Разврат в Чайнике

***

— Холодная. — Да уж, не горячая… Кадзуха трёт спину юноши, ниже себя на треть головы и намного более щуплого, стоящего по колено в тазу. Его кожа плотная, упругая и кажется ненастоящей, а всё потому, что грязь на ней оседает странно, словно на неживой предмет. Словно Скарамучча никогда не потеет. — Ублюдки, могли бы и посильнее подогреть. — Скажите спасибо, что не холодную принесли, из колодца. — Хрен им, а не «спасибо»! Предвестник неожиданно разворачивается, заставив часть пены выплеснуться из лохани, и Кадзуха замирает, подняв руку с мочалкой и глядя в тёмно-синие глаза. Он чувствует, как подавшись вперёд, Скарамучча почти прижимается к его животу своим, однако успевает отступить, не замочив одежду, только обувь. — Долго ты ещё будешь упрямиться? — хмурится заключённый, качнув ровно подстриженными до середины ушей волосами. — Могу спросить у вас то же самое, — улыбается Кадзуха. Прошло уже три дня, как Предвестник дал первые показания — возможно там, наверху, поднялась шумиха, но здесь, в подземной темнице, всё ещё царит относительное спокойствие. Скарамучча пока не пытался больше действовать силой, и Кадзуха принял это забавное противостояние, стараясь не слишком увлекаться… и не забывать, с кем имеет дело. Но постепенно всё чаще задаётся вопросом: «Кто же он? Тот, с кем я имею дело?» Звание Шестого Предвестника — не то, что может нарисовать полную картину, а лишь одно из отражений многогранной фигуры, в которой прячется личность. «Он капризный. Он жаждет внимания. Он не уверен в себе, хотя упрямо пытается демонстрировать обратное. Он не верит людям и ничего не ждёт от них… но его попытки вывести меня похожи на тщательно замаскированную надежду получить вполне определённый результат». — Я сдержу своё слово, — нахмурившись, заявляет Скарамучча и тут же вздыхает, словно смертельно устав. — А вот ты вполне можешь обмануть или схитрить, ведь именно так все поступают в этой стране, полной тануки и лис. — Обижаете. Кадзуха прикусывает уголок губы и прижимает влажную мочалку к плоской груди юноши. Не то чтобы за эти дни идея стать с ним физически ближе начала казаться более привлекательной… но когда каждый день видишь кого-то голым, причём зачастую ведущего себя весьма вызывающе — в голову поневоле закрадываются игривые мысли. Только вот Кадзуха не собирается так просто уступать в этом противостоянии. — Я? — вскинув только одну бровь, Скарамучча косится на мочалку, потом снова поднимает взгляд, встречаясь с Кадзухой глазами. — Тебя? — Я стараюсь не давать слово воина или слово самурая, или своей семьи… но обычно всегда выполняю свои обещания. — Отлично, тогда давай-ка это проверим, — кивает Скарамучча, прижав поверх руки с мочалкой свою и заставив её поползти вниз по груди. — Нам ведь не обязательно делать один большой обмен? Размен тоже сгодится. Мелочь на мелочь… Например, хорошо поработав рукой, ты получишь ответ на один свой вопрос, если он не будет слишком уж абстрактным. — …а если «хорошо» не получится? — вздыхает Кадзуха, обречённо глядя на то, как его рука с мочалкой приближается к скорее намёку на волосы, чем на настоящую растительность внизу живота Скарамуччи. — Если ты хоть раз удовлетворял себя сам — проблем не возникнет. Кадзуха затаивает дыхание, однако сквозь мочалку всё равно ничего особенного не чувствует. Но вдруг её безжалостно отнимают и заставляют обхватить голой рукой скользкий член — небольшого размера, тот мгновенно начинает твердеть. — Заметь, я даже не прошу тебя брать его в рот, — усмехается Скарамучча. А вот Кадзухе не до смеха. Он, конечно, уже мыл своего временного господина в разных местах, в том числе и в том самом — но никогда не дотрагивался голой рукой, только мочалкой, причём всегда предварительно хорошенько её намылив и покрыв этой пеной Скарамуччу с ног до головы. — Сжимай сильнее, не бойся. — …у вас высокий болевой порог… — Выше некуда, — вновь раздаётся смешок, но уже не такой легкомысленный. Кадзуха поднимает взгляд выше, замечает приоткрытые узкие губы и вновь косится вниз — на свою руку. Хотя туда смотреть тоже не хочется. Или, скорее, это не совсем удобно. Словно он подглядывает за чем-то неприличным, хотя сам же это самое неприличное и совершает. — Тц, вот ведь! И вновь поверх его ладони прижимается другая, только на этот раз заставляя сжимать не мочалку. Скарамучча ускоряет движения Кадзухи и сам придвигается ближе, выплёскивая ещё больше воды из лохани. — …кстати- …о чём ты- …хочешь спросить? Кадзуха уже забыл об условии. С чего вдруг Скарамучча захотел обсудить что-то такое прямо сейчас? — Пока… не знаю. — Странно. Я думал у тебя- …куча заготовленных вопро- …вопросов. Голос Скарамуччи постепенно садится, становясь всё более прерывистым. «Неужели это из-за моей руки?» Вдруг ладонь заключённого соскальзывает на головку члена и сильно сжимает, при этом сам он закрывает глаза и сильно стискивает зубы — даже его скулы заметно белеют. Сперма просачивается сквозь пальцы и начинает капать на пол вместе с осевшими хлопьями пены. — Ах-ха… Кадзуха чувствует затухающую пульсацию, и даже когда отнимает ладонь — это ощущение какое-то время сохраняется, словно проникнув в кожу и кости. — Ладно, — открывает Скарамучча глаза. — Гони свой вопрос. — Вы человек? — Нет. Наверное, надо было сформулировать как-то иначе, но уже поздно. Кадзуха укоризненно смотрит на довольно осевшего в лохань юношу, обнявшего свои колени и прислонившегося к деревянному борту. — Разве я сделал недостаточно для более развёрнутого ответа? — Да что ты там сделал? — притворно хмурится Скарамучча, плеснув в него водой. — Я, можно сказать, сам себе подрочил твоей рукой! — Вот, значит, как? Кадзуха тоже хмурится, но уже не притворно. И это его недовольное выражение лица, кажется, внимательно изучают. Проходит не меньше минуты, пока Скарамучча наконец не вздыхает лениво: — …я что-то вроде… гомункула, но более механизированного… да, что-то вроде этого. — Вроде стража руин? — Эй! Ну уж совсем-то упрощать не надо! Оскорблённый до глубины души, Скарамучча вновь обливает Кадзуху водой, на этот раз ударив ногой по краю лохани. — Просто интересно, — отходит подальше Кадзуха. — Что именно? — словно заподозрив подвох, косится на него одним глазом обиженный. — Как функционирует ваше тело… ваша сперма… похожа на настоящую, и кожа ощущается тоже, как человеческая. Но вы не едите и не спите. — Ближе к делу! Интересуешься, есть ли у меня дырка в заднице, как у людишек? Не то чтобы Кадзуху интересовало именно это, но Скарамучча не даёт ему возразить и, закатив глаза, снова тяжко вздыхает: — Дожили… меня желает трахнуть какой-то зелёный девственник. Количество пунктов, по которым хочется высказаться, увеличивается вдвое. Однако, хоть Скарамучча и делает паузу, покосившись на Кадзуху, тот слишком медлит, подбирая слова, и вновь оказывается оставлен позади: — Нет, ну если тебе очень хочется, я могу и уступить… и даже взамен отвечу не на один, а на… три вопроса. Только сейчас Кадзуха замечает хитрый прищур и окончательно немеет, потеряв дар речи. А Скарамучча тем временем с плеском и шумом поднимается из воды, разворачивается и, будто позируя, берётся за свои ягодицы, раздвигая их в стороны, игриво косясь на Кадзуху через плечо: — Видишь? Есть дырка. Правда, как она функционирует — в душе не ебу, никогда не использовал большинство внутренних органов по назначению. Было бы просто здорово, приди сейчас кто-нибудь. Но сколько Кадзуха не прислушивается — из коридора не доносится ни звука. Никто не собирается его спасать. — …вы серьёзно? — наконец, с усилием выговаривает он. — Вполне! …ха-ха, да ладно, шучу, ясно же, что у тебя духу не хватит на подобный разврат! Скарамучча уже начинает разворачиваться обратно, когда Кадзуха переступает борт лохани — прямо как был, в сандалиях гета — и схватившись на скользкое плечо, заставляет юношу чуть склониться вперёд, сам же прижимается к его спине грудью: — А если у меня всё-таки хватит духа воспользоваться вашим щедрым предложением? Три вопроса — это всё-таки немало. — Ты- Скарамучча несколько раз беззвучно открывает и закрывает рот, прежде чем наконец продолжить: — …хитрый тануки… Всё бывает в первый раз. Неуверенность можно перебороть. Но сейчас Кадзуха ограничивается лишь предупреждением: сильнее сжав скользкое плечо и как следует прочувствовав, как упругие ягодицы прижимаются к низу живота, и сделав вывод, что кажущееся ещё недавно невозможным, не так уж и не невозможно… он отпускает Скарамуччу и выбирается из лохани. — Я не тануки. А вы… не делайте предложений, если не хотите, чтобы их принимали. — Я не- Скарамучча вдруг сжимает губы. Он всё ещё стоит боком, словно раздумывая. Кадзуха же отступает к краю ширмы: — Ваше заключение не закончится завтра, так что у нас ещё будет время вернуться к этому вопросу, а пока… как насчёт того, чтобы проверить работоспособность вашей пищеварительной системы? — Ты о чём? — О той рыбе, которую принёс, конечно же, — широко улыбается Кадзуха. — Вы ведь не думали, что я принёс её исключительно для себя? Настороженный взгляд Скарамуччи заметно теплеет. Он даже пытается хмыкнуть, но почему-то отворачивается, пряча лицо. — Тануки, — буркает. Кадзухе остаётся лишь пожать плечами. В конце концов, иметь дело с этим парнем сложно и совсем без хитростей не обойтись. Только вот он уже не уверен, что хочет лишь выведать у Предвестника правду — в глубине души Кадзуха уверен: если расколоть скорлупу, в которую запечатал себя Скарамучча, из него выйдет отличный товарищ. А может… может быть — и не только.