Синяки на твоём сердце

КЛЕТКА

♪ НЕРВЫ — «Самый дорогой человек»

Будильник звенит слишком громко. Егор жмурится, тянет руку к телефону и выключив звук, окунается в подушку и тёплое одеяло. Очередное утро. Холодное, мрачное, дождливое — несмотря на солнце за окном. Опять он проснулся, снова он ныряет в рутину и будет делать вид, что всё намного больше, чем нормально. Что действительно всё хорошо, что ему не больно. Егор, честно, очень старался не выходить из строя после смерти возлюбленной, прекрасной жены, матери его ребёнка, но он нацепил петлю, которая помогает ему держаться за шею и с каждым днём она сужалась на глотке, перекрывала воздух, пока он старался разорвать себя на части для работы и дома. Он искренне любил свою дочь и после трагедии не отходил на неё ни на шаг. Занимался, справлялся, уставал, но не давал себе отдыха. Он понимал, что ребёнку требуется материнская опора, отцовской мало. И поэтому на некоторое время приглашал своих родителей, родителей жены для помощи и молился, чтобы тёплые, заботливые руки бабушек смогли согреть маленькую девочку, которая на тот момент не понимала, куда пропала мама. Он не хотел ей говорить. Боялся навредить, но мать настояла на том, что горькая правда намного лучше сладкой лжи. Рассказать Егор не смог. И очень себя корил за это. Ему сейчас двадцать восемь. Отцом стал рано, в двадцать, но не жалел. Тогда он и его любимая Сашенька переехали в Москву. Он только начинал строить свою музыкальную карьеру, подписывал контракты, работал на лейбл, и всё было прекрасно. Родители помогли снять квартиру, помогали с ребёнком. Булаткин творил, любил, вдохновлялся, после студии и гастролей мчался домой, с удовольствием играл и занимался с дочерью, даже несмотря на огромную усталость. А Сашенька рисовала в свободное время. Она тоже была творческой личностью, обожала краски, холсты, толстые кисточки и всегда оставляла фартук, запачканный красками на мольберте в спальне. На первые крупно заработанные деньги Егор купил семье квартиру, а спустя ещё некоторое время, на годовщину, сделал любимой Сашеньке сюрприз — самостоятельно сделал ей из пустующей комнаты в квартире целую студию для её хобби, которую она потом ласково называла «мастерской». Всё было прекрасно. Сашенька и Егор любили друг друга, воспитывали хорошую и умную девочку, но всё оборвалось в один миг. Как будто их жизни были натянуты, как струны, а кто-то свыше взял и разрезал жизненную нить Саши. Нитка звучно лопнула, и упала. Потерялась. Утонула. А через некоторое время он осторожно клал небольшой букет белых роз на ледяную землю и на надгробии мрачно читал: «Булаткина Александра Серафимовна». И годы жизни.

