Constellations of Love

Вильгельм Он едва помнит, как сел в машину и доехал домой. Всю дорогу он заставлял себя не плакать. Говорил себе, что то, что он сделал было к лучшему и что это было ради того, чтобы у Симона была лучшая жизнь, даже, если эта жизнь не включала в себя него. — Мама? Папа?... Эрик? — говорит он в темноту дома, когда заходит внутрь, но ответа нет. Не то чтобы он чего-то ожидал. Он чувствует, как его дыхание начинает учащаться, и это знакомое, всепоглощающее жужжащее чувство начинает овладевать им. Он нащупывает свой телефон, потому что чувствует, что у него вот-вот случится сердечный приступ, но пытается сосредоточиться. Это паническая атака, это паническая атака, это… Он хочет позвонить ему. Человеку, который больше всего помог ему справиться с паническими атаками. Он хочет Симона, хочет, чтобы он был здесь, хочет считать его пульс, чтобы успокоить свой разум. Но он не может, потому что Симон всё равно бы не ответил, сколько бы раз он ему не звонил. Симон теперь его ненавидит, вероятно, сильнее, чем когда-либо прежде. Образ Симона, плачущего в агонии, промокшего под дождём, не выходит у него из головы. Он вводит номер, даже не понимая, какой именно, прежде чем вспоминает, что это номер Эрика. Вызов длится секунду, но затем писк сообщает ему, что абонент недоступен. Его сердце колотится, он кидается к ящику, достаёт письмо и смотрит на него. Перед глазами всё расплывается, он едва может разглядеть почерк Эрика на конверте. Это всё его вина. Он всегда всё портит. Всё, что у него было, разрушено. С Симоном. С Эриком. Если бы он только был менее эгоистичным. Если бы он только был другим. Эрик всё ещё мог бы быть рядом. Он разрывает письмо, виня себя в каждом действии. Он смотрит, как кусочки рассыпаются по полу, и в следующее мгновение он оказывается в своей машине, даже не понимая, как он сюда попал. Его руки, сжимающие руль, дрожат. Он внутри. Внутри квартиры Эрика. Сидит напротив Эрика. Он понятия не имеет, как, чёрт возьми, здесь оказался. — Ты вообще не помнишь, как сюда доехал? — спрашивает Эрик, его голос такой знакомый, несмотря на всё это время. Он выглядит немного старше, его волосы немного короче, но в остальном… Это он. Это правда он. — Я даже не знал, что помню твой адрес, — выдыхает он, — кажется, у меня была двухчасовая паническая атака, — Эрик протягивает ему кружку. Горячий шоколад, — ты помнишь? — Что с трёх лет твой любимый напиток — горячий шоколад? Да, я помню, — Эрик закатывает глаза и улыбается. — Сейчас чувствуешь себя лучше? — Эрик спрашивает, и он кивает, — не торопись, но… хочешь рассказать, почему ты приехал сегодня? Почему из всех дней недели ты выбрал сегодня? — Я порвал твоё письмо, — говорит он, потому что не совсем понимает, как начать. — Я отправлял тебе письмо? — Вилле смотрит на Эрика, пытаясь осмыслить слова, которые только что вылетели из его уст. Неужели он всё это себе придумал? — я шучу, — усмехается Эрик, и он стонет. — Ты чертовски напугал меня! Я думал, у меня галлюцинации или что-то такое! — Не могу поверить, что на самом деле написал тебе настоящее, рукописное письмо. Как пожилой человек. — Наверное, потому что я не отвечал ни на одно из твоих сообщений, — говорит он, чувствуя, как вина охватывает его. Эрик, кажется, замечает, потому что говорит: — Послушай. Я написал это письмо тебе только для того, чтобы сказать, что тебе не стоит чувствовать себя виноватым из-за этого. Что это нормально, что тебе нужно отдохнуть от меня. Я знаю, что мысли обо мне заставляют тебя вспомнить те травмирующие моменты, когда ты видел меня таким в ​​больнице. Но Вилле, это не твоя вина. Да, мы поссорились, но это случается со всеми. То, что произошло, несчастный случай, это была чистая случайность. Это была не твоя вина. На секунду это всё, что он видит в своём сознании. Тело Эрика, подключённые к нему трубки и его травмированное тело, почти безжизненно лежащее на белой больничной койке. — Да, но из-за этого тебе пришлось полностью отстраниться от нашей семьи. Ты не смог отпраздновать с нами Рождество, или свой день рождения, или любой другой праздник. — И я сознательно делаю такой выбор каждый раз, потому что для меня важнее, чтобы ты хорошо себя чувствовал на этих праздниках, — говорит Эрик, — ты не сделал ничего плохого. Но если бы он поступил по-другому, Эрика бы не было в машине в тот момент. Его бы вообще не было на той дороге. Он ещё больше вжимается в диван. — Я правда рад, что ты приехал, — говорит Эрик, и Вилле улыбается. Они разговаривают до вечера среды. Он звонит отцу, чтобы сообщить, где он, и просит его позвонить в школу завтра и сказать, что он заболел. Он просто пока не может вернуться домой. Эрик отправляет электронное письмо на работу с просьбой о срочном отпуске. Эрик рассказывает ему о своей жизни. Вилле ему — о своей. Ему особо не о чем рассказывать, пока он не доходит до момента с фиктивными отношениями. Сначала он был не уверен, стоит ли упоминать об этом, но как только он начал говорить о Симоне, его было не остановить. — Подожди, — говорит Эрик, когда он наконец замолкает, — итак, подведём итог. Ты ненавидел этого мальчика, типа, годами, а потом вы с ним решили притвориться, что встречаетесь, проделали всю эту кропотливую работу, чтобы никогда больше не общаться, но из-за того, что ты хотел ему помочь, теперь вы на самом деле, скорее всего, никогда не будете общаться. Но ты расстроен из-за этого, потому что случайно влюбился в него. — Всё верно, кроме той части, где я влюбился в него. Я не влюбился в него. Эрик смотрит на него как на идиота. — Вилле, ты только что тридцать минут подряд говорил мне про этого мальчика! Ты буквально ни разу не сделал вдох за эти полчаса! Ты никогда так много не говоришь и ждёшь, что я не пойму, что ты в него влюблён? Он задыхается: — Я не влюблён в Симона! — Как скажешь, — закатывает глаза Эрик, — покажи мне фотографию. Вилле пролистывает свою галерею, чтобы найти селфи, которое они отправили в групповой чат. — О, он правда милый. Не удивлён, что ты от него без ума. — Может быть, я понял, что он не такой, как я думал, но я не без ума от него. Я ненавидел его вечность! Это всё не могло просто испариться. — Ты пытаешься убедить меня или себя? — Заткнись. — Ты собираешься попытаться уговорить его простить тебя за то, что ты рассказал его тёте? — Да… Но я не знаю, сможет ли он. — Дай ему время. Это может произойти нескоро, но если то, что ты сделал, действительно к лучшему, если ты сделал это для него, он сможет однажды это понять… Я надеюсь, что он поймёт, потому что мне, вероятно, придётся слушать твои бесконечные жалобы. — Отстань, — стонет он, но не может сдержать улыбку на лице. Простит ли его Симон? Он очень на это надеется. Но узнать это невозможно, и Симон — самый упрямый человек, которого он когда-либо встречал. Шансы невелики. Но он всё равно хочет извиниться. За то, что он сделал всё это за спиной Симона, и особенно за то, что он сказал тогда под дождём. Он не может выкинуть из головы образ Симона, он выглядел так, будто Вилле уничтожил его своими словами. Как будто он с таким же успехом мог просто дотянуться до груди Симона и разорвать его сердце