Сашенька

Князь кивнул Илье, и тот неторопливо, но с заметным уважением подошёл к Якову и занялся его браслетами. Бельский ненавидел быть непоследовательным в своих решениях, но… ни Леньяни, ни Никитка не будут настолько полезны в расследовании, как мог быть полезен оборотень, видевший и чуявший Иного со скрытой артефактом аурой. Времени было упущено очень много, и если что-то и можно было ещё найти – то, скорее всего, через неизвестного манипулятора сознанием. Перекинув Жезл из руки в руку, князь едва заметно поморщился, потом, извинившись, он вышел в коридор, и вернулся меньше чем через минуту с Сашей. – Александр Иванович Максимов, – Бельский бросил на девушку взгляд, который говорил «да, тот самый». – Степанов Алексей, сотрудник Казанского Ночного. Александра Николаевна Милорадова, мой агент, весьма талантливая особа. Тёмная сделала вежливый книксен, скользнув взглядом по освобожденному Якову. – Господа, – волосы её были убраны в прическу, ещё без шляпки, но в остальном она выглядела как человек, который вот-вот собирался выйти из дома и отправиться в путь: дорожное платье и обувь, тонкие перчатки, заправленные в карман жилетки, как будто молодая женщина боялась их забыть в сборах, и положила сразу в карман. Изящное лицо пересекал четкий свежий шрам. Князь полюбовался им пару секунд, потом обратился к подчинённой: – Сашенька, вы помните человека, который вышел из камеры Беккера в Казани перед тем, как Яков Алексеевич напал на вас? – Конечно. – Сможете ли вы опознать его, например, по запаху? Милорадова посмотрела на Бельского, словно не понимая, почему он спрашивает очевидные вещи: – Разумеется, князь. Его запах не был замаскирован, как аура. – Тогда я пока вынужден просить вас присоединиться к нашему расследованию. Если Александр Иванович не против. Максимов любезно поклонился: – Только за. Наслышан о ваших талантах, Александра Николаевна, и рад наконец-то с вами познакомиться. За его спиной Яков, рефлекторно потиравший запястья, покачал головой – «наслышан не от меня». Он не сомневался в интересе своего начальника к личной жизни подчинённых, но у того хватало деликатности не обсуждать её с ними, пока она не начинала доставлять проблемы. Степанов, вскочивший со стула, когда в зал вошла дама, приблизился и, выждав, чтобы не перебивать старших по званию, осторожно спросил: – Александра Николаевна… это у нас вас так ранили? Мне очень жаль, правда! Саша улыбнулась ему светло и сердечно: – Что вы, всё в порядке. Не волнуйтесь, на мне всё заживает быстро, как на кошке, и не причиняет ни малейшего дискомфорта. Она быстро бросила взгляд на князя, и он слегка приподнял бровь, реагируя на фразу про отсутствие дискомфорта. «Возможно, мне стоило сделать что-то серьезнее?». В ответ она улыбнулась ещё милее, чем до этого: «В самый раз, князь». – Отлично, – Бельский повернулся к Соловьёву. – Варфоломей Андреевич Стоян. Что вы о нем знаете? – Может быть, мы поговорим в несколько более… равных условиях? – сумрачно отозвался тот. – Мне кажется, – развернулся к нему Максимов, – вы не вполне понимаете, в каком положении находитесь. У вас осталось полвершка даже не до трибунала Инквизиции, а до развоплощения именем Ночного дозора, поскольку наибольший ущерб вы нанесли делу Света. Поэтому в ваших интересах отвечать на все наши вопросы быстро, чётко и искренне. Из любой позы. А то ведь текущая может вам и верхом мечтаний показаться… На долю секунды из-под личины добродушного статского советника, любителя водочки с солёным грибочком и послеобеденного сна, проступило истинное лицо оперглавы Ночного дозора Санкт-Петербурга – словно мелькнул в сумерках блик отражённого в лезвии сабли света. Или даже Света. Бельский кивнул удовлетворенно: ему нравилось, когда из-под маски добряка Максимова вспыхивала его суть. Он в принципе любил видеть людей настоящими. Соловьёв вздёрнул голову, но всё же гласу рассудка внял и ответил: – Варфоломей