***

Егор вставал по утрам как на автомате. За десять минут до будильника. Он не хотел слышать душераздирающий звук, который возвращал его в реальность, вынуждал жить этой ужасной жизнью, творить без вдохновения и постоянно пачкать кроссовки в весенней грязи. Но единственное, что заставляло его просыпаться, не спиваться и даже не думать о самоубийстве — мирно спящая Ева за стеной. Её существование невольно грело сердце, заставляло ни о чём не думать и мчаться домой, а не пропадать в барах и прочих, чтобы забыться. Булаткин очень радовался тому, что остался такой огромный стимул, не дающий нагло опустить руки и перестать функционировать. Егор думал о хорошем будущем дочери, и также понимал, что ей необходима мама. Не просто нужна, необходима — как воздух, как вода, как еда. Он понимал, но ничего сделать не мог — сердце с отвращением отвергало всех женщин вокруг, любви не хотелось, а врать Еве — подавно. Размышления съедали без жажды, поэтому Егор буквально сорвался с кровати и направился в ванную комнату. Холодный душ как обычно помог прийти в себя, взбодриться, более чётко разглядеть мир и продолжить существование. Затем он направился в комнату дочери и тихо открыв дверь, зашёл. На полу валялись книжки, одна из которых была перевёрнута обложкой вверх — «Спящая красавица». Любимая сказка, но в последнее время эту историю Еве читает няня. Подойдя к окнам, Егор шумно открыл шторы, впуская в детскую комнату утренний свет. Лучи тёплого солнца упали на розовые стены и стали щекотать щёки девочки. Та нахмурилась и недовольно вздохнув, уткнулась носом в подушку, пытаясь спрятаться от весны, которая накрывала Москву с каждым днём всё больше и больше. Булаткин ласково улыбнулся, осторожно присел на край кровати и бережно протянул руку, опуская большую и тёплую ладонь на спину дочери, начиная поглаживать ткань белой пижамы в виде медведя. Через одежду чувствовалась тёплая нежная кожа. Чувства брали верх, вынуждая окунуть вторую ладонь в белые волосы, нежно оттягивая пряди, заплетённые в уже лохматые косы. — Доченька, — тихо зашептал он, склонившись над ребёнком. — Пора вставать.. эй, заяц, — видя, как девочка уже открыла глаза и с довольной улыбкой сонно разглядывала отца, Егор поднял одеяло и накрыл их обоих с головой, образовывая домик. — Я вижу, что ты не спишь. Ах какая! Хватит спать, ну, — смеётся он, уткнувшись лбом в дрожащий от смеха живот девочки. — Опять в школу? Ну не хочу! — сонно и даже хрипло заверещал голос девчонки. Она резко вскочила, перепрыгнула через спину отца и со смехом свалилась на пол, расслабленно выдыхая. Егор выпутался из плена детского одеяла и сел, разглядывая самодовольную девочку. Лохматую, сонную, уставшую после своих тренировок на льду. Но такую родную, уютную, любимую. — А после школы поедешь резать свой лёд, — улыбнулся Булаткин, помогая Еве подняться с пола, взяв её за маленькую ладонь. — Вот это уже другой разговор! — изменилась в лице девчонка и пулей вылетела из комнаты. Егор усмехнулся, заправил кровать, чтобы не терять времени и направился следом за Евой. Она уже подвинула свою табуретку к раковине и активно чистила зубы, то и дело корчив забавные рожи зеркалу. Собственное отражение забавляло ребёнка, звонкий и беззаботный смех разносился по квартире и заполнял пустое пространство в глубине души. Туда Егору выстрелили свинцовой пулей и даже не наложили швы. — Что желает на завтрак её Величество? — он подошёл к дверному проёму, взялся за косяк и стал наблюдать за тем, как Ева избавляется от пасты во рту и приступает умывать лицо. — Да без разницы, пап. Главное — без сладкого! — напомнила девочка и наклонилась, набирая в ладони тёплую воду. Булаткин молча кивнул и ушёл в кухню, где его ждал до жути одинокий и мрачный гарнитур, пустой стол с тремя стульями и горстка конфет на столешнице. Ужасно. Егор включил свет, стараясь не отвлекаться на ненужные мысли, подошёл к плите и поставил разогреваться сковороду. В холодильнике было