на части. Он хотел бы, чтобы Симон был здесь сейчас, чтобы помочь ему уснуть в этой незнакомой квартире. Он хотел бы, чтобы он мог обнять его и сказать ему, что он не неудачник. Что он невероятен, потому что всегда находит способы поддержать себя и Сару. И что, возможно, да… Вилле действительно чувствует что-то пугающе близкое к любви к нему. Симон Он не может сосредоточиться на уроках всю неделю. Всё, что он замечает, — это тяжесть у себя в сердце, ощущение, что всё требует гораздо больших усилий, даже дыхание. Всё это кажется бессмысленным. Он даже не утруждает себя конспектированием на уроке английского, поэтому знает, что миссис Диас задержит его после урока. Пока все выходят из кабинета, он стоит у её стола и ждёт, когда она заговорит. — Чего ты ждёшь? — спрашивает она, и, о, неужели ей действительно нечего ему сказать? — Эм, ничего, — отвечает он, начиная уходить. — Держи, — говорит она ему, протягивая ещё один бумажный пакет. — Спасибо, — тихо говорит он и быстро уходит, потому что больше не может там стоять. На обеде все молчат. Он написал Андре о расставании и добавил, что он может рассказать об этом всем, если хочет, чтобы все за столом знали. Он знает, что технически это не настоящее расставание, так почему ему кажется, что его сердце правда разбито? Все пытаются его утешить, поднять ему настроение, но они не знают, что всё, что произошло с Вилле, — это даже не половина проблемы, и что вся его жизнь теперь может рухнуть, и он может потерять всё. Он чувствует отсутствие Вилле за обедом рядом с собой, когда ест, но его немного утешает вкус супа. В записке говорится, что это знаменитый суп Карла, а также он видит просьбу вернуть контейнер во время шестого урока. Там спрашивается, какие супы он любит, и он просто отмечает все галочки, потому что у него больше нет сил протестовать. Теперь это бессмысленно. Он появляется в кабинете мистера Холма, достаёт контейнер из рюкзака и ставит его на стол. — Спасибо, эм, за то, что приготовили его. Но вам необязательно это делать. Вам не нужно волноваться о- — Не волнуйся, можешь сесть на своё место, — говорит мистер Холм, — на самом деле подожди, — добавляет он, выуживая что-то из ящика стола, — держи, это Саре, — говорит он, протягивая Симону книгу о породах лошадей. Он уже чувствует, как у него наворачиваются слёзы, когда он принимает подарок. В пятницу ему вручают ещё один пакет с едой. — Вам необязательно… зачем вы это делаете? — спрашивает он, потому что больше не выдерживает тайну, — что я сделал, чтобы заслужить это? — Он никогда раньше не участвовал в её жизни, а она никогда — в его, поэтому он не понимает, почему, прожив здесь совсем недолго, она уже ходит к нему домой, дарит ему еду и книги о лошадях для Сары. — Заслужить это? — спрашивает она, нахмурившись, — Симон, тебе не нужно ничего из этого заслуживать. Ты семнадцатилетний мальчик. Ты ещё даже не взрослый. Тебе не нужно заслуживать предметы первой необходимости. В этом возрасте они должны быть предоставлены тебе. — Ой, — это всё, что он говорит, потому что у него кружится голова, и он не знает, что ещё сказать. Внезапно он чувствует себя странно, как будто вот-вот заплачет, поэтому он поворачивается, чтобы уйти. Но останавливается, как только доходит до двери, — эм… Почему я никогда с вами не встречался до того, как вы переехали сюда в этом году? — Ну, ты знаешь, какой упрямой могла быть твоя мать, — грустно говорит миссис Диас. И он кивает. А затем слышит слова Вилле в своей голове. Что она может сделать, кроме как сделать ситуацию лучше для тебя? Почему… Почему ты такой чертовски упрямый? Он машет головой, возвращаясь в реальность, сосредотачиваясь на диалоге. — У нас были разногласия… по поводу твоего отца. А потом скандал. После этого нам было трудно заново выстроить наши отношения, и, боюсь, я была такой же упрямой, — говорит она, грустно улыбаясь. Он хочет спросить больше, но в этот момент урчит его живот, когда он вспоминает о пакете с едой в своей руке. — Мы можем поговорить в другой раз, иди пообедай, — говорит она, и он уходит. Сегодня Вилле снова не пришёл на обед, и Симон вообще не видел его в коридорах. Его определённо здесь нет. Но если он не в школе, то где? Он предполагает, что Фелис знает, но она ничего не говорит, поэтому он думает, что с ним всё хорошо. Но почему он вообще беспокоится? Вильгельм доказал, что он именно тот, кем Симон его считал, тот, кто думает, что его путь правильный, и все остальные должны его слушать. Его почти обманули, заставив думать, что то, что он чувствовал рядом с ним, было чем-то настоящим. Слава богу, Вильгельм напомнил ему о своей истинной сущности, прежде чем он позволил себе привязаться ещё сильнее. Записка, которую он находит в пакете, ещё больше портит ему настроение. Я заеду завтра в шесть, чтобы забрать вас с Сарой на ужин. Увидимся! Он ненавидит восклицательный знак в конце предложения. Он ненавидит всё в этой ситуации. Почему она хочет пригласить их на ужин? Чего она хочет? Он может сам приготовить им ужин, ему не нужна её помощь. Ему не нравится, что она думает, что ему нужна её помощь. А что, если это оно? А что, если она скажет ему, что позвонила в органы опеки, и они скоро приедут. А что, если… — Симме, не хочешь завтра вечером прийти ко мне и потусоваться? — спрашивает его Андре, вырывая из круговорота мыслей. — О, эм, нет, спасибо, — отвечает он. Он не знает, как сказать, что у него, по-видимому, есть планы на завтра с тётей, которая, вероятно, вот-вот перевернёт всю его жизнь, и его сестру заберут у него, и он потеряет всё, что у него есть, — я знаю, что ты занят, и, думаю, тебе надо делать домашнее задание и всё такое. Он, видимо, отвратительный лжец, как и сказал Вилле, потому что Андре отвечает: — Серьёзно, приходи. Я знаю, что это было твоё первое расставание и что это очень-очень тяжело. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я всегда рядом. Я мог бы приехать, забрать тебя и Сару. Мы могли бы… — Правда, я в порядке. — Но это не так, и мы не проводили время вместе уже целую вечность. — Это не только моя вина, — огрызается он, — ты тоже всегда занят своими дополнительными занятиями, кружками и организациями. Я не единственный, у кого нет времени. Андре не отвечает, просто смотрит на него, а затем отворачивается. Его тут же охватывает чувство вины. Он только что накричал на своего лучшего друга. Что с ним не так? — Извини, — тихо говорит он и видит, как Андре слегка кивает, — ты просто пытался помочь. Я просто… я чувствую себя странно сейчас. Я справлюсь с этим. Он должен. Наконец, обед, который кажется бесконечным, подходит к концу, и он идёт на следующий урок, а его глупые мысли напоминают ему, что раньше Вилле провожал его на этот урок, держа за руку. Вильгельм Они с Эриком проводят весь четверг вместе, разговаривая, обедая, играя в видеоигры, Эрик отводит его в свой любимый местный ресторан. В пятницу утром раздаётся стук в дверь, и они с удивлением видят там их отца с двумя чемоданами. — Я подумал, что должен прийти и… ну, ты не сможешь прожить столько дней без смены одежды, — говорит его отец. Он тут же бросается обнимать его, и Эрик присоединяется к