Vox balaenae

Лифт заученным движением скользит до девятого этажа. Бесшумно. Плавно. Быстро. Самое то, что тебе нужно в этот момент. Пока ты не передумал возвращаться домой, а не… Двери распахиваются так же бесшумно и плавно. Ты делаешь поспешный шаг вперёд. Ещё один. Ещё. Твои ноги пробираются к черной двери довольно скоро. Пальцы так же скоро набирают код замка. … поддаваться… глупому желанию… увидеть… услышать… попросить прощения… коснуться ещё хотя бы раз… и не надеяться на прощение… Твои черные оксфорды остаются аккуратно лежать в шкафу, пальто — все такое же чёрное — висеть безвольным тельцем на вешалке, ты — мыслями где-то в концертном зале Сеульской консерватории. Там приглушён свет, практически темно, из прожекторов — единственно работающий — направлен на человека за роялем. На твоего человека. Всецело твоего. От кончиков длинных пальцев до идеальной укладки черных волос. Красивая музыка слетает из-под тонких пальцев и заполняет собой твои уши, твою голову, вытесняет всякие мысли. Подлетает к груди — прижатой к чужим ногам в попытке быть нужным, быть подчинённым, быть чьим-то, конкретно чьим-то, — и разбирает твоё сердце вновь на атомы. Собирает заново. По-своему, немного уродливо, неправильно немного, но по-своему, так, как видит только исполнитель. Гений музыки и король апельсиновых полей. Король твоего несчастного сердца. Ты замираешь, едва ступив ко входу в гостиную. Черная стена, украшенная несколькими картинами малоизвестных художников в один миг становится твоим любимым местом в твоей же квартире. Там, напротив нее, спиной к тебе стоит человек. Твой. Твой в твоей голове и в сердце, разобранном на атомы и собранном вновь совсем по-другому. Так, как ты ненавидишь. Так, как тебе нравится больше всего. — Мне нравится эта картина, — у него голос тихий спустя три с половиной недели. Низкий, как всегда, и совсем немного хриплый сегодня. Так бывает после долгих часов, проведенных на холоде. Так бывает после долгого смеха или слез. Ты надеешься, что Тэхену было весело. Он стоит к тебе спиной. Напротив черной стены, стоит опустив руки по швам, ноги — строго вместе, голова склонена к плечу, а глаза — ты их не видишь, но уверен — внимательным взглядом впились в картину. На ней твое тотемное животное. На поверхности ночного моря: дышит размеренно. Совсем как ты сейчас, смотря на спину своего человека. — Знаешь, я где-то читал, — не помню, где, правда, — что им необходимо всплывать на поверхность воды ночью, чтобы не задохнуться. — его голова выпрямляется. Он все ещё не смотрит на тебя. И ты не знаешь, не можешь узнать, пока его глаза не смотрят в твои, о чем он думает. Может, о том же, о чем и ты, сейчас? О том, что киты на тебя очень похожи. У них необходимость в кислороде ночью. У тебя необходимость в Тэхене всегда. У них врожденно. У тебя — начиная с декабря шестнадцатого. — Спящие на волнах. С одним открытым глазом. Знаешь, они ведь, получается, всегда на волоске от смерти? Это, наверное, довольно сложно — жить в вечном страхе быть утопленным или выловленным какими-нибудь браконьерами. — Тэхен вздыхает. Ты видишь по вздёрнутым и резко опущенным плечам. А потом замечаешь и ссутулившуюся спину. Будто…столько тяжести на них и столько выматывающих раздумий… — Я, когда читал эту статью, подумал, что совсем немного похож на них. Все эти… — и считает пальцами, поднесенной к лицу руки. — один, два, три… четыре? Да, четыре года. Жить, чтобы помнить, так же, как эти млекопитающие буквально живут, чтобы дышать. Не спать ночами, чтобы паззлами собирать каждое воспоминание о тебе…боже…я похож на психа, возможно? — нет, не похож. Или похож. Ты совсем не можешь разобраться. Только и можешь, что сбивать свое дыхание с ритма, кидать к ногам горячей струйкой пара и смотреть на сильную-хрупкую спину. — Люди состоят в отношениях годы, но забывают друг друга, словно, по щелчку пальцев — так легко у них это выходит…а я…а я стал зависим от человека, с которым провел шесть месяцев своей жизни и которого упустил по причине своей же трусости…но, знаешь, это были лучшие шесть месяцев моей жизни. Чонгук, я, прав… — ты не дослушаешь. Ни за что не дослушаешь. Иначе… Обернуться