полно продуктов, даже стояла целая кастрюля супа, который периодически варят няни и домработницы, чтобы «ребёнок рос здоровым, а то Вы, Егор Николаевич, хуевый отец оказывается, раз не додумались тоже сварить суп!» Разбив три яйца, Егор тяжело вздохнул, включил электрический чайник и достал две тарелки, а также одну чашку с принцессами Диснея, опуская туда чайный пакетик. Его не утомляла эта рутина. Он каждый день готовил завтраки, заполнял розовую чашку кипятком и ставил это всё на стол, но теплее не становилось. Дому — большому и холодному до жути не хватало второго человека, а особенно — женщины. Каждый день в квартире были закрыты шторы, домработницы и няни приходили только вечером, когда уже прилично темнело и Булаткин задерживался на работе, стараясь спасти свою карьеру и не огорчать поклонников. Но Егор понимал и боялся одного. Эта жизнь, ситуация, собственные тягучие мысли, которые можно наматывать и завязывать узлы — это всё стало клеткой, а ключ как назло валялся очень далеко и вытянутой руки меж прутьев было недостаточно. Нужен был другой человек. Кто смог бы не просто пнуть ключ ближе. А открыть и протянуть руку, мол, «давай, ты больше не один. Нас двое и мы справимся». Но о таком можно было только мечтать перед сном и биться головой о один единственный вопрос: а как вообще выбраться из этого состояния? А что вытащит? Кто вытащит? Пройдёт само? Излечит поцелуй? Любовь? Что? — Садись, уже всё готово, — Булаткин буквально вырвался из раздумий, когда заметил Еву рядом со столом. Она молча смотрела в окно, разглядывая утреннюю столицу, и также опустилась на стул, не обронив ни слова. — Всё нормально, заяц? — разложив яичницу по тарелкам и вытащив чайный пакетик из кружки с принцессами, Егор поставил всё на стол и сам сел. — А? Да, всё хорошо, просто задумалась. — Неоднозначно отозвалась девочка и махнула рукой. Завтракали они в тишине. Это молчание напрягает, давит, душит, и делает невыносимые, прочие гадости, перекрывающие кислород. Еве было нехорошо, но она молчала; Егор сходил с ума, но молчал. Они тихо разрушались, стесняясь поговорить, боясь попросить о помощи, а затем беззвучно расходились по разным частям города, отчаянно разыскивая в чужих людях то самое чувство, которое вернёт в реальность, даже не понимая, что заветное спасение — их любовь, а не других. Они так далеки от верных мыслей и пока каждый сидит, взявшись за голову и надеясь на абсолютно чужих — они теряются, даже не замечая этого. Дом покинули они с лёгкой беседой ни о чём. Егор пытался разговориться: спрашивал, сколько сегодня уроков, что будет делать после школы и как обычно пообещает отвезти на тренировку. Садились в машину уже молча, закрывшись друг от друга. Булаткин остановился около школы слишком быстро. Взглянул на девчонку в зеркало заднего вида, тяжело вздохнул и вышел из салона, открыл дверь и опустил на землю Еву, а сам взял её портфель и взяв дочь за руку, они направились в школу. Уже около ступеней, где они прощаются и расходятся по разным частям мира (ну если говорить по ощущениям), Ева резко остановилась, развернулась и посмотрела отцу в глаза. Взгляд у неё был не такой, как раньше — потерянный, не понимающий. Егор нахмурился и присел на корточки. — Когда всё будет хорошо, пап? — синие радужки застилает прозрачной пеленой горьких слёз. Он тяжело вздохнул, протянул ладонь и мягко коснулся нежной щеки, проводя по коже пальцами, вытирая предательские влажные дорожки. Она плачет от отчаяния. А ему просто хочется орать. Так громко, чтобы порвать к чертям все связки. — Я не знаю, дочь, — с искренним всхлипом ответил Булаткин и крепко обнял Еву, уткнувшись носом в такое хрупкое и одновременно сильное плечо. — Но я обещаю, что будет. Веришь? — он взял её лицо в свои ладони и вновь заглянул в глаза. — Верю. И они опять сцепились крепкими объятиями, стараясь проглотить рыдания и слёзы, которые отчаянно укрывали глаза и царапали глотку. Честно? Они ненавидели весь мир.