ним, и это едва не сбивает их с ног. Он чувствует, как его захлёстывает волна счастья, когда он видит всех мужчин своей семьи снова вместе, чего давно не происходило. Он также не может не чувствовать себя счастливым, когда видит, как быстро Эрик бросается в объятия. Он помнит начало выздоровления Эрика, когда тот даже не мог ходить. — Ого, ого, вы уже не маленькие, расслабьтесь, а то убьёте меня, — шутит их отец, поэтому он ослабляет объятия, и Эрик делает то же самое, они все начинают смеяться. Они решают поближе познакомиться с городом, прогуливаясь, пока Эрик описывает различные достопримечательности и места, которые он любит. Их отец рассказывает им больше о своей работе, и Эрик делает то же самое. Вилле почти не говорит, потому что он поделился практически всем с Эриком накануне. Однако он не может удержаться от мыслей о Симоне, о безумном состоянии мальчика, когда он наблюдал, как его тётя осматривает дом, как Симон толкает его и кричит, говоря Вилле, что ему никогда не стоило доверять ему. Эрик, кажется, замечает перемену в его настроении, потому что на секунду бросает взгляд на Вилле, а затем говорит: — Может сходим на небольшой рынок, который я очень люблю? — с чем он и их отец соглашаются. Они добирается до рынка, заполненного всевозможными прилавками, где люди продают товары ручной работы. — Ты помнишь это место? — спрашивает его Эрик, и он качает головой, — мы были здесь однажды, когда ты был маленьким, — объясняет его брат, — ты очень хотел эту маленькую стеклянную статуэтку, поэтому я купил её тебе, но я почти уверен, что ты потерял её ещё до того, как сел в машину, чтобы уехать домой. — Ладно, может быть, я это смутно помню, — говорит он, вспоминая что-то подобное, — они всё ещё продают их здесь? — На самом деле да, — говорит Эрик, меняя направление, — где-то здесь. Все трое подходят к столу, заполненному множеством стеклянных животных, каждое из которых столь же изящно и замысловато, как и предыдущее. Продавец радостно приветствует их, и Эрик тут же завязывает дружескую беседу с ним, чего Вилле никогда не удавалось сделать. Пока Эрик, продавец и его отец разговаривают, он осматривает стеклянные фигурки, ища ту, за которую зацепится его взгляд. В конце концов он замечает стеклянную зелёную лягушку с изящной короной на голове, и это заставляет его улыбнуться. Он берёт её и рассматривает. — Тебе что-нибудь понравилось? — спрашивает Эрик. — Да, хм, вот эта, — говорит он, доставая кошелёк. — Я заплачу! — настаивает Эрик, выхватывая фигурку из его рук и тут же расплачиваясь. — Спасибо, — говорит он продавцу и Эрику, когда его покупку упаковывают и отдают ему. — Постарайся не потерять её, — ухмыляется Эрик. Симон Сегодня вечером. Сегодня вечером они с Сарой должны пойти на ужин со своей тётей. Она хочет поговорить с ними, и он знает, что произойдёт. Есть только один вариант, которым всё это может закончиться после того, как она увидела дом, его состояние и то, как они живут. Она собирается позвонить в органы опеки. Всё, о чём он может думать, это сколько ещё времени он проведёт с Сарой, прежде чем ему придётся с ней попрощаться, и они заберут её у него, по чаевым сегодня на работе видно, насколько он рассеян. Он был так близок к тому, чтобы стать восемнадцатилетним, оформить опеку над Сарой, уехать, работать на нескольких работах, снять квартиру. Он был так близок, а теперь всё это рушится. В конце концов он идёт забрать свои деньги у Агнес. Она стала гораздо жёстче с ним с тех пор, как мистер Холм поругался с ней, что едва не стоило ему работы. Она стала более грубой и теперь общается с ним только по делу, она также стала более холодной и менее тактильной, а такое отношение его вполне устраивает. Он направляется домой, и, когда он открывает входную дверь, он понимает, что его отец там и не спит, потому что атмосфера напряжённая. Он проходит дальше в дом, смотрит в конец коридора и видит, что дверь Сары закрыта, и, следовательно, заперта, что означает, что с ней всё в порядке, хотя он не думает, что Мике когда-нибудь причинит вред Саре, только ему, но лучше уж так. Он слышит звуки, доносящиеся с кухни, а это плохо, потому что у него не было возможности поесть на работе, и он очень надеялся перекусить чем-нибудь перед тем, как они отправятся на ужин сегодня вечером. Но это того не стоит, он знает это точно. За все эти годы борьбы с этим, его тело как будто научилось понимать, когда окружающая его энергия небезопасна и когда ему следует бежать. Как можно тише он пытается пройти мимо входа на кухню и направиться по коридору, но его отец замечает его и поворачивается, оторвавшись от того места, где он помешивал что-то в кастрюле, выглядя рассеянным. — Симон. Он ненавидит, что его кровь мгновенно стынет в жилах при звуке собственного имени. Один человек не должен иметь над ним такой власти. Один человек не должен пугать его так сильно, и всё же он стоит здесь, застыв на месте, потому что его собственный отец произнёс его имя. — Да? — спрашивает он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и ровно, и пытаясь подавить презрение, которое он испытывает к нему, к тому, как в один момент он взрослый, который держит всё под контролем, а в следующий — чувствует себя испуганным маленьким ребёнком, не знающим, куда бежать. — Что я тебе говорил о том во сколько возвращаться домой? — невнятно говорит его отец, и он пытается подавить вздох. Как будто он попал в чёртову временную петлю. — Папа, мы уже говорили об этом, — отвечает он, — я был на работе. — Тебе надо спрашивать разрешение, чтобы находиться на улице после комендантского часа, Симме. Он чувствует, как его начинает тошнить от того, что его отец использует это прозвище. — Комендантский час? — спрашивает он, искренне удивлённый, — у меня уже много лет не было комендантского часа? С тех пора, как умерла мама. — Мой дом — мои правила, — отец, шатаясь, идёт к нему, и на этот раз ему не удаётся сдержать вздох, потому что он действительно находится во временной петле, и он просто не может заставить себя больше волноваться. В любом случае, что ему терять? Всё, что у него есть, всё, ради чего он работал, у него вот-вот отнимут, и его накрывает осознание того, что он больше ничего не чувствует. Это пугает. Он не может вспомнить время, когда ему было просто всё равно, потому что его проблема всегда заключалась в том, что он слишком много о чём беспокоился. Но сейчас, здесь, со зрачками отца, широкими, как сами радужки, налитыми кровью и безжизненными, с его отвратительным дыханием на лице, он чувствует себя бесчувственным. Он точно знает, чем это закончится, но на этот раз он внезапно не чувствует никакого страха, он просто чувствует пустоту. Может быть, боль, которая вот-вот наступит, — это всё, что ему суждено чувствовать. — Я просто пойду спать, — лжёт он, собираясь сделать шаг назад, но едва ли пытается пошевелиться, потому что знает, что отец остановит его и, скорее всего, схватит, и он не чувствует ничего, кроме пустоты, когда его отец делает именно это. — Ты никуда не пойдёшь. Мы ещё не закончили, — говорит Мике, его голос низкий и опасный. — Ты прав, — он вздыхает, не в силах заставить себя