вокруг ног человека, которого своим зовёшь будет для тебя ещё одной заданной программой, которую нарушить ты не посмеешь. — Тэхен, — оборачивается, — зачем ты пришел? — и, черт возьми, плевать, что сердце в миг забывает про свои обязанности, а лёгкие отказываются принимать в себя воздух. Плевать, что руки берутся дрожью, а ноги приростают к древесине пола. Твоей гордости на это плевать. — Ох…да, прости… — он вздыхает так тяжко, так обречённо, будто… Будто сам устал от всего происходящего. Будто не по душе ему все эти невесёлые разговоры. — Я хочу рассказать тебе, как быстро бьётся мое сердце, каждый раз, как ты не приходишь. И каждый раз, как я вижу тебя… — Тэхен… — Знаешь, я не поверил твоим словам в тот день, Чонгук. — он не хочет тебя слушать. У него за четыре года накопилось много невысказанных слов. За последние три с половиной недели - ещё больше. Единственное, что ему сейчас нужно — сказать то, что он хочет. — Ушел — да. Потому что ты попросил. Забрал твои картины — боже, насколько же они прекрасны, я не мог оторвать взгляд, ты безумно талантлив, — тоже, но поверить в твои слова, я…не могу. Это выше моих сил. Это выше моего воображения. Я не могу придумать такого, как бы сильно не хотел. Как бы сильно ты не хотел, Чонгук. — вот только…ты сам разговаривать не хочешь. Слушать его не хочешь. Даже если это самая наглая ложь на всем белом свете, даже если дикобразы внутри впивают свои иголки в твое нутро, приблизительно в районе сердца, грозясь разорвать, только бы ты пошел на встречу их хозяину. — Тебе не нужно воображение, Тэхен. — сквозь иголки в сердце и в глотке. Сквозь бьющегося в конвульсиях питона. Сквозь боль душевную и попытки ее усмирить. — Потому что воображать нечего, правду не воображают. — есть такая теория, она гласит о том, что потребность в хлебе бывает, когда хлеба у тебя нет, но когда ты его находишь, больше в нем не нуждаешься. — Я так не думаю, Чонгук. — проблема состоит только в том, что… — Понимаешь, я не… — Зачем ты пришел…чтобы…чтобы, что, Тэхен? Что тебе нужно в этот раз? — …что в Тэхене ты нуждаешься всегда. Каждую чёртову секунду. Будь он рядом или когда между вами тысячи километров…одно и то же. Желание касаться. Желание забрать его себе. Желание быть его. Желание впитать в себя… Возможно, ты похож на психа? — Я уже сказал… — его так много, этого желания. А ты с ним не справляешься. Как и с болью от него не справляешься тоже. — А, ну… теперь всё стало намного яснее. — как и с обидой четырёхлетней не справляешься и теперь заставляешь не справляться своего человека. — Ты хоть понимаешь, что эти три слова легче не делают? Ничего не изменилось, когда ты их произнес. Я все ещё жду от тебя причину, по которой ты ворвался в…мой дом так беспардонно. — и ты добиваешься своего. Видишь в миг, как застревает воздух у него в лёгких. Как морская вода, живущая в твоём человеке ещё с прошлой жизни, затапливает миндалевидные глаза. Такие, ни на чьи больше не похожие, единственные в своем роде. Те, которые ты видел каждый божий день…во сне. И каждый божий день не хотел просыпаться. — Я люблю тебя… — из его глаз сыпятся алмазы. Это как…как самый дорогой камень, за которым искатели преодолевают долгий путь и погрязают в грязи. Ты тоже его преодолел, этот свой путь, тоже погряз в пучине горячего меда. «Прости. Прости меня. Пожалуйста… Можешь сесть, если так будет удобнее. Можешь повиснуть на моем дыхании, рассказать мне, сколько боли ты причинишь мне в этот раз…я выслушаю, я обещаю, что выслушаю и приму все, как должное. Можешь пересчитать мои ребра…они смиренно поднимаются и опускаются только для тебя, только для тебя сохраняют мое дыхание, только для тебя берегут мои легкие. Ты можешь вновь переломать их, ну, мои ребра, и оставить задыхаться… Не волнуйся, я переживу. Как пережил в тот раз, когда был ещё июнь, семнадцатого года. Помнишь?.. только не плачь, умоляю. Возьми мое сердце вместо игрушки, оно будет издавать для тебя противные писки, если захочешь…ты только… только не выливай свою морскую воду. Держи ее для особых случаев. А лучше, держи под замком, взаперти и не выпускай никогда. Прошу тебя… только не плачь…» — Ты