по А.К.Толстому

Вень Чао от отцовского гнева бежал, С ним Чжао Чжулю, стремянный. Болен был конь и измученный пал. Как быть среди ночи туманной? Но рабскую верность Чжао храня, Своего отдаёт господину коня: «Скачи господин, до вражьего стану, Авось я пешой не отстану». И Чао доскакал. Под Цзиньским шатром Опальный сидит воевода, Стоят в изумленье самураи кругом, Без мечей толпятся у входа, Всяк молодому господину честь воздаёт: Недаром дивится изумлённый народ, И ходят их головы кругом: «Вень Чао нам сделался другом!» Но Чао не радует новая честь, Исполнен он желчи и злобы; Готовится Чао отцу перечесть Души оскорблённой зазнобы¹: «Что долго в себе я таю и ношу, То всё я пространно к отцу напишу, Скажу напрямик, без изгиба, За все его ласки спасибо». И пишет Вень Чао всю ночь напролет, Кисть его местию дышит, Прочтёт, улыбнётся, и снова прочтёт, И снова без отдыха пишет, И злыми словами язвит он отца, И вот уж, когда занялася заря, Поспело ему на отраду Послание полное яду. Но кто ж дерзновенные Чао слова Отвесть Владыке возьмётся? Кому не люба на плечах голова, Чьё сердце в груди не сожмётся? Невольно сомнения на Чао нашли… Вдруг входит Чжулю, в поту и пыли: «Господин, служба моя не нужна ли? Вишь, наши меня не догнали!» И в радости Чао посылает раба, Торопит его в нетерпенье: «Ты телом здоров, и душа не слаба, А вот серебро в награжденье!» Чжулю в ответ господину: «Добро! Тебе здесь нужнее твоё серебро, А я передам и за муки Письмо твоё в отцовские руки». Звон медный несётся, гудит над столицей: Владыка в смирной одежде трезвонит; Зовёт ли обратно прежний покой Иль совесть навеки хоронит? Но часто и мерно он в колокол бьёт, И звону внимает Цишаньский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни. В ответ Властелину гудят все дворцы, Звонит с ним и Сун Лань, лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма², И Ян тут Грязной, и Вэнь Сюй, И тут же, гордяся своей красотой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой, Любимец стоит Вень Жоханя, Отверженный Шень У Мэн Яо³. Владыка закончил; на жезл опираясь, идёт, И с ним всех окольных⁴ собранье. Вдруг едет гонец, раздвигает народ, Над головою он держит посланье. И спрыгнул с коня он поспешно долой, К Владыке Жоханю, подходит пешой И молвит ему не бледнея: «От сына сбежавшего!» И очи Владыки загорелся вдруг: «Ко мне? От сына лихого? Читайте же, слуги, читайте мне вслух Посланье от слова до слова! Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!» И в ногу Чжао острый конец Жезла своего он вонзает, Налёг на него – и внимает: «Владыке, прославляему древле от всех, Но тонущу в сквернах обильных! Ответствуй, безумный, каких ради грех Побил еси добрых и сильных? Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны, Без счёта твердыни врагов сражены? Не их ли ты мужеством славен? И кто им бысть верностью равен? Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас, В небытную ересь⁵ прельщённый? Внимай же! Приидет возмездия час, Небожителями нам предречённый, И я кровь в непрестанных боях За тебя, аки воду⁶, лиях и лиях⁷, С тобой пред Шень У⁸ я предстану!» Так Чао писал к Вень Жоханю. Чжулю всё молчал. Из пронзённой ноги Кровь алым струилася током, И Владыка на спокойное око слуги Взирал испытующим оком. Стоял неподвижно заклинателей ряд; Был мрачен Владыки загадочный взгляд, Как будто исполнен печали; И все в ожиданье молчали. И молвит Жохань: «Да, господин твой прав, И нет уж мне жизни отрадной, Кровь добрых и сильных ногами поправ, Я пёс недостойный и смрадный! Гонец, ты не раб, но товарищ и друг, И много знать, верных у Чао слуг, Что выдал тебя за бесценок! Ступай же с Сюэ Яном в застенок!» Пытают и мучат гонца палачи, Друг к другу приходят на смену: «Сообщников Чао ты уличи, Открой их собачью измену!» Владыка спрошает: «Ну что же гонец? Назвал ли он вора друзей наконец?» «Владыка, слово его всё едино: Он славит своего господина!» День меркнет, приходит ночная пора, Скрипят у застенка ворота, Заплечные входят опять мастера⁹, Опять зачалася работа. «Ну что же, назвал ли злодеев гонец?» «Владыка, близок ему уж приходит конец, Но слово его всё едино, Он славит своего господина: «О господин, ты, который предать меня мог, За сладостный миг укоризны, О господин, я молю, да простит тебе Бог Измену твою пред отчизной! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Язык мой немеет, и взор мой угас, Но в сердце любовь и прощенье, Помилуй мои прегрешенья! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Прости моего господина! Язык мой немеет, и взор мой угас, Но слово моё всё едино: За грозного, Боже, Владыку молюсь, За нашу святую, великую Русь, И твёрдо жду смерти желанной!» Так умер Чжао, стремянный…