почувствовать себя хоть что-то. Обычно он попытался бы успокоить отца, но сегодня, похоже, всё по-другому. — Мы ещё не закончили, потому что ты хочешь проделать всю свою рутину свистоплясок, избивая своего единственного сына, чтобы ты мог почувствовать… какую-то власть и силу? — Что ты только что мне сказал? — Мике держит его за плечи, его хватка так крепка, что Симон уверен, что там останутся синяки. Ну и ладно. — Я сказал, чтобы ты просто сделал это и отстал от меня, потому что я устал и хочу уйти в свою комнату. Мике резко толкает его в плечи, так что он отступает назад достаточно далеко, чтобы удариться в стену. Мике медленно движется вперёд, явно с трудом удерживаясь на ногах, учитывая, насколько он обдолбан. Это жалко. — Ты жалок, — выплёвывает Мике, а Симон даже не заметил, что произнёс свою мысль вслух. Он вообще почти не думает, — мой единственный сын оказался ёбаным неудачником, — слова, капающие, словно яд, с губ его отца, заставляют что-то отвратительно скручиваться в его животе, — который предпочёл бы лежать на улице и смотреть на небо со своей матерью, чем сделать хоть что-нибудь полезное в своей жизни. — Не говори о маме, — выплёвывает он в ответ, и призрачное, пустое чувство, которое он испытывал, трансформируется в нечто худшее. — В этом-то и проблема, — Мике сильнее прижимает его к стене, — ты, блять, слишком чувствительный. — А ты, блять, слишком никчёмный, — сопротивляется он, не заботясь о том, что, как он знает, последует после этих слов. Его уже ничего не волнует. Он чувствует, как рука бьёт его по лицу, его щека саднит, но он продолжает. — Ты ёбаный никчёмный пьяница, который не сделал ничего, кроме как разрушил наши жизни, и ты стоишь здесь и говоришь, что это я жалок? Что это я неудачник? Ты ублюдок, который выбрал любовь к наркотикам вместо любви к собственным детям. Следующий удар в живот причиняет гораздо больше боли, и он сгибается пополам от силы, но заставляет себя оставаться на ногах. Его глаза закрыты от боли, поэтому он ничего не видит, только чувствует, как боль молнией проносится от носа к лицу, он задыхается и открывает глаза, когда он видит, как кулак исчезает из его поля зрения. Он едва замечает, как его собственная рука поднимается, чтобы зажать нос, а затем он убирает её, чувствуя, как течёт кровь. Его снова толкают, и на этот раз он не может устоять на ногах, боль, исходящая отовсюду, слишком сильно поглощает его мысли. — Не моя вина, что легче любить это, чем тебя, — говорит Мике, смотря на него сверху вниз. — Добро пожаловать в реальный мир. Это для твоего же блага. Я пытаюсь разбудить тебя от твоего глупого мира фантазий. Теперь, когда её больше нет, никто не будет заботиться о тебе. Ты думаешь, кто-то будет лежать в поле и смотреть на какие-то тупые звёзды вместе с тобой? Будь мужчиной, а не тем, кто ты, блять, сейчас. Он остаётся на полу, кровь продолжает капать у него из носа и скапливаться в руке, пока его отец уходит. Он остаётся там, боль в животе затрудняет дыхание, и он слышит, как заводится двигатель машины, а затем она уезжает. Он не знает, как Мике вообще умудряется водить машину в таком состоянии. Он надеется, что, по крайней мере, он врежется в дерево, а не в другого человека. В конце концов он, шатаясь, встаёт, добирается до ванной и закрывает за собой дверь, прежде чем Сара поймёт, что их отец ушёл, и выйдет, чтобы найти его. Он не хочет, чтобы она видела его таким. Она уже видела эту картину достаточно раз. Он ждёт, пока его нос перестанет кровоточить, и вытирает остатки крови тканью, осматривая его. Он не выглядит сломанным, хотя он определённо скоро распухнет. Он кладёт руку на живот, пытаясь понять, как глубоко он может вдохнуть, пока не станет больно. Оказывается, что он вообще еле дышит, потому что каждый вдох кислорода вызывают острую, ноющую боль. Когда он тихо выходит из ванной, он видит только что открытую бутылку виски рядом с креслом в гостиной. Он не может унять боль, и на этот раз она просто невыносима. Боль не только в теле, но и в сердце, в разуме. Он поклялся никогда не пить настолько много, чтобы не иметь возможности контролировать себя, с тех самых пор, как впервые попробовал алкоголь, но, возможно, оно того не стоит. По крайней мере, теперь, может быть, он сможет заглушить боль и заставить свой разум перестать думать. Ему больше нечего терять. Он откручивает крышку и подносит бутылку ко рту, морщась от жжения в горле. — Спасибо, что оставила меня здесь с ним, мама, — он снова прижимает бутылку к губам и снова делает глоток, на этот раз не чувствуя жжения. Его отец прав. Он просто болтливый, самоуверенный, сломленный ребёнок, чьё сердце и разум так изранены и за столькими стенами, что он никому никогда не будет нужен. Как только любой, кто окажется настолько глупым, чтобы влюбиться в него, поймёт, насколько он испорчен, сколько времени ему придётся потратить, пытаясь пробиться сквозь его стены и собрать воедино осколки его сердца, его перестанут хотеть. Мике прав. Никто никогда не полюбит его настолько, чтобы лежать здесь и смотреть на звёзды, слушать про все эти глупые созвездия, которые он знает. Каким-то образом он сейчас на крыльце. Он не знает, сколько времени прошло, но почему-то бутылка в его руках становится всё тяжелее и тяжелее, хотя она всё пустеет и пустеет. — Почему ты оставила меня с ним одного, мама? — Симон, задыхаясь, говорит в темноту ночи, чувствуя, как в нём закипает ярость. На улице холодно, но он не может заставить себя волноваться об этом. Ярость уходит так же быстро, как и приходит, и на смену ей приходит печаль, такая глубокая, что он чувствует её всем своим существом, — пожалуйста, вернись, — он чувствует, как слёзы начинают течь по его щекам. — Просто вернись. Я скучаю по тебе, я скучаю по тебе, я скучаю по тебе… Его мысли обрываются, когда в глаза бьёт яркий свет фар, исходящий от машины, подъезжающей к дому. Это миссис Диас, он понимает это, только когда она выходит из машины. Он не успевает моргнуть, как она оказывается рядом с ним. Чёрт, он никогда в жизни не был настолько пьяным. Он чувствует, как бутылку забирают из его рук, прежде чем он осознаёт, что происходит, и смотрит туда, где она теперь лежит в траве. — Я здесь, — слышит он её голос, или ему кажется? Он не совсем уверен, что происходит прямо сейчас или где он находится. Она садится на ступеньку крыльца рядом с ним, крепко обнимая его, и он кладёт голову ей на плечо. Он не может заставить своё тело соединиться с мозгом и слушаться его, поэтому его руки просто безвольно лежат по бокам. — Я здесь. С тобой всё хорошо. Всё хорошо. Её голос такой мягкий, и звучит как… он снова начинает плакать. Он ничего не может с собой сделать. Он звучит так похоже на голос его мамы. — Всё хорошо. Выплесни это наружу. Я здесь. А затем он, видимо, повернулся достаточно сильно, так, что она смогла увидеть его разбитый и окровавленный нос, потому что он слышит, как тихий вздох слетает с её губ. — Симон… Что случилось? Мы должны поехать в больницу- — Нет! — кричит он, даже не осознавая этого. — Никаких больниц! — Но Симон, тебе больно. Это может быть серьёзно. Это сделал твой отец? — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я не хочу в больницу, — умоляет он, даже не совсем осознавая, что говорит. В его памяти всплывают воспоминания о том, как он прощался со своей мамой, когда она лежала на больничной койке. — Пожалуйста. — Хорошо, дыши, я- я просто хочу, чтобы ты был в порядке и безопасности. Ты не должен страдать в одиночестве. Я здесь. Он пытается осознать, что в этот момент он не один. Есть кто-то, кто поддерживает его. Есть кто-то, кто пытается ему помочь. Он изо всех сил пытается выдавить из себя слова, которые был вынужден прятать глубоко внутри в течение многих лет. — Тётя Эйлин, мне нужна помощь, — он снова всхлипывает, — я так больше не могу, — он знает, насколько жалко это звучит. — Пожалуйста, помогите мне, пожалуйста… пожалуйста, пожалуйста- — Собирай вещи, Симон, — говорит она, нежно вытирая ему слёзы, прежде чем встать, позволяя ему опереться на неё своим весом, чтобы сделать то же самое. — Вы с Сарой поедете с нами. Он собирается спросить, кто такие «мы», в момент, когда видит, как её муж выходит из машины с пассажирской стороны. Всё, что он говорит, когда видит, как сильно плачет Симон, прижимаясь к своей тёте Эйлин, это «ох», прежде чем неловко забраться обратно в машину. Это достаточно забавно, чтобы прервать рыдания, которые раздирают ему грудь, и он делает ровные вдохи и выдохи, пытаясь сделать шаг. Он слегка спотыкается, но тётя Эйлин поддерживает его, и они вместе заходят в дом. Он не знает, сколько времени прошло, он как будто то существует в реальности, то исчезает из неё, но он замечает, как тётя Эйлин следит за ним и Сарой, напоминая им о вещах, которые они, возможно, захотят взять с собой. — Убедитесь, что вы взяли зубную щётку, зубную пасту, ваши вещи для школы, всё, что вы хотите забрать отсюда… В какой-то момент он хочет пойти в комнату к Саре, чтобы помочь ей, но Карл, муж его тёти, кладёт руку ему на плечо и говорит: — Сосредоточься на себе сейчас. — Когда он успел зайти внутрь, чтобы помочь? В одну секунду он прячет свой треснувший телескоп в одежду, а в следующую — они уже в жилом комплексе его тёти Эйлин и Карла. Они находятся в центре города, на втором этаже, а балкон выходит на главную улицу. В квартире есть одна главная спальня и две гостевые комнаты, что не имеет никакого смысла, потому что это место кажется слишком большим для всего двух человек. У них нет детей. Он просто стоит там, пока тётя Эйлин отодвигает в угол разбросанные коробки для переезда. — Я знаю, что это меньше, чем твой дом, но, по-моему, это больше похоже на настоящий дом. Надеюсь, ты согласен Симон, у тебя будет дальняя спальня, а у Сары — напротив нашей. Он видит Сару, которая просто стоит там и осматривает коридор, прижимая к груди плюшевую игрушку. Его сестра обычно слишком эмоциональна, но сейчас она просто молчит, и он не знает, что сказать, чтобы помочь ей. Он не понимает, что происходит, и он слишком пьян, чтобы разобраться в этом. — Пойдём посмотрим твою комнату? — Карл протягивает руку Саре, и она кивает. Они вдвоём направляются по коридору. Он, шатаясь, идёт в гостиную, проходя мимо мягких гирлянд, прикреплённых к стенам, и разноцветных ламп, которые придают комнате теплоту и немного индивидуальности. Он выглядывает через балконную дверь и видит проходящих внизу людей. Это кажется милым. Ему кажется, что он находится там, где ему не место. — Мне нравится сидеть на балконе и проверять сочинения, когда на улице не слишком холодно, — говорит его тётя, подходя к нему сзади. Точно, школа. — Школа не будет против, если мы останемся у вас на какое-то время? — На самом деле, я уже поговорила с администрацией, — признаётся его тётя. — Что? — Мы с Карлом, — она делает паузу, — Мы планировали пригласить вас жить с нами, — она протягивает ему стакан с водой, который он даже не заметил, и жестом показывает ему сделать глоток, — вот что мы собирались обсудить сегодня вечером, поэтому я хотела пригласить тебя с Сарой на ужин. Я хотела спросить, что ты об этом думаешь, но, ну, я приехала, и ты был… — Ох, — это всё, что он может сказать, потому что его разум и так затуманен, а этот разговор делает его ещё более затуманенным. Они просто будут жить здесь? Он и Сара? Навсегда? И тётя Эйлин и Карл хотели бы этого? Зачем им это? — Кстати об ужине! — она прерывает поток его мыслей, — Мы больше не можем пойти куда-нибудь поесть, как планировали, потому что ты едва можешь ходить, так что как насчёт того, чтобы что-нибудь заказать. Что бы ты хотел? — Хм, хорошие предложения обычно бывают в- — Я не спрашивала, где бывают хорошие предложения. Я спросила, что бы ты хотел, — повторяет его тётя. — Эм, Сара очень любит- — Симон, — говорит она, нежно кладя руку ему на плечо. Это слишком нежно, и он не знает, как реагировать, особенно после того, как руки были на этих самых плечах и прижимали его к стене всего несколько часов назад. Он ничего не может с собой поделать, когда слёзы снова начинают течь по его щекам. — Извините, — шепчет он, неуверенный, извиняется ли он за то, что плачет, или за то, что не может ответить правильно на её вопрос, или, может быть, за то и другое. — Не за что извиняться, — говорит его тётя. Он всё ещё чувствует нежную тяжесть её руки на своём плече. С этим становится легче справляться. Он надеется, что она не уберёт её, — я просто спрашиваю о тебе. Что ты хочешь съесть сегодня вечером? У тебя есть любимая еда? Он не знает ответ. Он не привык думать о том, что ему нравится. Знает ли он вообще, какая у него любимая еда? Глупо, как усердно он об этом думает. — Эм, мне нравится, хм, паста? — это звучит больше как вопрос, чем как утверждение. — Паста! — повторяет его тётя, улыбаясь, — прекрасный выбор. Честно говоря, я бы сейчас не отказалась от неё. Какую именно? — Мне нравится фетучини Альфредо, — отвечает он, довольный тем, что на этот раз это не прозвучало как вопрос. — Честно говоря, я могу украсть твою идею, потому что теперь, когда ты это сказал, это звучит очень вкусно, — он наблюдает, как его тётя открывает меню ресторана в своём телефоне, — Карл, Сара! — кричит она в коридор, — идите сюда, выберите себе что-нибудь из меню, мы решили заказать доставку, — она снова поворачивается к нему, — эта бутылка воды должны быть пустой, когда я увижу её в следующий раз, — говорит она, и он отдаёт ей честь. Она с Карлом направляются, чтобы помочь Саре обустроиться, поэтому он берёт бутылку воду, которую почти допил, и свой чемодан и идёт в свою комнату. Она довольно просторная, там есть вместительная кровать, больше, чем в его спальне, шкаф, комод и тумбочка. Он идёт к окну, инстинктивно глядя на небо. Сегодня ночью можно увидеть пояс Ориона. Небо довольно ясное. Несколько пятнышек света в узком пространстве наполняют его ощущением спокойствия. Он устанавливает свой сломанный телескоп возле окна, где ему самое место, даже если он не может им пользоваться. — Это не так уж и плохо, да? — слышит он голос, который заставляет его обернуться от удивления. Карл стоит в дверях и смотрит на него. — Это, хм, да. Спасибо, — говорит он, желая ударить себя за то, что не может ничего сказать. Он не знает, что чувствует по поводу всего этого, и даже не