глуп, Тэхен. Ты не можешь любить меня. — твое сердце говорит то, что говорит. Оно каждый раз пытается вырваться из плена твоего разума и вылиться словами из уст, сказать всю правду. Но разум, он словно строгий контролёр, который то и дело осаждает и не даёт выговориться. Обрезает всякие веревки, которые каждый раз завязывает твое сердце, в попытках дотянуться до голосовых связок. — Когда мы виделись в последний раз, скажешь мне? Давай посчитаем вместе, это же так много… — остаются только глаза. Ты говорить умеешь только ими. Ты говоришь только ими сейчас. В тот момент, когда голос говорит то, от чего сердце кровоточит сиюминутно. Сокральными слезами и молебным шепотом прося тебе дать ему шанс. Три недели назад… Три недели ты не живёшь. Лежишь в океане своей крови, вдыхаешь частички фантомных выдохов и слушаешь призрачные стоны человека, по которому сердце плачет уже почти пять лет. — Я люблю тебя. Как дождь любит оставлять свои следы на очертаниях людских силуэтов и нелюдских зданий. Так и я люблю тебя, Чонгук… — а ты…ты такой глупый. У тебя разум в момент восприятия этих слов забывает о своей единственной сейчас цели и… просто прогоняет слова. Флэшбеки. Флэшбеки. Флэшбеки. Обратно в уютную квартиру Тэхена, в его комнату, обставленную светло-синей мебелью, и к тебе восемнадцатилетнему, безвольному и подчинённому парню, заснувшему на твоих коленях за прочтением параграфа по истории. В твоих руках в тот момент был только телефон. Поэтому и заметки, поэтому и быстрые стуки пальцев по экрану, и набор букв, связанных с собой единственным смыслом и причиной, по которой появились. Они называются просто…очень просто, всего лишь пятью буквами. Твоими любимыми, кстати… Т Э Х Ё Н — А ты… забавный… — и единственное, что можешь из себя вырвать — нервный смешок. Нервный, потому что в тот день Тэхен не спал. Выхватил из твоих рук твой смартфон и начал читать. Как делал это обычно с твоими текстами для песен, которые так никто, кроме вас двоих, и не увидел. — Это же…это же было обо мне, да? — Тэхен в тот день смотрел очень странно. Очень странно, пристально и долго. Вглядывался в твои глаза. Будто пытался что-то в них разглядеть…а потом просто отложил телефон и вновь лег на твои колени. В этот раз точно засыпая. — Чонгук? — Нет. — Тогда почему дождь? Ты мог бы выбрать сотню других сравнений, но…дождь. Только во время дождя я могу почувствовать себя спокойно…и ты знал об этом. — знал. Конечно, знал, черт возьми. Ты знал о нем абсолютно все. Начиная с любимых носков и заканчивая предпочтениями в еде. Тогда почему ты не должен был знать про дождь? Действительно, почему? — Почему? — Это просто совпадение?! — твой разум все пытается противостоять. Попытки терпят неудачу. Знаешь, почему, глупый Гук-а? — Я не знаю! Хватит приводить такие глупые аргументы. — потому что человеческий мозг не в силах придумать того, о чем не знает ничего совершенно. — Все то, что ты мне сейчас заливаешь, ничего не значит. Да, у меня были чувства в прошлом. Да, я сглупил тогда! И в тот день! Но это не значит, что… — Что ты влюблен в меня до сих пор? — тот день…да. Тот день, воспоминания о котором растирают твое сердце в пыль снова и снова. И глупый комок непонятной клейкой жижи ускоряет свой ход. И руки потеют, становятся липкими. И во рту засыхает. И глаза — мокрые-мокрые. Заливаются морской водой, выпущенной твоим тотемным животным. — Да… Да, черт возьми, поэтому ты не должен был сюда приходить! Ты не должен был устраивать всего этого! — возможно, заливаются и сейчас. И, в отличие от тебя, Тэхен замечает мокрые ленты, стремящиеся к твоему подбородку, раньше. Его осторожные шаги к тебе навстречу говорят именно об этом. — Дай мне шанс, Чонгук. — его рука тянется к твоему лицу. — Один раз. — ладонь бережно касается щеки. — Пожалуйста. — большой палец стирает влагу, уже засыхающую. — Я обещаю, докажу тебе, что ты мне дорог. Что у меня есть чувства к тебе, я обещаю…я сделаю все, что ты ска… — Шанс? — влага на щеке все же остаётся. На второй половине лица — подавно. Потому что рука твоего человека откинута куда-то очень далеко от тебя. Сантиметров на тридцать. Так, что не дотянуться. — Ты в своем