Стоян, он же Фёдор Чайкин или Чайка, живёт в Академической слободке со своей сожительницей Парашей. Роду крестьянского, промышляет мелким мошенничеством, перепродажей краденого, сводничеством… Саша воспользовалась тем, что все смотрели на Александра Ивановича, и чуть дольше и внимательнее осмотрела Якова. Она знала, что бывает с Иными здесь. Яков встретился с ней глазами и успокаивающе прикрыл веки: всё хорошо, всё в порядке. – Как он оказался в одной камере с Беккером? Вы его позвали? Для чего? Соловьёв открыл рот для ответа, да так и замер с затуманенными глазами. – Я… не уверен, – наконец осторожно сказал он. – Я бы не позвал его, нечего ему там делать, но если все свидетели подтверждают, что он там был, возможно, что я находился под воздействием. Только вряд ли это действительно Чайка. – Ну наконец-то! – воскликнул Максимов, возвращаясь к обычному амплуа. – Наконец-то вы заговорили как дозорный, Александр Титович! Константин задумчиво посмотрел на Жезл, который не прикасался к Соловьёву во время его ответа, словно решал, не попросить ли его повторить сказанное под воздействием, чтобы наверняка. Опыт говорил, что Светлые из Казани уже достаточно напуганы, осознают всю шаткость своего положения и должны петь как райские птицы, чтобы хоть немного улучшить свои перспективы. Однако… Саша прикрыла глаза, вспоминая вчерашний день. …Соловьёв вздрогнул, словно не ожидал здесь никого увидеть. Из тени выступил молодой ещё, не старше лет тридцати, мужчина с козлиной бородкой, одетый в пиджак с растянутыми локтями, заправленные в сапоги выцветшие штаны и засаленный картуз. – Здравствуйте, дорогой вы наш Александр Титович, благодетель! – он прижал руки к сердцу. – Что вы здесь делаете, Варфоломей Андреевич? – строго спросил Соловьёв. – Я же велел вам уходить ещё час назад, – и обернувшись к столичным гостям, пояснил: – Это наш… ммм… добровольный помощник. Очень, очень болеющий за благополучие города гражданин. Хотел воззвать к совести подозреваемого, но видимо, не дозвался… Тёмная шагнула вперёд, внимательно глядя в глаза Соловьёву. Поравнявшись с князем, она протянула руку, и Константин Григорьевич, усмехнувшись, передал ей артефакт. Саша сделала ещё один шаг, и впечатала камень в рёбра мужчине с такой силой, что Светлый оказался зажат между стеной и тростью. Даже дышать ему было трудно. – Александр Титович, – её аура вспыхнула алым и золотым гневом, совсем как её глаза. – Если вы думаете свалить ваше поведение на влияние неизвестного вам Иного – поверьте мне: у вас не выйдет. Милорадова не стала говорить о том, что она очень хорошо запомнила, из-за кого чуть не погибла и она сама, и Яков. И что если ей покажется, что наказание Соловьёва недостаточно суровое – она найдёт его и сделает всё сама. С наслаждением. И когти потом оближет. Ей не было нужды говорить это вслух: всё было написано в её взгляде. – А теперь скажите, как человек, которого вы назвали Варфоломеем Андреевичем, оказался в камере Беккера? Не торопитесь, рассказывайте подробно. Соловьёв взглянул на неё затравленно: – Я не помню! Светом клянусь, не помню! Степанов уже только страдальчески морщился, глядя на обожаемое начальство. – Я бы на вашем месте, – мрачно заметил Беккер, – сейчас не рисковал бы к Свету апеллировать… – Вот он, – словно не услышав его, казанский глава указал плечом на Панфилова, – обещал позаботиться о том, чтобы Беккер подставился. Я даже не знал как! Я не помню человека в карцере и не знаю, почему назвал его Варфоломеем! Панфилов сплюнул себе под ноги: – Повязаны мы, повязаны, а я ж как правильно хотел, как справедливо! Александра переместилась к Панфилову одним плавным, текучим движением: так двигается охотящаяся кошка. Камень в артефакте, злорадно полыхнув, ткнулся мужчине в плечо. Милорадова приблизила лицо к его лицу и выдохнула: – Говорите, – её голос был негромким, почти интимным, и каким-то пугающе мягким, учитывая