знает, сколько вещей ему нужно распаковать или как долго он здесь пробудет. Он видит, как Карл слегка хмурится, что означает, что ему, вероятно, следовало сказать больше, или, возможно, Карл хмурится из-за чего-то совершенно другого, он всё ещё слишком пьян, чтобы ясно размышлять. — Тебе помочь распаковать вещи-? — Нет, я справлюсь, — он случайно перебивает Карла, но не может заставить себя попросить мужа своей тёти сделать что-то ещё для него, когда он и Сара уже врываются в их жизнь на некоторое время, — извините, я хотел сказать, что всё в порядке. Я смогу всё распаковать, спасибо. Он боится, что Карл снова предложит свою помощь, потому что он производит впечатление вежливого и доброго человека, но вместо этого он просто кивает и говорит: — Дай мне знать, если передумаешь. Его инстинкт говорит ему пойти проведать Сару, как только Карл выйдет из комнаты, но ему отчаянно нужна секунда, чтобы собраться с мыслями, и это заставляет его чувствовать себя виноватым. Он решает, что лучше всего принять душ, потому что чувствует себя отвратительно из-за выпитого алкоголя и из-за того, что он плакал на крыльце. Он достаёт все нужные ему вещи и направляется в ванную, останавливаясь, чтобы посмотреть в зеркало. Его нос выглядит немного опухшим, но бывало и хуже, через несколько дней всё должно пройти. Ему больно говорить или двигать лицом, но это тоже пройдёт. Что в конце концов заставляет его отвернуться от отражения, так это его собственные глаза, смотрящие на него из зеркала. Синяки на его лице исчезнут, но пустота и испуг в глубине его глаз, которые являются отражение его души, могут остаться. Он раздевается, стараясь не смотреть на другие синяки, которые, вероятно, уже появились на его теле, и поворачивается к душу. Когда он заходит в кабинку, он ожидает, что обычная прохладная вода хлынет на него, но этот душ тёплый. Он такой тёплый. Он стоит там слишком долго, наслаждаясь ощущением тепла, окутывающего его. Через несколько минут до него, наконец, доходит, что ему не стоит так долго находиться в душе, что вода, вероятно, скоро станет холодной, но этого не происходит. Вода остаётся тёплой. Ему следует пойти к Саре и спросить, как она, но… может быть, он может ещё немного постоять под горячей водой. В конце концов он заканчивает и надевает пижаму, направляясь в гостиную. Кажется, он идеально рассчитал время, потому что именно в этот момент приезжает доставщик. Он чувствует, как его желудок резко урчит при виде еды, и в мгновение ока он съедает свою пасту, идеальную, кремовую и горячую, пока Сара, тётя Эйлин и Карл тоже заканчивают ужинать. Немного позже он сидит на своей новой временной кровати, когда в комнату входит его тётя, садясь на край матраса. Карл заходит за ней, держа мусорное ведро и ещё бутылку воды, которую он ставит на тумбочку. — На всякий случай, — говорит он, слегка улыбаясь, а затем добавляет, — спокойной ночи, Симон, — и выходит из комнаты. — Тебе пора спать, — говорит ему тётя, протягивая руку, чтобы немного пригладить его кудри, — увидимся утром. Зови меня в любое время ночи, если тебе что-то понадобится, хорошо? — говорит она. Он кивает, и она встаёт. Она уходит прежде, чем он успевает собраться с силами, чтобы сказать спасибо. Он натягивает одеяло до подбородка и переворачивается на бок. Первое, что он замечает, — это то, что он лежит в постели и не дрожит. Ему совсем не холодно. Единственный раз, когда он чувствовал такое же тепло, как сейчас, — это когда он принимал тёплый душ, и… Вилле. Он поспешно открывает глаза, потому что в его голове начинают возникать образы Вилле, и он просто не может справиться с этим прямо сейчас. Вместо этого он смотрит на стену, пытаясь прогнать их. Он просто не знает, как ко всему этому относиться, но от одной мысли об этом его начинает тошнить. Вилле рассказал его секреты, которые обещал хранить несмотря на то, что знал о его самых глубоких страхах, и разорвал его сердце на куски. Но Вилле сделал это, потому что считал, что это правильно… Насколько это важно? Он не знает. Часть его хотела бы, чтобы Вилле был здесь, чтобы они могли во всём разобраться. Чтобы они могли понять, всё ли в порядке между ними. Другая часть его надеется, что Вилле уже таинственным образом переехал за границу, чтобы он никогда больше его не увидел. Он не уверен, какая часть побеждает. В конце концов даже эти мысли начинают исчезать, и он возвращается к своим первым мыслям о тепле, когда погружается в сон. Вильгельм Он не хочет покидать квартиру Эрика в воскресенье, но он знает, что начнёт видеть двойки в тестах, если не вернётся в школу, а он никогда не сможет не беспокоиться о своих оценках. Их отец уехал раньше, чтобы успеть заглянуть домой перед своей сменой, так что остались только он и Эрик. Когда они стоят в дверях, Эрик обнимает его так крепко, что его кости хрустят, и говорит: — Увидимся на День всех святых, да? Он кивает Эрику в плечо, обнимая его в ответ. Он скучал по таким объятиям от Эрика больше, чем мог себе представить. — У тебя есть мой номер, так что пиши, если захочешь, — говорит Эрик, когда они отпускают друг друга, и ему требуется секунда, чтобы понять, что имеет в виду его брат. Эрик предоставляет ему право выбора, хочет ли он общаться с ним. Это его решение, хочет ли он быть на связи. — Я напишу, — говорит он, чувствуя лёгкость в груди от осознания того, что на этот раз это правда. — И ещё кое-что, — говорит Эрик, — будь помягче с мамой. Она говорит, что ты игнорируешь её. Он хмурится. — Я знаю, что ты расстроен тем, как она справлялась со всем, и что у тебя есть обиды на неё, я понимаю. Но, пожалуйста, не возвращайся к «я виню себя, поэтому отстраняюсь от всего и всех». Ты сильнее этого, — добавляет Эрик. Слова Эрика напоминают ему слова Симона, сказанные им перед вечеринкой в честь Хэллоуина, когда он предположил, что у него есть склонность отталкивать людей. Возможно, Симон был прав всё это время. — Я постараюсь, — отвечает он. С этими словами он выходит из квартиры Эрика и направляется к своей машине. Он не уверен, что рассказал Эрику всё, что хотел — о том, как он всё ещё не может не винить себя за то, что с ним случилось, как бы он ни настаивал, что не должен этого делать, — но у них будет ещё много времени поговорить в будущем. Он движется вперёд. Пусть и маленькими шажками. Шаг за шагом. Симон Когда он просыпается в воскресенье, на завтрак у них целый шведский стол пятизвёздочного отеля. Он смотрит на всё это в недоумении, потому что никогда не видел ничего подобного. Как будто Карл скупил целый продуктовый магазин. — Офигеть! — говорит Сара, когда видит всё это, и он одновременно с тётей Эйлин восклицают «без ругательств!» Сара лишь ухмыляется и запрыгивает на стул за кухонным столом, тут же поливая два панкейка слишком большим количеством сиропа. — Ну, я приготовила тосты, — смеётся его тётя. — И ты отлично справилась, любимая, — отвечает Карл, качая головой и мягко улыбаясь, подмигивая Симону. Симон не может не улыбнуться в ответ. На столе так много еды, и ему не пришлось готовить или покупать её. Это приятно, но немного странно. — Вам нравится готовить? — спрашивает он Карла, заставляя себя взять несколько кусочков бекона и положить их себе на тарелку с панкейком. — Сначала мне не нравилось, буду честным, — отвечает Карл, — но когда мы встретились с вашей тётей, её еда была абсолютно невкусной, поэтому я решил, что мне стоит научиться готовить, если я не хочу быть отравленным, — они с Сарой смеются, — но сейчас я понял, что мне правда нравится готовить. И это спасает квартиру от пожара. Его тётя проверяет, не смотрит ли Сара, прежде чем показать ему средний палец. Карл просто целует ей руку, а Симон пытается сдержать смех. Его уважение к Карлу только что значительно возросло. Они сидят за столом вчетвером, знакомясь друг с другом поближе, прежде чем тётя велит им идти одеваться. — Мы едем в продуктовый магазин! — взволнованно объявляет она. — На самом деле у нас осталось не очень много еды, потому что Карл приготовил весь холодильник на завтрак, и, к тому же, мы не знаем, что именно вы оба любите, поэтому решили, что поедем все вместе. Он идёт в их гостевую комнату или, может быть, в свою гостевую комнату и роется в чемодане, пока не находит что-нибудь, что можно надеть. Ему кажется, что у него должно быть сильное похмелье после вчерашнего вечера, но на самом деле он не чувствует похмелья вообще. Всё это больше похоже на галлюцинацию, чем не на что-то другое. Наконец они все садятся в машину Карла и едут в магазин. Пока они в пути, он смотрит в окно, отмечая, что с деревьев уже опали почти все листья, ведь на дворе конец ноября. Когда они приезжают в магазин, Сара настаивает на том, чтобы самой везти тележку, поэтому они втроём следуют за ней. Она почти сразу натыкается на витрину, поэтому тётя Эйлин предлагает ей идти впереди тележкой, чтобы показывать дорогу, пока Сара везёт. Сара видит на полке упаковку с закусками, которые ей нравится, когда они проходят мимо, и останавливается, чтобы взять её. Он наблюдает, как его сестра сначала смотрит на него, а затем на их тётю, словно не зная, кого попросить купить. Он чувствует, что он тоже не знает. Инстинктивно он тянется к своему кошельку, чтобы посмотреть, достаточно ли у него денег, чтобы позволить себе это, но его тётя уже берёт упаковку из рук Сары и кладёт в тележку. Это происходит снова: нерешительность, когда Сара, кажется, не знает, стоит ли ей просить что-то или нет, потому что они обычно не могут себе этого позволить, а их тётя просто кладёт это в тележку, прежде чем Сара понимает, что происходит. После этого у неё как будто срывает стоп-кран, и она мечется среди полок, прося купить десятки вещей. Карл и его тётя также кладут в тележку свои покупки: консервы, сыры, мясо, овощи, соусы и пасту, включая несколько видов, которые, как признался Симон, ему нравятся, когда Карл спросил его об этом. Это ошеломляет… Он чувствует, как у него начинает болеть голова, и заставляет себя расслабиться. Это непривычно. Его телефон вибрирует, вырывая его из мыслей. Когда он смотрит, от кого пришло сообщение, его сердце замирает от удивления. Чопорный Принц Я сделал это. К сообщению прикреплено селфи Вилле, его волосы выглядят немного растрёпанными, как будто он стоит на ветру, а рядом с ним молодой человек с похожими чертами лица, но более короткими волосами. Его улыбка может посоперничать с улыбкой Вилле. Эрик. Он слышит звук собственного сердцебиения в голове. Он чувствует смущение, гордость, огорчение и множество других чувств одновременно. Его большой палец зависает над клавиатурой, когда он печатает «когда?». Потом «как?». Затем «почему?», прежде чем удалить все сообщения, не отправив их. Чем дольше его пальцы зависают над экраном, тем больше у него начинает кружиться голова. Гнев начинает тяжело оседать у него в животе. Он так гордится им, и скучает по нему, и ненавидит его одновременно. Он засовывает телефон обратно в карман. Он наблюдает за кассой, пока Карл упаковывает всю еду, и его взгляд прикован к тому, как цена на экране становится всё больше и больше. Это безумная сумма денег, которую можно потратить на еду. Что, если они даже не съедят всё это? Он чувствует, как его охватывает паника, и тётя Эйлин встаёт перед ним, как ни в чём не бывало, загораживая ему вид на сумму. Оказывается, это ещё не конец. Как только они выходят из продуктового магазина, они направляются в другой. Тётя Эйлин уводит Сару, чтобы та присмотрела какую-нибудь одежду. Когда они уходят, он бесцельно бродит между стеллажами, толком ни на что не глядя. — Нашёл что-нибудь, что тебе нравится? — слышит он голос Карла после того, как некоторое время бродит в одиночестве. Карл стоит рядом с Сарой, и у обоих в руках яркие вещи в цветочек. Он не отвечает, поэтому Карл просто начинает подавать ему одежду: рубашку, затем пару брюк, а потом ещё одну. В конце концов его проводят в примерочную, где велят ему всё примерить. Он делает, что ему говорят, потому что ему всё ещё кажется, что он находится в каком-то состоянии сна, где он лишь наполовину осознаёт, что происходит. Каждый раз, когда он выходит из примерочной, надев что-нибудь из того, что вручил ему Карл, Карл показывает ему большой палец вверх или большой палец вниз, но он не совсем уверен, для чего это нужно. Как только все вещи примерены, и он снова в своей собственной одежде, которая кажется ему гораздо более поношенной, чем он думал до того, как всё это началось, Карл забирает у него вещи, которым показал большой палец вверх, и говорит ему повесить обратно остальные. Закончив, он встречается с Карлом, Сарой и своей тётей у кассы, где Карл оплачивает своей карточкой. Он понимает, что в некоторых пакетах есть одежда, которую он примерял, а это значит, что Карл покупает и платит за неё. Почему он платит? Что происходит? Ему не нравится это чувство. Всё это кажется таким неправильным. Время летит незаметно, потому что теперь они снова садятся в машину, и тётя Эйлин говорит: — Давайте остановимся где-нибудь и купим новые туалетные принадлежности… — Остановитесь. Просто остановитесь, — резко говорит он, и его глаза внезапно начинают гореть, как будто он вот-вот заплачет. Что, чёрт возьми, происходит? — вы не можете просто… Я не… — он не знает, к чему он всё это ведёт и почему эти слёзы пытаются пролиться. Его глаза начинают затуманиваться от гнева, и ему кажется, что он падает. — Симон, ты… — Это слишком дорого! — он перебивает Карла, гнев в его груди перевешивает сожаление о том, что он сорвался. — Зачем вы это делаете? Это так много вещей, и… что мы такого сделали, чтобы заслужить…? Он вспоминает слова своей тёти, тебе не нужно заслуживать предметы первой необходимости. В этом возрасте они должны быть предоставлены тебе. Он сразу чувствует себя ужасно. Он смотрит в пол, но он видит краем глаза, как Карл и его тётя смотрят друг на друга и ведут какой-то беззвучный разговор, прежде чем его тётя выходит из машины и открывает пассажирскую дверь, чтобы забрать Сару с собой. Как только дверь снова закрывается, Карл говорит: — Сделай несколько глубоких вдохов, хорошо? Он даже не осознавал, насколько тяжело дышит, пока Карл не сказал это, поэтому он закрывает глаза, пытаясь успокоиться и замедлить дыхание. Это напоминает ему, как он сидел рядом с Вилле, когда у Вилле была паническая атака, но он отгоняет эти мысли, потому что он и так расстроен, а это только ухудшит ситуацию. — Можешь объяснить, почему ты расстроен? — Я уже говорил вам. Это перебор. Всё это! Почему вы делаете всё это? Мы даже не семья! — он тут же жалеет, что сказал последнюю фразу, и чувствует, как его ярость начинает угасать. — В соответствие с законом о браке, — говорит Карл, — я твой официальный дядя. Не хочу тебя расстраивать. — Но вы едва ли знаете меня. Вы вдвоём только что переехали сюда. Мы… Почему вы чувствуете себя обязанным платить за всю эту ерунду? — Эта ерунда, — повторяет Карл таким взрослым тоном, что это почти заставляет его задуматься о своих словах, — это вещи, которые тебе нужны. Я не осознавал, насколько всё это может быть ошеломляющим для тебя, и я правда прошу прощения за это. Но теперь ты живёшь с нами, и, хотя тебе потребуется время, чтобы привыкнуть к этому, это не значит, что ты просто занимаешь комнату. Это значит, что мы позаботимся о том, чтобы у тебя было всё необходимое… хорошо? — Хорошо, — говорит он, хотя всё ещё медленно усваивает всю эту информацию. — А что касается квартиры… Мы неслучайно купили квартиру с тремя спальнями, когда переехали сюда в этом году. — Вы вдвоём… планировали это? — Не совсем, — отвечает Карл, — мы всегда планировали завести семью однажды. Но иногда по разным причинам происходят неожиданные вещи… а мы уже семья. Это намёк на то, что Симон сказал ранее, но по какой-то причине это заставляет его уважать Карла ещё больше. — Извините, — тихо говорит он. — Не стоит. Теперь всё в порядке? — спрашивает он, и Симон кивает. Карл немного приоткрывает водительскую дверь и машет тёте Эйлин и Саре, чтобы те вернулись. Когда Сара садится обратно рядом с ним, она тянется к его руке, и он позволяет ей взять её. — Симме, с тобой всё хорошо? — спрашивает она, и он кивает, не доверяя словам прямо сейчас. Он специально не смотрит на неё, потому что знает, что если сделает это, то снова не сдержится. Может быть, это потому, что, хотя он и знает, что должен быть благодарен, он чувствует что-то вроде… зависти? Каждый божий день в течение многих лет, когда рядом с ними не было семьи, когда Карл и тётя Эйлин жили далеко, когда Мике рушил их жизни, когда всё было так тяжело, он едва мог поддерживать их на плаву, почти утопая каждый день. И вот теперь, всего за один день, все их проблемы были решены. Сегодня он не платил за всех сам, будучи ребёнком, считая свои чаевые. Ему не пришлось ни за что бороться или думать о том, как одна-единственная покупка может повлиять на них с Сарой через две недели. И это такое облегчение, но осознание того, что независимо от того, что он делал в течение многих лет, независимо от того, сколько часов он потратил, он никогда не смог бы и приблизиться к тому, что Карл и его тётя сделали для них сегодня. Наконец он заставляет себя взглянуть на сестру, но, когда он это делает, в её глазах мелькает лишь лёгкий намёк на беспокойство за него, и вместо этого она улыбается лучезарной улыбкой, которая должна быть у десятилетнего ребёнка. Он чувствует, как тяжесть, давившая ему на грудь, спадает, потому что он понимает, что это всё, чего он когда-либо хотел: чтобы его сестра была счастлива и окружена заботой. Теперь ей не нужно беспокоиться о вещах, о которых десятилетнему ребёнку не стоит думать. А это значит, что всё остальное не имеет значения. Вильгельм — О боже, это так мило! — вскрикивает Фелис, сидя на диване и рассматривая стеклянную лягушку, которую Эрик купил ему на рынке, — я горжусь тобой! — За то, что в этот раз не потерял её? — спрашивает он, рассказав ей полную историю произошедшего за последнее время. — За то, что ты увиделся с братом, глупый, — толкает она его, а затем замолкает на секунду, словно не решаясь что-то сказать. — Что? — Просто… Симон ответил на твоё селфи с Эриком? — Нет, — говорит он, стараясь не казаться слишком разочарованным. Не то чтобы он ожидал, что Симон ответит, но это не значит, что он не кидается каждый раз к телефону, когда приходит какое-то уведомление. — Ему просто нужно время. Всё будет хорошо, — успокаивает она его. — Это именно то, что сказал Эрик. — Да, потому что мы оба умнее тебя, — ухмыляется она. — Отстань, — фыркает он со смехом. — Но серьёзно, — продолжает она, — Неспособность Симона принять помощь — это то, что терзало Андре годами, и он так благодарен тебе за это. Он всегда хотел ему помочь, но у него никогда не было возможности. Но теперь, когда тётя Симона здесь… Я знаю, что это было тяжело, но ты поступил правильно, Вилле. — Я знаю… — говорит он, — просто тяжело, когда кажется, что это не так. Что, если он никогда не простит меня? — Всё будет хорошо, — отвечает Фелис, — поставь себя на его место. Ты годами был один, без помощи, без взрослых. У тебя нет причин доверять кому-то, кроме себя. Потом, твой парень, с которым ты встречаешься несколько недель, врывается и раскрывает все тщательно хранимые секреты кому-то, у кого есть возможность перевернуть всю твою жизнь. Он тяжело сглатывает. Он до сих пор не рассказал ей, что, технически, всё между ними было фиктивным, даже если под конец… всё стало казаться другим. Он кивает, надеясь, что её слова правдивы. — Я хочу рассказать ему об Эрике. Он ненавидит, что это правда. Что первым человеком, которому он хотел рассказать что-то настолько глубоко личное, был Симон. Он ненавидит не понимать почему. Он не понимает, почему он хочет снова поделиться чем-то таким близким его сердцу с тем, кто его презирает. Он даже не уверен, переставал ли Симон когда-либо его презирать. — Скорее всего, он хотел ответить. По крайней мере, я так думаю, — говорит Фелис, — он чертовски упрям, но ты это знаешь, — она улыбается, — твой психотерапевт ответила тебе? — Эм, так как у вас с Андре дела? — он пытается сменить тему. — Ты шутишь что ли, ты даже не писал ей? Дай мне свой телефон, — он крепко держит его в руке, но затем она повторяет. — Дай. Мне. Свой. Телефон. — Выговаривая каждое слово с убийственным взглядом, и, чёрт возьми, она страшная. Он протягивает ей свой телефон, который она выхватывает, вводя пароль, который уже знает. Она печатает секунду, пока он сидит и нервничает, ожидая, что она напишет. Она наконец заканчивает и читает вслух сообщение. — Привет, Алиса, это Вильгельм. Я не уверен, помните ли вы меня, но я был вашим клиентом в прошлом году. Если у вас есть время, можем ли мы записаться на приём в ближайшее время? Спасибо! — Я не знаю, стоит ли мне отправлять его сейчас- — Слишком поздно. Оно уже отправлено. — Фелис! — Ты уже сделал самую сложную часть, увидев Эрика, — говорит она, — если ты достаточно смел, чтобы сделать это, ты достаточно смел, чтобы сделать и это. Его телефон вибрирует, и Фелис ждёт, пока он прочитает сообщение. — Конечно я помню тебя, Вильгельм, — говорит он, читая сообщение вслух, — очень приятно услышать от тебя. Я посмотрю своё расписание, когда буду в офисе, и скажу, есть ли у меня окошки. Улыбающийся смайлик. Он прерывисто выдыхает. — Каково это? — спрашивает Фелис, толкая его в плечо, — наконец-то взять себя в руки? Он смеётся. Он не говорит, что ему хочется рассказать об этом Симону.