеять мою печать. — Хорошо. Кадзуха встаёт на колени и, повернувшись к гостю, направляет на него не очень сильный поток ветра, пропитанный энергией Анемо. — Кажется, работает? — гость выглядит удивлённым. Снова задрав водолазку, он изучает письмена на своём животе в лунном свете. — Давай-ка ещё. — Не думаю, что это хорошая идея, — складывает руки на коленях Кадзуха. В ответ на него поднимают прищуренный взгляд, который кажется злобным, но в итоге гость лишь усмехается: — А ты не совсем идиот, верно?