***

Егор приехал в студию звукозаписи, чтобы наконец честно посидеть за столом, постучать карандашом об ненавистные белые листы, где нет ни одной строчки. Он — творческая личность, и ему с карьерой заслуженного артиста страны необходимо вдохновение и прочее, чтобы творить и радовать аудиторию своим творчеством и музыкой, но это всё у него отобрали. Нет, бумага и карандаши ещё имеются, даже целая куча, но вот желание.. его напрочь отбили. Отлетело вместе со свинцовыми пулями, когда получал многочисленные ранения. Он пытался сосредоточиться. Не пинал хуи, не делал свою жизнь эстетичной и не думал, что ему всё однажды вернётся на блюдце с белой скатертью. Сидел не только там, где его окружали коллеги и друзья, выражая свои соболезнования, но и наедине с собой, у себя дома. Даже пытался давить на больное, посещая мастерскую, поглаживая фалангами так и не законченный рисунок, но голова не вырабатывала слова. Не получались рифмы. Как там говорят? Всё должно идти от сердца? Литься водопадом? Оно закрыто. Не хочет. Не может. Не пытается? Он был уверен, что его чистое безумие — она. Но.. его муза, его вдохновение, его смысл жизни, его любовь — так внезапно разбилась о скалы сознания и правды. Так резко разлетелась осколками и впилась в самое сердце. Как она там наверху? — О, привет.. не слышал, как ты зашёл, — Егор вздрогнул, стоя напротив дивана с курткой в руках, резко обернулся и увидел Алексея — звукорежиссёра. — Как ты? — они обменялись коротким рукопожатием. — Нормально, — соврал Егор и даже выдавил из себя улыбку, вешая верхнюю одежду на вешалку, а сам уселся в мягкое кресло и глубоко вздохнул. — Сегодня творим? Наконец-то, — искреннее обрадовался Лёша, садясь рядом. Булаткин усмехнулся, взял ручку, новый лист бумаги и положил перед собой. — Постараемся, хотя я ничего не обещаю, — отвёл взгляд он, кусая внутреннюю сторону щеки. Лёша лишь смерил его сочувствующим взглядом, похлопал по плечу в знак поддержки и увлёкся работой. Егор же этого сделать не мог. Летели часы, работа стояла. Лёша накидал множество битов, звуков, они даже выбрали один, но подходящих слов попросту не было. Егор не мог вырвать их из своего сознания, не мог остановить мысли собираться в один единый ком, который давил на мозги и делал голову невыносимо тяжёлой. Он писал, честно собирая появившиеся отголоски песни, но постоянно выводил кривые линии на предложениях и злостно пыхтел. «Выглядит как записка сумасшедшего, чувак», — прокомментировал записи Алексей и криво улыбнулся, глядя на друга. Тот хмыкнул, закатил глаза и закусил нижнюю губу, чтобы скрыть волнение и злость от того, что ничего не получается. Когда Лёша ушёл из помещения, чтобы передохнуть и перекусить, Булаткин не выдержал и откинул карандаш, сильно толкнулся от стола и кресло на колёсиках доставило его тушу прямо к дивану. Посидев минут пять в невыносимой тишине, Егор достал из кармана джинс телефон, разблокировал экран и залез в телефонную книжку, чтобы найти тот самый номер. Она же ответит? Не оттолкнет? Не скажет перезвонить потом или вообще всё высказать на честно оплаченном сеансе? Он не знал, но нажимал на кнопку вызова без единой капли страха и прижал гаджет к уху, слушая противные гудки, которые разделяют их голоса. — Алло? — послышался знакомый девичий голос и сердце пропустило удар, а затем сделало кульбит. Волнение затянуло удавку на шее. — Привет.. это Егор, — неловко начал мужчина, мысленно сгорая от стыда. Как тупо! Быть может, она и не таких видела за время своей работы. — А, Егор.. здравствуй. Что-то случилось? — осторожно интересуется она. Такие внезапные звонки явно стали напрягать её, а особенно в такой сфере деятельности. — Нет, всё в порядке, просто.. знаешь, мне на самом деле так хочется поговорить. Я хочу сказать, что продолжаю чувствовать себя уебищем, потому что я ничего не могу сделать. Ни для Евы, ни для себя, ни для работы. Я просто хуйло, которое сидит и не может адекватно взяться за работу, понимаешь? — кусает губу от волнения. Клава покорно молчит, продолжая слушать. Ком из мыслей постепенно растворяется в голове и лавиной мчится по сознанию, вынуждая язык двигаться в бешеном порыве. Молчание закончилось. — Я не писал музыку очень давно, Клав.. я не знаю, как себя заставить… — более тихо произнёс Егор, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Егор, — глубоко вздохнула она и шумно выдохнула. — Твой уровень стресса в организме на данный момент зашкаливает. Себя ни в коем случае нельзя заставлять что-либо делать, особенно — творческую личность. Эта работа в основном для сердца и души. Тебе необходим отдых, поверь, — напомнила девушка. — Я помню, Клава, что мне нужен отдых, но как я оставлю Еву, как я всё брошу и поеду отдыхать?! — Ты никого не оставишь, Ева сама отдохнёт. Если поедет к бабушкам, то определённо расслабится, на несколько дней отдохнёт от собственного дома. К слову, как она? — осторожно поинтересовалась Высокова. — Знаю, что не в моих интересах это всё предлагать, но всё же я настаиваю. Давай я тоже с ней поговорю? Но не у себя в кабинете, а более комфортной для неё обстановке, например, как в машине.. если с ней всё в порядке, то я буду очень рада. А если нет, я дам тебе номер очень хорошего детского психолога, — Егор от чего-то так тепло улыбнулся. Такой улыбки не было очень давно, и она сейчас сияла не слабее весеннего солнца за окнами днём. Ему было приятно, что Клава спросила про Еву. Предложила помочь. — Спасибо. У неё как раз будет тренировка в четверг, можем все вместе поехать к спортивному комплексу, а потом я тебя отвезу домой. — Договорились. И пожалуйста, не откладывай с отдыхом. Если не начнём работать сейчас, будет только хуже. — Обещаю, что со следующей недели буду лежать в каком-нибудь отеле и видеть сотый сон. — Не люблю обещания, потому что их по большому счёту не выполняют, но твоё звучит достаточно интересно. Я запомнила, — они смеются. — Спасибо, что выслушала. Извини за такой резкий звонок. — Я готова выслушать тебя в любой момент. Хорошего вечера. — Взаимно. И гудки опять оборвали их голоса. Булаткин развалился в кресле и запрокинув голову, разглядывая потолок. И думал. Действительно, пора завязывать. Так не может длиться вечность. У него ребёнок в конце концов, который берёт с него пример, а Егор даже ничего дельного сказать не может. Пора начинать меняться. Голова стала легче, сознание успокоилось, мысли легли на дно, а вот сердце трепещет в грудной клетке. От чего-то.

И пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам