Remedia Amoris

      Пушистая мишура переливается под светом потолочной лампы.       Минхо, засмотревшийся на латунные отблески, чертыхается вслух; до китайского Нового Года остаются считанные недели, а украшения уже успевают приесться. Сеул погружают в атмосферу праздника с середины ноября — два месяца вся округа выглядит как нарядная елка, мерцающая под композиции Фрэнка Синатры. Минхо ничего против не имеет, просто с удовольствием убавляет звук радиоприёмника, — с надеждой, что дежурный медбрат не выкрутит ему руки за недослушанный «Let it snow».       — Витамин С? — шутливо интересуется альфа, потянувшись за мандарином. Его прерывает отрицательный кивок; Минхо хмурится, оставляя фрукт в пиале, и принимается поглаживать плечи понурой Лии. — Что-то стряслось? Скрининг же нормально прошёл?       — С ребёнком всё в порядке. Плод соответствует тринадцатой неделе. — Доктор Чхве выдыхает, неторопливо заполняя заключение синей пастой.       Ли Ноу поглядывает в шапку карточки, намереваясь отыскать там ответ, но, увы — его встречает «застрявшее в носу инородное те-». Лиа прерывается на полуслове и поднимает взор на часы; стрелки показывают без десяти шесть. Значит, до окончания дежурства остаётся всего-ничего — через час регистратуру заполнят записанные на приём люди, наведут суету, превратив коридоры больницы в проходной двор. А пока есть возможность насладиться тишиной и каплей предрассветного спокойствия.       — Я думаю, у Сынмина кто-то появился, — с тяжелым сердцем выпаливает Лиа, облокачиваясь о стойку. Минхо со звуком разлепляет губы, слюной давясь. Подобные заявления бодрят не хуже кофе.       — К-хм… Ты уверена?       — Я нашла резинку для волос на коврике машины. Поначалу, я не предала ей особого значения, — мало ли, подвозил кого-то из больницы — но потом Сынмин начал вести себя странно. Пропадал среди недели, говоря, что ездит к папе. В прошлую среду он сильно задержался… Я забеспокоилась и позвонила Сокджину. Как ты мог догадаться, у родителей его не было, — Лиа небрежно катает ручку по листку бумаги, точно пытается преодолеть нервозность. — Позавчера я наводила порядок в ванной. Сток немного забился, поэтому я решила его почистить и… Там были длинные красные волосы, Хо.       Доктор Чхве оборачивается на сосредоточенного собеседника. Минхо, сохраняющий самообладание, закатывает рукава. Альфа держится вдали от преждевременных выводов, уверяясь, что Сынмин — как отъявленный борец за справедливость — не гуляет налево, однако факты говорят за себя.       — И ещё от него постоянно пахнет черешней. Сынмо сказал, что один из пациентов имеет такой въедливый запах, поэтому начал пользоваться нейтрализаторами. Но его куртка, его толстовки — они все сохраняют приторный аромат…       — Погоди, ты сказала черешня? — У Минхо, практически отработавшего ночное дежурство, заторможено начинает складываться пазл. В голове мелькают обрывки полуторамесячной давности; тогда Ли Ноу не придаёт странному поведению Сынмина должного значения, поскольку его мысли оказываются заняты совершенно иным. Но неужели… Неужели… — … Это Черён?       Минхо не ожидает, что вслух озвучит сокрушительную разгадку. В карих глазах Лии разгорается смесь гнева с отчаянием — она выпускает из пальцев ручку и заводит назад непослушные пряди, выбившиеся из пучка.       — Так ты знаешь, кто она? — в голосе сквозит надлом. До этого момента всё произошедшее не имело под собой какого-либо основания, — одни догадки — но теперь, благодаря панике на лице Минхо, Лиа чувствует, как острие невидимого ножа вонзается в спину. Она никак не может поверить в правдивость данного заявления, потому что Сынмин — её Сынмин — никогда бы не сделал ничего подобного. Но, чёрт возьми, должно быть, люди верно говорят…       Омеги всегда знают.       — Черён — это младшая сестра Джи, она гостит у него, если я не ошибаюсь. У неё темно-красные волосы, а её природный аромат — черешня, — Минхо сглатывает, насильно прогоняя вспыхивающий образ Джисона из рассудка.       Альфа приказывает: «не думать о нём»; доктор Хан красноречиво даёт понять, что ничего общего с Ли Ноу иметь не желает. После диалога в машине, Минхо остаётся в доме Джисона всего на одну ночь, а затем лжёт в глаза наивной Черён, что отопление дают раньше. Сбегает в гостиницу в двух кварталах от больницы, где и проводит оставшиеся дни; после работы приходит и падает на постель, самозабвенно разглядывая потолок. Вместо грудной клетки — пустота, заполняющаяся тревогой и печалью.       И хотя ничего не меняется, — ведь Минхо теряет Джисона ещё в сентябре — их последнее расставание ощущается невыносимее. Доктор Ли не знает, сколько должно пройти, чтобы стало легче; кажется, ядовитая вина и желание разбить зеркало никогда не покинут его сознания.       — Возможно, они просто проводят время втроём, — доктор Ли сглатывает, обретя силы продолжить. Он возвращается к аппетитному цитрусу, ногтями вгрызаясь в кожуру. Всё кончено, и ничего уже не вернуть. Минхо пора свыкнуться с данным постулатом и продолжить жить дальше.       — Я знаю запах Джисона, Хо. Если бы они проводили время втроём, я бы поняла. — Лиа глядит на ручку перед собой, на недописанный бланк карточки, что постепенно расплываются перед глазами. Она обессилено роняет голову на руки, охая, и ощущая, как неприятно перехватывает дыхание. — Чёрт…       — Тебе плохо?       Минхо одной ладонью обвивает женскую талию, а другой дотрагивается до тёплого лба. Он пытается понять, связано ли состояние Лии с новостью о Черён? Или с неожиданно ухудшимся самочувствием? Всё же последствия сотрясения дают о себе знать. Его альфа проявляет заботу инстинктивно — есть что-то животное во взыгравшей надобности доктора Ли закомфортить истинную и её потомство.       — Давай-ка лучшем присядем.       Минхо подхватывает Лию за локоть, предусмотрительно отводя к больничным креслам. Доктор Чхве тяжело дышит, присаживаясь. Она нерешительно поднимает взгляд, когда чувствует прикосновение к коленкам — доктор Ли устраивается на корточках подле. Пальцы омеги собираются у живота, словно она спешит оградить кроху от неприятной информации.       — Думаешь, Сынмин мне изменяет?       Лиа задаёт вопрос в лоб, поражаясь лёгкости, с которой слова слетают с губ. Кажется, она не допускает вероятности подобного, но доказательства вторят иное; и поведение Сынмина, в последнее время, не обнадёживает. Конечно, альфа не выглядит отстранённым, но и близко не подпускает — он будто раздумывает, а нужно ли ему это вообще…       — Давай, мы не будем торопить события, хорошо? — Минхо заботливо прикасается к женской щеке, пальцем смахивая просочившуюся слезу. — И накручивать себя тоже. Ты знаешь мой бэк-граунд и знаешь, к чему приводят преждевременные выводы. Думаю, вам с Сынмином стоит для начала поговорить.       Лиа поджимает губы; норовит глаза прикрыть и представить, как тело избавляется от накопившейся в мышцах усталости. Омега благодарно кивает, утирая слёзы, а затем натянуто улыбается.       — Ты прав. Уверена, этому есть логичное объяснение. Просто гормоны…       — Да, гормоны.       И Лиа бы с радостью списала обеспокоенность на последствия деликатного состояния, вот только чутье гонгом трезвонит об обратном.

***

      Джисон помнит, как в крайний раз покидает этот зал — в полном раздрае, с искренней жаждой умереть и больше никогда не попадать в стены родной больницы. Теперь же он ступает в столовую с предвкушением — Минхо его официально выписывает, а психотерапевт подтверждает, что омега пригоден для дальнейшей работы. И хотя, документально, ментальному здоровью Джисона ничего более не угрожает, оканчивать сеансы с милой Рюджин доктор Хан не планирует; за — без малого — тридцать лет в его голове скапливается столько «мусора», что избавиться от него за восемь сессий не представляется возможным.       Джисон окидывает взглядом обеденный зал, натыкаясь на болтливого Феликса и трость, приставленную к столу. Доктор Хан ускоряется, попутно анализируя собеседников друга — темноволосого врача с начатой тарелкой, очевидно, Со Чанбина, и рядом с ним сидящего…       Не может быть…       — Бан Чан-хён, а ну верни булку, — в недовольстве бузит Чанбин, потягиваясь за рисовым лакомством; у доктора Хана не получается совладать с ухмылкой. — Ёнбок, как по-английски сказать «охуевший»?       — Ёнбок, лучше обернись, — насмешливо заключает Чан. Его глубокие нефритовые глаза завораживают — Джисон не осознает, что бессовестно заглядывается на знакомого, пока фурия в лице Феликса не подрывается со стула и не взваливается на новоприбывшего.       — Сон-ни, ты вернулся! — радостно щебечет заведующий гинекологическим отделением Ли, утягивая Джисона в объятия. Доктор Хан порывисто отвечает, взором косясь на трость, служащую другу опорой.       С тех пор, как они с Феликсом по кирпичику отстраивают общение, доктор Хан осязает эфемерную поддержку. Их дружба переживает второе рождение — и Джисон хоть и не верит в суеверия, но безумно боится сглазить.        — И, кажется, не я один, — хмыкает доктор Хан, намекая на покинувшего место Чана. Доктор Бан, не подавая виду, следит за врачом-болтушкой, готовый подсобить, если понадобится; его коренастый стан выглядывает из-за затылка заведующего гинекологическим отделением Ли. — Как тебе удалось не спалить приезд Чана?       — Это было тяжело, но двадцатка австралийских долларов меня убедила.       — Как же легко тебя можно купить, — фыркает Чанбин, зачерпывая кускус.       — Не обращай внимания, Джи. Просто Бин-ни злится из-за никнейма, который ему дали интерны, — Феликс паясничает. Игриво взбивает пряди на голове травматолога Со. Тот бурчит в недовольстве, но всё же помогает заведующему гинекологическим отделением Ли устроиться обратно.       — Рад, что ты вернулся, — признается Джисон, когда между ним и Чаном не остаётся преград. Он подается вперёд, обхватывая плечи дорогого знакомого; доктор Бан тихо посмеивается, похлопывая собеседника между лопаток.       — Иронично, но могу сказать то же самое.       — Как Крис?       — Понемногу привыкает. — Несмотря на напускную жизнерадостность, в уголках глаз Чана собирается тоска. Джисон готов поклясться, что в каждом слове Бана слышит завуалированную печаль. — Но Крису здесь лучше, а это главное. В Австралии нам обоим было тяжело. Знаю, Сана бы хотела, чтобы мы двинулись дальше, поэтому… Мы тут.       — Я всегда рядом, ты же помнишь об этом, правда? — Доктор Хан обеспокоенно сжимает плечо собеседника. Пальцами продвигается дальше, к основанию шеи, поддерживающе надавливая. Он не представляет, сколько требуется мужества, внутреннего стержня и усилий, чтобы собраться после такого; для Джисона — Бан Чан навсегда останется примером для подражания. — Конечно, нянь для шестилетнего из меня никудышный, но, клянусь, я что-нибудь придумаю.       — Спасибо, Джи. — И Чан кивает, благодарный за отказ от расспросов. Откровенно говоря, у доктора Бана нет ни сил, ни желания отвечать на нечто щепитильное — он не то чтобы отвергает прошлое, просто ему слишком болезненно о нём говорить. — Я ценю это.       Доктор Хан прижимает ладонь к зажившему шву, нагло втискиваясь между коллег. Столовая утопает в гуле повседневной рутины, по которой Джисон чертовски скучает: по запаху кафетерия, стерильности, снующему медицинскому персоналу, стрекоту пейджеров и сиренам подъезжающих машин. И это столь непривычно — чуть меньше полугода он не чувствует ничего, помимо удушающей жажды смерти, а теперь в нём просыпается воля к существованию. Позабытая любовь к медицине, к операциям и спасению пациентов; и как же оказывается приятно — ощущать себя живым.       — Так что за история с никнеймами? Я хочу знать всё, — воодушевленно интересуется Джисон, зубочисткой воруя помидор-черри из тарелки Ёнбока. — И про наших новых интернов. Моя нагрузка урезана до шести рабочих часов в день, поэтому познакомлюсь я с ними хорошо если через месяц.       — Ну, коль так хочешь, обрати внимание на столик, где сидят трое парней. — Чанбин не медлит и палочками, подцепившими пулькоги, указывает в сторону трапезничающих медиков. Его брови практически сталкиваются на переносице, когда он пересекается взглядом с одним из альф. — Это наши шестёрки. Хотя возомнили они из себя черти что.       — У Чанбина просто вендетта с «Подмазанным». — Чан укладывает локти на стол. — Видишь, надменного шатена с выбеленными прядями? Это Чхве Ёнджун, что-то вроде их главаря. По мне так, талантливый малый, к тому же, сын гениального Чхве Мингю.       — Гениальности в нем, увы, меньше, чем самомнения. А ещё он затычка в каждой бочке, — шипит Чанбин, плохо прожевывая говядину. Он проглатывает кусок целиком, запивая глотком бутилированного чая. — У моей пятилетней Лили и то самоконтроля больше, чем у этого корейского Гарри Стайлса.       — Ёнджун просто умничать любит, а ещё метит в травму — для Чанбина это как два красных флага… — И травматолог Со «по случайности» наступает на пятку заведующему гинекологическим отделением Ли. — Ауч, ладно-ладно, мы едем дальше, к «протеже Сынмина». — Ёнбок в лёгкой взбудораженности потирает ладони, вздернув подбородок в направлении темноволосого альфы. — Это тот парень, у которого ноги под столом едва помещаются. Его имя — Чхве Субин. В отделении кардиологии он проводит больше времени, чем где-либо; Сынмин с него пылинки сдувает и готов любого порвать, если в день важной операции кто-то рискнет забрать Субина себе. У этих двух даже романтические интересы одинаковые.       — Во-о-у, — протяжно удивляется Джисон. — Я, конечно, наслышан про Субина, но не был в курсе его чувств к Лии.       — Ещё бы. Сынмин ведь так ослеплен обожанием своего подопечного, что совсем не видит, как тот подкатывает к его девушке. — Чанбин скидывает палочки в посуду, оставляя обед недоеденным; альфа хмурится, кладёт ладонь на саднящий желудок и ссылается на испорченный аппетит. — Ещё непонятно, кого наш местный «сердцеед» заревновал бы больше.       — Если что, «Сердцеед» — это кличка Сынмина, — проясняет Феликс. Поглощенный сплетнями, он не замечает, как Джисон по-прежнему «ворует» томаты. — Оставшийся герой романа не менее интересная личность. Это Ян Чонин, «адекват». К сожалению, он тоже пал жертвой любви к наставнику — даже сейчас, пока мы его обсуждаем, он глаз с Чана не сводит.       Когда четверка — не сговариваясь — смолкает и пристально вглядывается в лицо Чонина, он понимает, что его рассекречивают. «Адекват» нелепо хлопает ресницами и прячет пунцовые щеки за ладонями; Субин, расположившийся подле, показательно втягивает друга в диалог, дабы спасти хоть какие-то остатки репутации. Ёнджун же оказывается занят собственной баталией — он в воздухе салютирует банановым молоком и, не без издевки, дарит кивок старшим.       — Доктор Со, за вас!       — Вот же ж… Я сейчас покажу этому мелкому-       — Бин-ни, субординация, — ласково напоминает Ёнбок, укладывая ладонь поверх напряжённого бицепса. От Джисона не укрывается хищная заинтересованность друга в коллеге; и давно в их — исключительно — рабочие отношения вмешиваются неформальные обращения?       — А что конкретно тебя выбесило? — Доктор Хан прикусывает зубочистку, претенциозно наблюдая за чужим взаимодействием. Ёнбок — ранее поддавшийся моменту — возвращается в состояние невозмутимости. — У них есть никнеймы от вас. Они придумали никнеймы вам. По-моему, справедливо.       Чанбин цокает, пальцами выстукивая прозаичный ритм по столу.       — Чан — «крутая задница». Сынмин — «сердцеед». Лиа — «крашиха». Хёнджин — «Аполлон»; черт возьми, как будто бы кто-то сомневался. Минхо… — И у Джисона сердце ёкает от упомянутого имени. Последний месяц он слышит о бывшем исключительно из уст психотерапевта, поскольку ни Сынмин, ни даже любопытная Черён не решаются завести некомфортного диалога. Доктор Хан думает, что зияющая дыра в сердце начинает затягиваться, однако родное «Минхо» выбивает из колеи. Вынуждает спрятать руки под стол и порывисто смять брючную ткань. Джисон не понимает, почему тревожится о бывшем; тем более в контексте, который его никоем образом не касается. — …«Кошатник». Он забрал домой трёх котят пациентки, теперь постоянно о них трындит.       Ёнбок подмечает состояние друга, потому придвигает стакан с соком ближе. Доктор Хан осушает его залпом; очевидно же, что у доктора Ли жизнь продолжается. Ровно как и у остальных из окружения Джисона, но интерес к подробностям минувших недель Минхо душит. Получается, у Ли Ноу теперь есть домашние питомцы? Целых три?       — И из всего обилия никнеймов, мне достался «плезиозавр»!       Доктор Хан растерянно оглядывается по сторонам, пытаясь разобраться, верно ли он расслышал? Мысли о докторе Ли отвлекают — они словно трещины, проходящиеся по зацементированной поверхности. Если им поддаться, обрушения не миновать; а Джисону только недавно Минхо перестаёт сниться. Нет, решает омега, больше нельзя прокаженному уму позволять подкидывать дрова в костёр саморазрушения.       — Это типо… Динозавра?       — Точнее, пресмыкающееся, — поправляет Чан коллегу. Джисон неловко улыбается. — Меловой период. Крис собирает коллекцию журналов по древним существам, так что я немного знаю об этом.       — Короче, это чудо с короткими лапами, массивным телом и длинной шеей. И интерны считают, что мы с ним похожи.       — А фото есть?       — Уже в поиске.       И Ёнбок многозначительно подмигивает. Он клацает по экрану смартфона, спустя секунды протягивая информацию внимающему; Джисон всматривается в красочное изображение из поиска, напуская брови.       — Ну-у. — Доктор Хан отодвигается от гаджета, критично сопоставляя картинку с реальностью. — Что-то в этом есть. Особенно руки и ласты.       Чан с Ёнбоком разражаются тихим хохотом, пока Чанбин закатывает глаза в раздражении. Он едва не выхватывает устройство из рук омеги, благо на поясе срабатывает пейджер.       — Считайте, Вам повезло, доктор Хан. Умереть в первый день возвращения на работу — не самая лучшая затея.       Обычно, авторитет травматолога Со неоспорим, но на этот раз Джисон не может сдержать ухмылки; он вежливо прикрывает рот ладонью, пока Ёнбок оттягивает щёку альфы со словами: «чего злишься, пуся?».       В следующее мгновение, «пуся» заряжает опустошенной ложкой кускуса по лбу заведующего гинекологическим отделением Ли.

***

      «Я знаю, что возможно говорю это слишком рано и опрометчиво».       «И знаю, что у тебя тоже есть ко мне чувства… Природа ведь не зря сделала нас истинными, правда?».       «Я постоянно вспоминаю о том, как ты накинул мне кофту на плечи. Как завёл прядь волос за ухо, как прислонил к своей груди… Это неправильно — у тебя совсем скоро будет ребёнок… Но… Я всё никак не могу перестать думать о тебе, Сынмин…».       Доктор Ким замирает на месте, жадно вчитываясь в текст. Он испытывает загадочную смесь счастья и отчаяния — к его щекам пристаёт румянец. Альфа оглядывается по сторонам, будто проверяя приёмную на наличие зевак, а затем вновь въедается между строк. Черён, очевидно, пьяна, раз отсылает столь откровенные письма…       Сынмин не понимает: ему стоит свести ситуацию в шутку, отчитав сестру Джисона за тур по токийским барам, или набраться смелости и поговорить по душам? Его любопытство, непреодолимое желание узнать, кто же ему уготован, подлавливают в капкан. Острием зубцов пронзают чувства. Альфа и сам не замечает, когда успевает прикипеть к Черён; просто однажды ловит себя на том, что без конца проверяет гаджет в надежде получить от неё сообщение.       Доктор Ким заносит ладонь над клавиатурой, сталкивая большие пальцы в нерешительности. Сынмин знает, что необходимо прекратить общение, пока ещё есть возможность. Пока он ещё может не оступиться, но, чёрт, до чего же это сложно — набраться смелости и разбить сердце, бьющееся с твоим в унисон.       «Понимаю, о подобном рано говорить, но иногда я думаю, что люблю тебя…».       Доктор Ким панически блокирует телефон, абстрагируясь от продолжения. У него душа саднит, голова дурными мыслями полнится. И как он до подобного опускается? Куда девается осуждение, презрение к людям, предавшим своих единственных?       Неужели Сынмин забывается в ошеломительном влечении? Хоть он и не преступает черту, внутри всё-равно поселяется ядовитое: «изменщик». Доктор Ким же несёт ответственность не только за себя, но и за Лию, за их подрастающую семью — в его жизни нет места мимолетной интрижке.       У альфы уже есть омега, которую он любит всем существом, так почему этого недостаточно? Сынмин думает, что период «неопределённости» заканчивается ещё два года назад, когда альфа помогает с переездом кузине Хёнджина — Йеджи, молодой танцовщице — и случайно на неё западает. Быть может, у него пунктик на родственниц коллег…?       Два года назад Лиа относится к его признанию с пониманием; они оба знали, что Сынмин не хотел расставаться, просто сама идея, что в душу запал некто иной, испугала. Доктор Чхве тогда взяла парня за руку и честно призналась, что — за весь период их отношений — ей тоже нравились альфы. Не настолько, конечно, что хотелось отказаться от любви всей жизни (или целовать чужие губы, обжимаясь вечерами), просто симпатия — абсолютно адекватная реакция тела, ни к чему не приводящая, если на твоих плечах голова, а в сердце выбито чужое имя.       Сейчас же Сынмин не рискнёт повторить этот диалог. Во-первых, история с предначертанностью гораздо весомее обыденного увлечения, тем более, со степенью истинности в цифру «два». Во-вторых, эмоциональный фон Лии не то чтобы переживает лучшие времена; нет, в крайности омега не бросается, но особенную чувствительность испытывает. Сердечнее обычного воспринимает работу, расстраивается из-за бытовых неурядиц, всеми силами стараясь доказать, что обмороженные листья граната на подоконнике — не причина её увлажнившихся глаз. Доктор Ким едва сдерживает умиление, всякий раз как сравнивает Лию с беззащитным медвежонком; «или с мамой медведицей», — добавляет доктор Чхве, когда ладони нагло обвивают за талию, а родные губы целуют за ухом.       От мыслей о своей омеге Сынмину становится легче. Голова прочищается, уводя от надуманной влюблённости; доктор Ким решительно снимает блокировку со смартфона, намереваясь прочесть конец сообщения и написать деликатный отказ-ответ…       — …Хей, — как вдруг громко доносится из-за спины доктора Кима, вынуждая едва ли не подпрыгнуть на месте, — я кушетку по пути снёс. Не слышал?       «Главное — веди себя естественно», — истерично думает Сынмин, оборачиваясь. Перед ним оказывается ещё одна причина, из-за которой связь с девятнадцатилетней выглядит хреново — сто семьдесят сантиметров чистого неодобрения подозрительно приглядываются.       Джисон не скрывает враждебного отношения к увлечению сестры, так что встречи Сынмина и Черён спасает лишь развившееся осложнение. У доктора Хана оказываются заглушены вторичные запахи — за исключением ненавистной карамели Хёнджина, естественно; разлад с темпераментной сущностью не проходит бесследно.       — Ага, задумался. — Сынмин торопливо убирает телефон в карман. Взором шарит по ширме, где меж штор мелькает статная фигура; зрачки расширяются от понимания. Джисон оборачивается, надеясь столкнуться с причиной паники доктора Кима, но тот предиктивно дёргает друга на себя. — Там ничего интересного. Отнёс документы главврачу?       — Его нет на месте. Пришлось отдать их твоему отцу, — доктор Хан отвечает на автомате, выпутывая закольцованное запястье. Сынмин играет ва-банк, сгребая омегу в охапку; Джисон, от неожиданности, давится воздухом. — Кх-эй, чего лапаешь?       — Я просто безумно рад тебя видеть.       Доктор Ким хлопает собеседника по щекам, заковывая. Доктор Хан недоверчиво изгибает бровь — если альфа решает его переиграть, то он точно не с тем связался.       — Поцелуемся?       — Иу, нет, — Сынмин кривится, повержено взирает на то, как Джисон принюхивается. Омежьи ноздри раздуваются, и терпкий аромат карамели ударяет по носовым пазухам; доктор Хан глазами блуждает по комнате в поисках его, пока не застаёт задумчивого, держащего табель с карточкой пациента. Когда их взгляды пересекаются, Хёнджина находит ступор. Однако альфа набирается смелости и кротко кивает первым.       Сущность доктора Хана остаётся довольна, в отличие от беснующегося разума; омега несмело опускает голову в ответ, удушая зачатки радости. Благо рассудительность Джисона не позволяет забыть весь ад, через который он проходит с трусливой подачи доктора Хвана; даже если часть омеги и принимает условия вражеского перемирия.       — Надо было целоваться, — выдыхает Сынмин, наблюдая за потерявшим былую насмешливость другом. Лицо Джисона тускнеет, его пальцы подцепляют боковины чужого халата.       — Ты бы сразу рот перекисью обработал.       — И то верно. А ещё у тебя дыхание несвежее. — Доктор Ким хмыкает, игриво вскидывая брови. — Ты ел чеснок?       — Эй вы!       Вопль и тяжелые шаги нарушают будничность приёмного покоя; в проёме материализуется высокий, широкоплечий альфа с окровавленным передником, тащащий товарища при помощи запрокинутой на шее руки. Незнакомец мертвецки хрипит — так, словно из его лёгких вырываются последние вздохи. Медицинский брат, сопровождавший парочку, мелко дрожит. Истерично пытается донести что-то, но всё бестолку; в итоге, Сынмин и Джисон прорываются к пострадавшему, готовые оказать первую медицинскую помощь.       — Он… Он… — в испуге тараторит юноша. Доктор Хан недовольно взирает на работника, в надежде приструнить испуг, когда натыкается на то, что заставляет губы хрупкого омеги посинеть.       — Сынмин, — Джисон сглатывает.       Паника, закрадывающаяся в голос, раздражает широкоплечего альфу, взваливающего на кушетку товарища. Доктор Хан уверен, что нотки страха своевременно проникают в феромоны; за спиной слышится бесшумное приближение Хёнджина, которому Джисон — впервые в жизни — несказанно рад.       — Огнестрел, — констатирует доктор Ким. Его глаза сталкиваются с остекленелым взором жертвы, без заключения патологоанатома сообщающем, что тело лишилось души; Сынмин на девяносто девять процентов уверен, что омега перед ним мёртв, но ради достоверности кладёт руку на пульс. — Не чувствую сердцеб-       Дуло пистолета уставляется прямиком на склонившегося над убитым доктора Кима; он обрывается на полуслове, следя за оружием в дрожащей руке.       — Ему нужна медицинская помощь, — заверяет альфа. Некогда бледно-жёлтые белки наливаются кровью, указательный палец в опасности придавливает курок. Пистолет снят с предохранителя, оторопело понимает Джисон, и от этого накал осязается ещё неизбежнее. — Оказывай! — на пробу рявкает широкоплечий альфа. — Я сказал: оказывай помощь, иначе грохну вот этого!       «Умереть в первый день возвращения на работу — не самая лучшая затея», — иронично проносится шутка Чанбина, пока Джисон столбенеет от ужаса. Страх, подобно виноградной лозе, обматывает каждую клеточку тела. Рассудок затуманивает. Ни о какой изворотливости здесь не может быть и речи; доктор Хан отросшими ногтями впивается в мягковину ладони, едва выстаивая на ногах. Истошно думает: «господи, я же сейчас умру», не слыша ничего в округе, за исключением отдающего в ушах пульса. Его колотит — внутри, визуально; кажется, ещё немного — и никакого выстрела не понадобится, поскольку омегу на Тот Свет отправит разрыв сердца. Инстинкт самосохранения вынуждает доктора Хана отшагнуть, из-за чего широкоплечий альфа выходит из себя.       — Чего ты ждёшь, дебил? — рычит преступник на Сынмина, вынашивающего план по обезвреживанию. Однако приближение даже на миллиметр рискует оказаться для омеги фатальным. — Я ему кишки прострелю!       — Я обещаю, спасу Вашего друга, только опустите оружие с моего.       — Но он же мёртв… — неосмотрительно срывается с уст медицинского брата.       Широкоплечий альфа злостно скалится, а после — огнестрельный приговор отдаётся от стен приёмного покоя. Кажется, даже сам преступник не ожидает спуска курка, а потому лицом оборачивается к содеянному. Его замешательством пользуется Сынмин, без промедления вмешиваясь — доктор Ким ударяет мужчину под дых, вскидывая к потолку руку с пистолетом. Широкоплечий альфа выстреливает; по счастливой случайности, пуля не рикошетит — «убивает» лампу, обесточивая часть комнаты и организуя дождь из стекло-пластиковых осколков.       Пронзительный омежий выкрик, звук драки, лязгающее по кафелю оружие, успешно перехваченное молодым работником, что тут же грохается в обморок — всё это проносится мимо Джисона. Он не видит разъярённого лица стрелявшего, храбрый поступок доктора Кима и кучку испуганных зевак, рванувших на шум; в прямом смысле. Перед его носом — буквально за секунду «до» — объявляется ровная спина истинного, назад подающаяся после неожиданного хлопка.       Джисон отмирает лишь тогда, когда Хёнджин приземляется на колени, усиленно зажимая кровоточащую полость. Пуля не проходит на вылет — об этом свидетельствует издевательски чистая одежда доктора Хана; но омега губительно не может собраться. Ещё пять минут назад он раздумывает, как же ненавидит делить одно помещение с доктором Хваном, а теперь тот умирает у его ног. Карамель в воздухе увядает, Джисон оттаивает и припадает к завалившемуся Хёнджину, которому с каждой секундой становится всё сложнее бороться за жизнь.       Доктор Хан в панике дёргает альфу, норовя — подобно их преступнику — отнести тушу в отсек с надлежащими инструментами, вот только доктор Хван оказывается тяжелым. Ресницы становятся влажными. Джисон крепче обнимает тело Хёнджина, уповая на играющий адреналин, позволивший бы взвалить истинного на себя.       — Прости, — срывается со слабых уст альфы, дыханием устремляясь куда-то в грудь; по ощущениям — в самое сердце.       — Не смей. — Голос Джисона разбивается о накатывающую истерику и панику с бесперебойным: «а что если я не успею». — Слышишь меня, Хван? Не смей умирать!       Хёнджин не отвечает.       Рваное дыхание смолкает, — едва ли опаляет халат — пока в тело доктора Хана миллиард невидимых игл вонзается. Омега внутри бьётся в истерике; горло Джисона раздирает неконтролируемым: «помогите», звучащим точно со стороны. Хладнокровие испаряется, пальцы оттягивают тёмные волосы, запрокидывая голову доктора Хвана назад; лицо альфы мимически смиренно, а глаза плотно сомкнуты.       Блять.       Кажется, этот ублюдок только что отдал за него свою жизнь.

***

      — Хочешь чего-нибудь? — хриплый голос вынуждает оторваться от статичного разглядывания ногтевой пластины. Под двухмиллиметровой кромкой отчётливо просматривается кровь. Засохшая кровь Хван Хёнджина.       Мужчина — с коротко остриженной сединой — ставит фарфоровую чашку на блюдце. Подле фотографии в деревянной рамке; на той запечатлён он с мужем и крохой Сынмином, демонстрирующим пойманного тунца на крючке рыболовной удочки. Доктор Хан с радостью бы подался в расспросы о детстве друга, если бы внутри не бушевал не стихающий вихрь горечи.       — Ничего не нужно, господин Ким. Спасибо.       «Вы не сможете отмотать эти полгода обратно».       Альфа, на чьей рабочей табличке выгравировано: «заместитель главного врача Ким Намджун», внимает эмоциям без слов. Вытаскивает карандаш из подставки, делая пометки на бумаге. Его сдержанности можно позавидовать — вот откуда Сынмин наследует «трезвый» нрав. Удивительно, как спокойно держится заместитель, с учётом того, что доктор Ким-младший едва не становится жертвой вооруженного сумасшедшего.       — Мне… Мне нужно вернуться к работе? — Джисон вовсе не собирается звучать вопросительно, но растерянность вырывается из груди. Он плохо понимает, как сумеет продолжить день после случившегося. Если честно, доктор Хан плохо понимает, как сумеет продолжить жизнь после случившегося.       — Нет. За тобой совсем скоро приедут и отвезут домой.       — Вы вызвали мне такси?       — Что-то вроде того. Не могу отпустить без присмотра, хоть и не уверен, что вечерний эскорт тебя обрадует, — Намджун говорит загадками, непреодолимо хмурясь. Он перелистывает документ, скреплённый на уголке, и снова подчёркивает предложение. — Не против, если я параллельно буду отвлекаться на бумаги? Через час экстренное собрание попечителей по поводу судьбы главврача. Его жадность и экономия на охране стоила нашей больнице репутации, а больнице в Чикаго — нового сотрудника.       Джисон неуверенно кивает, пребывая в прострации — в кабинете начальника светло, уютно, даже стрекот настенных часов не удручает; наоборот, стрелки действуют успокоивающе. В разрезе сегодняшнего дня, миролюбивый настрой выглядит сюрреалистично — доктор Хан помнит, как даёт показания полицейскому, как сидит рядом с хлюпающим носом Феликсом, чьи глаза припухают от слёз, пока врачи в операционной борются за хёнджиново существование.       А господин Ким общается с подопечным без волнений, словно ничего из вышеперечисленного не происходит. Словно Джисон не ощущает клиническую смерть истинного на кончиках пальцев; заряды дефиблиряторов, проникающие до самой диафрагмы, раскатами отдающие внутрь. В груди жжёт так, словно доктору Хану прижизненно вырывают сердце.       — В больнице Чикаго? — переспрашивает Джисон, в надежде вырулить из юродивых мыслей. Омега прячет руки под стол, нервно растирая бёдра.       — Да. В «Либерти». Туда должны были перевести доктора Хвана, разве ты не в курсе?       — Погодите… — Доктора Хана переклинивает. Длительный период доработки, надоедливые, по словам Сынмина, вставки Хёнджина на английском; если подумать, четыре месяца — необычайно долгий срок для увольнения и перехода в местную больницу, где для тебя давно подготовили место. И как он раньше не догадывается? — А «Либерти» разве не та, что в Каннам-е?       Джисон глупо озвучивает вопрос, на который знает ответ в опережении.       — Нет. В Штатах. Чикаго. Мой сын не говорил? Предполагаю, не хотел, чтобы ты узнал, насколько он заинтересованное лицо в данном вопросе, — господин Ким отрывается от документации, вглядываясь в ошеломлённые аметисты. Губы заместителя складываются в характерное «о», а после нервно поджимаются. — Уволить Хёнджина, как и предъявить ему обвинение, я не мог, хотя мне очень хотелось. Увы, ты и сам знаешь наше законодательство, которое, к тому же, поддерживает главврач. Вы с Хёнджином — истинные первой степени, следовательно, по мнению конституции, альфа Хёнджина не может навредить твоей внутренней омеге. Но я не согласен с этим; придерживаться подобного — вероломство и средневековье. Пришлось прибегнуть к ухищрению.       Доктор Хан хоть и слушает, но не слышит; голову окутывает дымка, пока омега блуждает в потёмках собственного сознания. События злосчастного вечера перекрываются новыми кадрами; звериные глаза Хёнджина — увядающими, грубые прикосновения — слабыми шевелениями пальцев, сквозь которые просачивается кровь. Доктор Хван без малейшего сомнения отдаёт жизнь за истинного…       Значит ли это, что Джисон должен его простить? Значит ли, что они «квиты»? Боже, не факт, что Хёнджин вообще выживет — его показатели обнадёживающе плохие; доктору Хану тошно, он с паникой обращается к закопавшемуся в бумаги заместителю. Почему омега чувствует вину перед насильником? Почему всей душой жаждет, чтобы этот идиот-герой открыл глаза и сжал руку разбитого Феликса, погребённого в рыданиях на простыне у кровати?       Почему Джисон сам надеется оказаться в палате подбитого, с напускным недовольством заявив: «больше никогда так не делай».       — Я связался с некоторыми попечителями из американских больниц, радеющими за доминантный класс. Сказал, что у нас есть прекрасный сотрудник, если вдруг они ищут заведующего травматологическим отделением. Сынмин подсобил с исследованиями Хёнджина по костным пластинам и перевёл пару аннотаций на английский. А дальше оставалось дело за малым — свести главврача с заинтересованным лицом из больницы в Чикаго. — Доктор Хан мотает головой, стараясь сосредоточиться на вкрадчивом голосе заместителя. — Наверное, со стороны это выглядит ужасно. Будто мы пытаемся пробить дорогу для мерзавца. Но, на тот момент, важно было сделать всё, чтобы отправить доктора Хвана как можно дальше от тебя и нашей больницы. С блистательной характеристикой Хёнджина, сослать его в глубинку не получилось бы, поэтому пришлось замахнуться выше…       Джисону хочется выкрикнуть: «стоп». Хватит. Он не готов слышать об истинном ни секундой более. Из-за рассказа, картина бездыханного тела перед глазами не исчезает, причиняя боль. Ещё полдня назад у альфы были планы на будущее, подготовка к переезду, возможность начать всё с чистого листа, а теперь — лишь кардиомонитор со сломанной линией и искусственная вентиляция лёгких. Верно говорят, что карма одолевает в самый неподходящий момент; тогда, когда её уже и не ждёшь.       — Спасибо… Спасибо за то, что Вы для меня сделали, — доктор Хан с трудом подбирает слова. Омега держится из последних сил — ему не терпится выйти на воздух, в гул многолюдной сеульской улицы, и разодрать горло скопившимся воплем. Всё равно из-за тотального безразличия никто не услышит. — Но сейчас всё кажется каким-то бессмысленным…       — Понимаю. — Намджун выдержано кивает, приподнимая бумаги над столом. Он отвлекается от них ровно на секунду, однако её хватает, дабы доктор Хан ощутил отеческую заботу; и это довольно странно — испытывать чувство, которое априори никогда не касалось твоего сердца. — Прости, в силу профессиональной компетенции, привык отвечать на заданный мне вопрос прямо и без утайки. О контексте случившегося не подумал.       — Нет, Вам не за что извиняться, господин Ким. Я же сам спросил.       Когда раздаётся звонкий стук в дверь, Джисон в испуге дёргается. Слишком похоже на выстрел — омега настолько въедается ногтями в стиснутую мякоть, что невольно царапает кожу. Дрожь собеседника не укрывается от наблюдательного взора; Намджун прочищает горло, секундно потягиваясь через стол, и поддерживающе сжимает плечо подчинённого. А чуть позже — опускается в кресло, как ни в чём не бывало.       — Войдите, — властно приказывает заместитель.       Латунная ручка проворачивается вниз, защёлка выезжает из выемки, позволяя мертвецки-блеклому свету проникнуть в уголок уюта. Золотой ремешок сверкает в проёме прежде, чем его обладатель заявляется в кабинет. Джисон за мгновение «до» узнаёт, кто находится по ту сторону. Для этого ему не нужно слышать запах американо; тело бросает в озноб, сердцебиение учащается. Столь приятное томление случается при приближении исключительно одного человека.       Доктор Хан смиренно остаётся на месте, хотя единственное, что в голове набатом бьёт — острое желание подорваться и ринуться вперёд.       — Добрый вечер, Минхо.       — Добрый, — обеспокоенно бросает доктор Ли, на чьем лице не читается ничего, кроме жутких переживаний. На альфе помятая толстовка, слабо зашнурованные ботинки, на голове — непоседливый вихрь из пшеничных волос. Он настороженно кивает начальнику, а после — ловит обесточенный взгляд Джисона своим. С бесконечной нежностью, заботой и желанием прижать к груди; его щёки горят от спартанского забега, но так даже лучше. Иначе Ли Ноу выдал бы Вселенское волнение от встречи с навсегда породнившейся душой.       — Привет, — глупо лепит альфа, заглушая нутро, вопрошающее приблизиться. Доктор Ли до талого боится нарушить дистанцию. Прячет ладони за спину, в неловкости хватается за ручку — будто ждёт мнимого разрешения сделать шаг навстречу.       И Джисон понимает — никого отчаянее Минхо, в данный момент, он видеть не желает.