обстоятельства. Оборотень была так близко, что Павел видел, как в её глазах одна за другой загораются золотые искры, и сразу же невидимый ветер донёс до него ощущение хвойного леса, и снега, и огромных мягких лап, и ожидания свежей крови… запах готового перекинуться оборотня. Князь про себя подумал, что было бы славно дать подчинённой сорвать кусок плоти с лица Панфилова, но надо будет проследить, чтобы она не разорвала ему горло сразу же. То есть он в принципе видел вероятность процентов в семь, что она не сдержится – и даже не стал бы осуждать Сашеньку за это. – Этот мужик явился сам с месяц назад, – быстро заговорил полицмейстер. – Тёмный, сказал, что зашёл представиться из вежливости… Сейчас я понимаю, что не могу вспомнить ни его имя, ни ауру, но тогда всё было в порядке. Когда Александр Титович после пропажи иконы рассказал мне о желании подставить столичного выскочку… пардон, конечно, но так… я пошёл к нему, баш на баш, мол, выручи, а я тебя… – Вот так всё и начинается, – назидательно сообщил Максимов. – Тут уступка, там уступка, а в результате вы оказываетесь в подвале и в вас тычет острыми предметами красивая женщина, готовая вас убить. Милорадова бросила на Максимова лукавый взгляд: – Что вы, Александр Иванович! Зачем мне его убивать? Мертвые же не говорят, – и, повернувшись к Панфилову, продолжила: – Что вы о нём помните? Адрес? Внешность, слепок ауры сожительницы? Акцент, говорок, типичные выражения? – Это смотря как спросить, – еле слышно пробормотал Максимов, но развивать тему не стал. – В голову лезет опять же Чайка… – отвечал Саше Панфилов. – Но это не может быть он, Чайка не Иной и живёт в Казани уже лет десять, не меньше! Хотите, вместе к нему наведаемся, или сами сходите – Шевлягинский дом, угол Муратовской и Кирпично-Заводской. – Вам, случайно, не сообщали последние недели об убитом без лица? Обезображенном либо сожженном мужском теле? Думаю, если действовал Темный, ваш Чайка уже некоторое время мёртв. С другой стороны… это может быть сильный менталист. Но как мы его пропустили? – последний вопрос Саша задала напрямую Князю. В ответ он передернул плечами: – Мы не можем найти всех Иных. Некоторым везёт, и мы сталкиваемся с ними сразу после инициации, и успеваем обучить и социализировать. Но наша знаменательная личность уже обучена и подготовлена. Просто… не нами. Скорее всего, он уже замёл следы и уехал, но для очистки совести я бы послал кого-то проверить его комнаты. Поспрашивал соседей, вот это всё, чем вы, Панфилов, должны были заниматься. – Мы не успели… – начал полицмейстер, но тут его неожиданно перебил уже, похоже, некоторое время закипавший Степанов: – Вы могли послать меня, Павел Борисович. Или Аркашу. Или Димитрия. Да мало ли у вас сотрудников! А вы взяли трёх подозреваемых, один из которых был заведомо невиновен, другая виновна, но не раскрыла, ни с кем в сговоре, ни где Образ, а третий для ровного, видимо, счёта, и что, успокоились? Да за эти три дня с иконой могло случиться вообще что угодно! Александр Иванович, Константин Григорьевич, дозвольте за помощью обратиться! Опыта у меня в сравнении с вашими дозорными даже не кот, мышь начхала, но я хоть город знаю да горожан! Беккер посмотрел на послушника с уважением. В чёрных глазах Бельского вспыхнул весёлый огонёк интереса. – Вы обращаетесь от имени Ночного Дозора Казани? Саша прошлась по Степанову внимательным взглядом, явно запоминая его во всех деталях: мимику, ауру, запах. Он казался милым и несколько наивным, но за этими качествами стояли сила духа, честность и неравнодушие. Тёмная едва заметно улыбнулась, проявляя человеческую симпатию. Алексей на секунду замялся, глядя на Соловьёва и Панфилова. Первый отвёл глаза, а второй вдруг негромко устало сказал: – Прав ты, Алёшка, кругом прав. Бог в помощь… Послушник перекрестился и посмотрел прямо на Бельского: – Да, Константин Григорьевич. Я обращаюсь от имени Ночного дозора Казани.