К услугам своего господина

Тулон: где солнце безжалостно палит ряды безымянных тел, согнувшихся в труде их справедливого наказания, где жестокий ветер пронизывает до костей. Именно здесь Жавер учится наблюдать за звездами, сияющими в чаше ночи над территорией тюрьмы: за ними следят верные стражи Закона. Он учится быть суровым и безупречным, держать свою униформу в чистоте и порядке, и вести себя идеально правильно. Другие охранники могут посмеяться за его спиной — кем себя возомнил этот нетерпеливый молодой человек, придерживающийся закона и порядка в таком диком месте, будто его дубинка постоянно воткнута ему в задницу? Жавер не обращает на них внимания. Его долг — охранять и служить. В Тулоне заключенные безымянны, номера для охранников и друг для друга. Их наказание предусмотрено законом: приговоры, вынесенные судами присяжных и апелляционных судов, и последующее наказание — по правилам поведения на каторге. Иногда Жавер замечает приказы, которые не прописаны в правилах. Если есть нарушения, он без колебаний вмешивается — например, в руководстве сказано, что заключенным должен быть предоставлен один период отдыха на каждый период работы, так что когда Филипп забывается и отправляет 35685 на вторую двойную смену, Жавер оказывается рядом, чтобы напомнить ему. Если приказ не нарушает правила, он хранит спокойствие. Тем не менее, какие-то приказы его беспокоят, и он не может объяснить, почему. Например, постановление предписывает заклепывать на шеях заключенных железные ошейники, и приковывать их друг к другу за лодыжки, чтобы они не могли бежать. Обычно их отводят к месту работы и обратно в цепях. Не запрещается призывать к порядку, схватив заключенного за ошейник или за наручники, скрепляющие его запястья. Однако эффективность этого метода сомнительна: некоторых заключенных он делает послушными, а других раздражает еще больше. Для заключенных меньшего роста такая практика может быть опасной. Для одного заключенного, жестокого, зверского, которого другие зовут Жан Домкрат, она болезненна. Заметить этого человека нетрудно: он стоит, как великан, даже среди самых крупных и давних узников каторги, непокоренный и дерзкий; однажды он попытался сбежать, и ему это почти удалось. Он может поднять в четыре раза больший вес, чем любой нормальный человек. Он выше большинства охранников и адъютантов, почти такого же роста, как сам Жавер; его толстая шея, скованная мускулами, кажется почти такой же мощной, как железная полоса вокруг нее. И все же, когда охранник кладет руку на воротник этого осужденного, чтобы направить или подчинить его, глаза этого человека наполняются слезами. Словно удушье возвращает дикое животное в самого себя — в человека, у которого могла быть семья, могли быть причины для совершения актов насилия, за которые он был осужден. Именно в Тулоне Жавер узнает, что он может служить вышестоящим иным способом. Главный адъютант мсье Моген — ветеран с 30-летним стажем; он обращает внимание на охрану и адъютантов, находящихся в его подчинении. На старших, которые готовы служить, и на молодых, которые хотят учиться, смотрят с благосклонностью. Жавер не боится работы, яростно усерден во всех вопросах — в установлении контроля над заключенными, в уставах и книгах, которые читает для самосовершенствования, и в подчинении начальству, в свою очередь. Когда он впервые встает на колени, у него останавливается дыхание, мучительно болит горло, и кажется, что он умирает; он не понимает дикого ликования, разливающегося по собственному телу, когда он доводит мсье Могена до кульминации. Однако вскоре он понимает, что значит безотлагательная потребность, и учится выделять себе немного личного времени позже в общих казармах, чтобы найти облегчение: в одиночестве, как и положено. Он удовлетворяет требованиям мсье Могена как на ногах, так и на коленях. С годами его повышают до охранника, а затем и до начальника секции. Жан Домкрат делает вторую из множества попыток к бегству, но его ловят. Жавер среди тех, кто тащит его обратно на каторгу за шею, как собаку. С руками на ошейнике каторжника, проверяя свою силу против силы бешеного человека, который душит сам себя, борясь, предательские мысли глубоко внутри Жавера останавливают его собственное дыхание — желание поддаться этому зверю, чтобы невероятная сила Жана Вальжана поставила его на колени и выдавила из него жизнь. Конечно, немыслимо, чтобы охранник поддался каторжнику в ошейнике. Жавер стискивает зубы, сопротивляясь разгорающейся страсти, которая наполняет его тело предательским, пульсирующим желанием. Он призывает своих товарищей-охранников не жалеть сил, когда они избивают Вальжана до полусмерти. Каторжники отрабатывают свой срок и служат властям, а не наоборот: это иерархия, которую Жавер связывает со всем, что он делает, чем он является. Наступает день, когда он привлекает внимание самого мсье комиссара. Начальник каторги благосклонно относится к рекомендации Жавера пересмотреть стандартные показатели уровня рецидивов Тулона, а затем берется за кожаный воротник, который Жавер носит как часть своей униформы. Он лишает Жавера воздуха, используя одновременно руки и большой член, и когда он кончает на лицо Жавера, Жавер впервые доходит до собственного дрожащего, постыдного пика перед другим человеком. Затем наступает тот день, после двенадцати лет в Тулоне. Жавер только что сдал смену, когда получает приглашение явиться в личные покои мсье комиссара на обед. Он моется, переодевается и совершает туалет со своей обычной тщательностью: волосы намазаны маслом и зачесаны назад, униформа безупречна, кожаный воротник тщательно застегнут на затылке. Мсье комиссар принимает его в своей небольшой, удобной личной столовой. Он не одинок: рядом с ним высокий мужчина военной выправки, одетый в элегантную военно-морскую форму кадрового полицейского, темные косы и украшения на плечах и воротнике говорят о высоком звании. Жавер никогда не находился в присутствии такого высокопоставленного человека. — Мсье, позвольте вам представить моего самого способного офицера, начальника секции Жавера. Жавер, пожалуйста, поприветствуйте моего старого друга, мсье Шабуе, уважаемого мсье секретаря в префектуре полиции Парижа. Жавер кланяется, и мсье Шабуйе протягивает руку. Он выше и моложе мсье комиссара, золотистые кудри не тронуты сединой, но он наполняет комнату своим абсолютным авторитетом. Его рукопожатие крепкое, почти болезненное, как у человека, привыкшего обладать властью. — Мсье комиссар очень хорошо отзывался о вас, особенно о вашей способности служить. — Мсье комиссар слишком добр, — говорит Жавер. Он осознает, что выдерживает пронзительный взгляд мсье Шабуйе. Через мгновение он опускает глаза, подчиняясь вышестоящему. — Однако он не ошибается в том, что я очень хочу служить. Мсье Шабуйе одобрительно хмыкает. Мсье комиссар говорит: — Как я уже говорил, его послужной список безупречен, мсье секретарь. За двенадцать лет ни одной смерти, ранения или инцидента, о котором следует сообщить, и он помог задержать трех опасных беглых преступников. — Это похвально, — говорит мсье Шабуйе. — Вы останетесь на ужин? — На самом деле, я пригласил его присоединиться к нам, — говорит мсье комиссар, и впервые в жизни Жавер садится за официальную трапезу со столовым серебром, фарфором и прислугой. Благодаря книгам по этикету он знает, как расставить посуду, пользуется правильными столовыми приборами; умеет говорить, когда к нему обращаются. Между кусочками говядины по-бургундски мсье Шабуйе выражает интерес к мыслям Жавера об улучшении условий на каторге и повышении безопасности заключенных из группы риска. Жавер в свою очередь знаком с полицейской процедурой и выражает свое одобрение положениям о минимальном наказании в Уголовном кодексе 1810 года. — Размышляют о том, чтобы уменьшить длину приговоров, выносимых Уголовным кодексом, — замечает мсье Шабуйе. — Я знаю, мсье. Однако, пока законодательные органы не потребуют сокращения официально, закон должен выполняться в полной мере, — говорит Жавер. Мсье Шабуйе задумчиво говорит: — Можно задаться вопросом, уменьшился бы рецидивизм, если бы приговоры действительно были короче? — Из отчетов, которые я прочитал, следует, что продолжительность приговоров практически не влияет на уровень рецидивов, — говорит Жавер. — В любом случае вынесение приговора не должно иметь большого отношения к активной деятельности полиции в провинциях. — Это так, — говорит мсье Шабуйе. Он улыбается; Жавер задается вопросом, сколько из этого обеда — испытание и как он себя проявил. — Я впечатлен тем, что вы в курсе работы полиции, а также законодательства здесь, в этом прибрежном городе. Скажите мне, вы никогда не стремились сделать карьеру в полиции? Жавер откладывает вилку в сторону. В конце концов, это то, к чему он действительно стремится, с настойчивостью, которая всегда приводила его к успеху, и этот офицер в великолепной форме — все, чем он восхищается. — Я действительно стремлюсь, мсье. У меня мало формального образования, но я изучил законы и все применимые правила. — Синие глаза мсье Шабуйе проникают в душу, и Жавер неожиданно для себя продолжает, не зная, что скажет, пока не оказываются произнесены слова, горячие и жестокие: — Мне сказали, мой отец был каторжником. Я никогда не знал его. Возможно, именно поэтому я сделал делом всей своей жизни служение в этом уважаемом месте: чтобы гарантировать, что такие преступники, как он, не представляют опасности для нашего цивилизованного общества. Мсье комиссар издает удивленный звук, но Жавер смотрит только на мсье Шабуйе, чье аристократическое лицо освещается уважением при словах Жавера. Он тоже кладет вилку. — Замечательно, что вам удалось преодолеть такое скромное начало и многого добиться за столь короткое время. Наше цивилизованное общество нуждается в таких людях, как вы. — Многого можно достичь упорным трудом, — твердо говорит Жавер. Он слышит в ушах быстрое биение пульса от яростного желания подняться над сточной канавой, хотя голос его очень спокоен. После десерта и кофе мсье Шабуйе задает вопрос хозяину: — Мсье комиссар, я не знаком с городом. Не могли бы вы разрешить начальнику секции Жаверу проводить меня в гостиницу? — Я сам собирался предложить это, мсье, — говорит мсье комиссар с легкой многозначительной улыбкой. Джентльмены обмениваются поклонами и рукопожатиями, мсье Шабуйе возвращают пальто, шляпу и трость, а Жавер благодарит мсье комиссара. — Это я должен поблагодарить тебя, Жавер, за годы твоей верной службы. И, если все пойдет хорошо, это тоже будет жестом моей благодарности. Жавер думает, что знает, что имеет в виду мсье комиссар. Если так, он желает этого. Мсье Шабуйе ночует в лучшем из двух отелей на улице Фуан, в двух шагах от квартиры мсье комиссара. Вечерний воздух необычайно мягок, ночные звезды достаточно яркие, чтобы освещать путь. В свете звезд золотые волосы мсье Шабуйе подобны маяку, как и голова золотого льва на его длинной трости. Они молча идут бок о бок, впереди парят огни города. Большинство предприятий закрывается на ночь: в зимние месяцы Тулон засыпает рано. Жавер держит ладонь на дубинке. Мелкие преступления не распространены в этом городе, хорошо охраняемом военно-морским министерством, но уважаемому человеку не причинят никакого вреда, пока Жавер на страже. — Мне показалось очень трогательным и честным, что вы рассказали мне о своем отце, — наконец говорит мсье Шабуйе. — Правильно ли я полагаю, что вы никогда раньше не упоминали его ни с кем другим? — Никогда, — честно отвечает Жавер. Он не часто думает о своем происхождении из низших слоев, если не считать горячего убеждения, что он поднимется над ними, что он защитит общество от подобных им. — Я до сих пор не понимаю, зачем я это сделал. — Наверное, я на вас так повлиял. Обещай, что всегда будешь честен со мной, Жавер. Мсье Шабуйе кладет свободную ладонь на руку Жавера, чуть выше локтя. На нем перчатки, но от даже через два слоя ткани от его прикосновения разливается волна тепла. Во рту Жавера пересыхает, он не может отвести взгляд. — Я никогда не лгу, мсье, — говорит он неровным голосом. — Тогда вы будете глотком свежего воздуха в префектуре, — лукаво говорит мсье Шабуйе. Он искоса смотрит на Жавера, который быстро заставляет свое лицо выровняться. — Вы бы этого хотели? Подготовиться к карьере в полиции, работать однажды в Префектуре в Париже? — Это честь, которую я никогда не позволял себе представить, — совершенно искренне говорит Жавер, и мсье Шабуйе смеется. — Я вижу. Но я собираюсь предложить вам эту честь, Жавер. Жавер склоняет голову. Не впервые за эту ночь он не знает, что сказать, не в силах сформулировать, как отчаянно хочет заслужить эту честь. Лампы отеля Де Флер приветствуют уважаемого гостя из Парижа. Их свет отражается в холодных глазах мсье Шабуйе, когда он останавливается на каменных ступенях гостиницы. — Не хотите ли обсудить этот вопрос в моих комнатах? Жавер кивает — он не уверен, что может доверять своему голосу. Он знал, что до этого может дойти. Реакция собственного тела проясняет ему, как сильно он надеялся, что до этого дойдет. Комнаты мсье Шабуйе больше и роскошнее всего, что Жавер когда-либо видел в своей жизни, они украшены тяжелым бархатом, темным деревом и картинами в позолоченных рамах. В камине уже горит огонь, блики от него танцуют в комнате, то освещая ее, то погружая в тень. Шторы отодвинуты, чтобы в комнату проникал звездный свет. Мсье Шабуйе снимает шляпу, пальто и перчатки. Он не сразу предлагает Жаверу последовать его примеру. Вместо этого он долго смотрит в лицо Жавера, затем протягивает трость и распахивает его пальто, наблюдая за тем, как возбуждение нарушает строгие линии форменных брюк. — Вы должны быть уверены, что хотите именно этого, — говорит мсье Шабуйе. — Потому что, как только вы согласитесь, вы не сможете вернуться к тому, чем были прежде, пока я не освобожу вас от моего покровительства. Его голос тих и низок, и все же он мог бы доноситься до края самого длинного зала. — Да, — говорит Жавер. У него очень пересохло в горле. Он не уверен, о чем его спрашивают, чего он хочет, уверен только в одном: он может умереть, если ему не разрешат преклонить колени перед этим человеком. — Очень хорошо, — говорит мсье Шабуйе. — Давайте начнем. Ваше пальто, ваша шляпа, ваше оружие. Жавер неуверенно сбрасывает с себя эти защиты одну за другой. — Ваш мундир, — говорит мсье Шабуйе. Жавер расстегивает и снимает свою форменную куртку, чтобы замереть в одной рубашке перед камином. Следующий приказ: «На колени», — и он падает на ковер перед мсье Шабуйе. Из этого положения секретарь префектуры выглядит изваянием власти, жестоким и красивым. В свете камина его мраморное лицо отчетливо рельефно. — Хорошо, — мурлычет он; — а теперь освободи меня, — и Жавер тянется к застежкам на штанах мсье Шабуйе. Плоть мсье Шабуйе большая и пронизанная венами, как прекрасный итальянский мрамор; он крупнее мсье Могена, крупнее, чем мсье комиссар, такой же крупный, как заключенный Жан Домкрат. Жавер обхватывает налитой член, и, когда мсье Шабуйе моргает, соглашаясь, начинает гладить его. — Хорошо, — снова говорит мсье Шабуйе. — Вы обнаружите, что мои стандарты высоки, Жавер, и что мне нужно очень тщательное обслуживание. Если вы не будете соответствовать этим стандартам, я могу захотеть сурово наказать вас. — Я приму любое наказание, которое мне причитается, — говорит Жавер. Он с удовлетворением отмечает, что мсье Шабуйе дышит быстрее, что капля жидкости вырвалась из вершины этого большого ствола и сделала движения руки гладкими и легкими. — Никогда не заставляйте меня сомневаться в этом, — бормочет Шабуйе. Он протягивает руку, чтобы спутать тщательно завязанные волосы Жавера. — Теперь рот. Жавер прижимается губами к твердой плоти мсье Шабуйе, благоговейно пробуя ее на вкус. Он чувствует, как пальцы мсье Шабуйе сжимаются, и глубоко берет его в рот. У мсье Шабуйе землистый и крепкий вкус, он так отличается от всего и всех здесь — мсье Могин, мсье комиссар — все имеют вкус тулонской соли, как, несомненно, и заключенный Жан из Фавероля. Жавер отгоняет мысли о каторжнике, требуя от себя сосредоточить все внимание на Шабуйе: его толщина заполняет рот Жавера, его длина прижимается к задней части горла Жавера. Жавер старается не давиться. Спокойно, старательно он учится, заставляет мышцы горла расслабиться и растянуться, чтобы приспособиться к размерам мужчины. Через мгновение он достаточно подготовился, чтобы начать двигаться, медленно, осторожно проглатывая мсье Шабуйе. Мсье Шабуйе издает долгое шипение от удовольствия. — Очень хорошо, — говорит он. — Ты очень быстро учишься. Жавер чувствует, как в груди разливается гордость. Более решительно, он втягивает щеки и начинает сосать — прием, который особенно нравится мсье комиссару. Мсье Шабуйе стонет, вторая его рука обхватывает шею Жавера сзади. Он начинает толкаться Жаверу в рот. Жавер использует плоскость языка, чтобы прикоснуться к нему снизу, и мсье Шабуйе выкрикивает проклятие. Его пальцы проникают в кожаный воротник вокруг горла Жавера, и начинают тянуть. Жавер чувствует сдавливание горла, слышит, как издает резкий звук. Его ноздри раздуваются, но он не может вдохнуть достаточно воздуха. И все же он не сопротивляется и не отстраняется; он по-прежнему самоотверженно позволяет мсье Шабуйе пользоваться своим ртом. Это еще одно испытание, и он намерен его выдержать. Мсье Шабуйе резко выпрямляется, отпускает пальцы, и Жавер снова может дышать. Он глубоко вдыхает через нос, чувствует, как бешено колотится сердце,, как кровь снова приливает к рукам и ногам и как набухает его член. Эта полная сдача контроля делает знакомую потребность настолько острой, что рука Шабуйе на горле наполняет его желанием, которое угрожает полностью поглотить его. — Такой послушный, — выдыхает мсье Шабуе, — мне нужно только согнуть пальцы, и вы понимаете, как мне это нужно… — и он снова берется за воротник. Горло Жавера страдает, оно растянуто и разбито членом мсье Шабуйе, но ничто не может сравниться с тем, что он не может дышать. Тело трясется, Жавер едва может контролировать свои мускулы; он напрягает всю волю, что у него есть, чтобы держать рот открытым. Издалека он слышит, как кто-то издает звуки, похожие на стон мучающегося от боли животного, и понимает, что эти звуки издает он сам. Издалека он также слышит проклятия и стон мсье Шабуйе, как будто он тоже страдает. Зрение Жавера тускнеет по краям, за глазами вспыхивают искры; он чувствует сильную дрожь во всех конечностях... …а затем ужасное давление исчезает с его шеи, налитая плоть выскальзывает изо рта, и Жавер отчаянно глотает воздух, в то время как мсье Шабуйе изливается горячими, горькими струями на его щеку. Жавер больше не может удержаться на коленях; он падает, его тело трясется от огромных судорожных вдохов и собственной беспомощной разрядки. Спустя долгое время ему удается выпрямиться. Кажется, что в горле синяк, лицо мокрое; его форма во влажном, постыдном беспорядке. Мсье Шабуйе опускается рядом с ним на одно колено и кладет руку ему на плечо. Жавер отстраняется, боясь осквернить своего нового патрона таким унизительным состоянием, но мсье Шабуйе на удивление любезен. Он осторожно вытирает лицо Жавера кусочком хлопка, который, должно быть, был его собственным носовым платком. — Вы очень хорошо справились, мой волкодав, — говорит мсье Шабуйе. — Еще болит? — Нет, — говорит Жавер. Звучит карканьем, но любая речь вообще является победой в данных обстоятельствах. Невероятно, но мсье Шабуйе передает ему носовой платок, чтобы он мог вытереть перед своей формы и взять себя в руки. — Вы все еще берете рассветную смену на каторге, даже при вашем старшинстве? Жавер кивает. — Стандарты должны соблюдаться, — с трудом говорит он. — Тогда останься со мной сегодня вечером, мой протеже, — говорит Шабуйе, помогая Жаверу подняться. Властные голубые глаза полны надежд. — Уйдешь утром достаточно рано, чтобы переодеться и поесть. Но оставайся здесь сегодня вечером и продолжай служить. Глядя в это суровое красивое лицо, Жавер чувствует, что наконец-то понимает истинный смысл служения. — Я сделаю это, — говорит он, тем самым взаимно скрепляя завет.