уме, Тэхен? Четыре года прошло, а ты как был недалёким придурком, так им и остался! — ни тебе, ни ему. — Ты не думаешь, что все могло измениться? Мне больше не восемнадцать! Во мне не бушуют гормоны, я не вижу в тебе того солнечного мальчика, ясно? Никогда не увижу. — а внутри солнце отражением того самого мальчика из семнадцатого меркнет и, кажется, взрывается, разрушая с собой и тебя. И больно внутри. — Господи, да о чем может идти речь! Я даже не знаю, кто ты сейчас! И мне не хочется узнавать! — очень больно. Потому что солнечный мальчик напротив затухает тоже. — Я просто хочу чтобы ты ушел, ладно? Это все не имеет никакого смысла. Мы просто… Нет, ты просто должен уже понять, что все это время жил иллюзиями. Подростковая влюбленность не может длиться так долго! Тем более если кроме самой влюбленности ничего и не было. Одно слепое чувство! Глупое! Глупое до безнадёги! Ты можешь мне сказать, о чем может сейчас идти речь? — сверкает только глазами. Говорит тоже ими, потому что ощущения такие, будто губы не двигаются. Немой диалог. Молчаливый разговор. Беседа одними глазами. — Нет. — ты слышишь это где-то в районе периферии. Шепот срывается тихим шелестом с сухих губ. Но касается твоих ушей неизменным пением твоего тотемного животного. — Я могу только спросить, Чонгук. Кого ты пытаешься сейчас убедить в своих словах? — и взрывается фейерверками при встрече взглядов. Его медовой патоки и твоего горячего шоколада. — Тебя… — и вновь солеными дорожками. — Тэхен, что за глупые вопросы? — А мне кажется, что именно себя. — он совсем рядом. Близко-близко. Ты можешь ощутить его дыхание на своем лице. Оно щекочет твои губы и перебирает мокрые ресницы. Играется. И взрывает хлопушки в животе и в сердце… — Просто прими, что не безразличен по отношению ко мне все ещё, Чонгук…я прошу тебя… — Уходи, пожалуйста… — и плотины взрывает в твоём горле. — Почему ты не можешь меня оставить в покое? Я только научился, Тэхен…почему ты не можешь просто не трогать меня? — вырывает из тебя глухое всхлипывание и новые истоки соленых рек. Которые иссушает тотчас. Тёплыми порциями воздуха и порывистыми мазками губ по губам. Царапинами потресканной кожи по обкусанной. Мольбами одного разбитого сердца другому. — Прости… — молебным шепотом. — прости… — мазками по щекам, ресницам…губам. Губам… — прости меня, прошу тебя. — дыханием спертым и сбитым. Смешанным. Парным. — Но не отталкивай, умоляю. — всхлипами и хваткой пальцев, мнущих серую ткань толстовки. — У тебя же есть ко мне чувства… — есть. Они есть. Никак не иначе. Ведь… они руками, цепляющими руки и губами, ловящими чужие. Запоминающие и впитывающие каждое касание трепетом сердца. — Прошу тебя, Гук-а… — Скажи мне заранее, ладно? — его ключицы кажутся тебе самым безопасным местом. Причалом, где можно успокоить израненное сердце и подготовить для следующего плавания в водах твоего человека. — Поставь в известность, прежде чем вновь сделать мне больно. — «прежде, чем я сброшу якорь со своего корабля и остановлюсь посреди твоего океана. Прежде, чем я утону в тебе и своих чувствах.» — Я уйду сам и ничего не скажу тебе, обещаю. Я не буду тебя винить, ты только скажи заранее, ладно? — «а я буду готов. И, нет, дело не в том, что я тебе не доверяю. Скорее в том, что я не доверяю человеческим чувствам. И самому себе насчёт того, что любить меня и правда возможно.» — Чонгук, я никогда не… — «прежде, чем я сделаю шаг тебе навстречу.» — Нет, давай без этого. Просто пообещай мне, ладно? — «прежде, чем потянусь вперёд самовольно.» — Обещаю. Обещаю сказать тебе сразу. — «и поцелую тебя сам.» «Прежде, чем ты расскажешь мне о страхе быть непринятым со стороны родителей. Прежде, чем ты расскажешь о попытках меня найти. О звонках долгих и в никуда. О подушках мокрых. О Сокджине, которого встретил на пороге моего дома и который сказал тебе, что я там больше не живу. Прежде, чем о себе расскажешь. Прежде, чем прижмешь к себе и не будешь отпускать очень долго. Прежде, чем придёшь и станешь моим спустя тысяча четыреста семьдесят четыре дня.» Прежде, чем время застынет вокруг, когда твоих губ коснутся его трепетно и нежно, а сердца замрут в ответном воспалении.