Утро понедельника

Реддл чертовски хорош собой, если подумать. Но я не помню, чтобы на него вешалась хоть одна баба. В его породистом остроскулом лице людям мерещится что-то отталкивающее. Мне нравится на него смотреть, есть у меня такая привычка - наблюдать за людьми. Вряд ли Томас обращает на это внимание. Обычно его занимают дела посерьёзнее. К тому же он привык, как на него пялятся. Все мы - я, Том, Лестрейнджи, Блэки, Малфой, учились в одном элитном интернате. Маккинон, кстати, тоже. Но она туда попала по какой-то социальной программе, как и добрая половина нашего плебса. Это, видимо, для того, чтобы дети политиков и бизнесменов не росли в отрыве от реальности. Если спросите меня - то это для того, чтобы было на кого харкать с верхушки социальной лестницы. Национальный фронт (я говорю "Народный", потому что мне, ей богу, наплевать, как мы там значимся в программных брошюрах) формировался ещё когда Реддл и мы все сидели за школьной партой. Сейчас Тома обвиняют в том, что его идеи попахивают гитлеризмом, но в то время никто об этом не думал. Мы просто хотели решить проблемы рабочего класса. Сначала в рамках школьного проекта по политологии. Затем дело приняло серьёзный оборот. Потому что у нас было то, чем не обладал рабочий класс - наши семьи были наделены властью. В те годы в Британии творилось чёрт знает что. Беженцы из Уганды и Малави заполонили Бредфорд, Лейстер и Восточный Лондон. Реддл умело играл на комплексе вины перед цветными нациями, продавливал мысль о том, что мягкотелая британская политическая система подрывает достоинство англичан. Мы - страна консерваторов, как бы ни пытались доказать обратное всему миру. Неудивительно, что его идеи нашли такой отклик. Том давил на национальную гордость, которую втоптали в грязь проклятые беженцы. Каждый из нас расист; просто мало кто любит смотреть на себя настоящего в зеркало. Короче говоря, завертелось. Все эти заявки, фанаты, прения, политические компании. Звонки среди ночи, шумиха в СМИ, бурление говна в трубах. За официальную часть отвечали серьезные парни типа Люциуса, а упыри вроде меня, которые прибились к движухе за компанию, - за реакционную. Мы устраивали митинги, малевали плакаты, бодались с копами и антифашистами. Словом, занимались всей этой нерекламной чепухой, о которой бы не стали мараться официальные лица НФ. В партийных списках мы не числились. Так что у Реддла руки были будто бы чисты. Воля народа или типа того. Я всё равно не собирался лезть в телек, мне нечего сказать этим хуесосам. А вот отпиздить кого-нибудь за чужие политические убеждения - пожалуйста. Как любой порядочный англичанин, выросший в чистопородной рафинированной семье, больше всего я боюсь ёбанной скуки. Здесь это называется лондонский сплин, если вы вдруг не в курсе. Так вот Реддл. Реддл, при всей своей политической харизме, весь какой-то ледяной и скользкий. Как тот тип из триллера, который подвозит красивую тёлочку, чтобы потом придушить её в подвале. А сам дрочит на снафф. Я лениво успеваю подумать: что это может говорить о наших избирателях? Но потом перед нами ставят поднос с напитками, и тёмное нифильтрованное занимает всё моё внимание. Хочешь узнать человека, обрати внимание, какое бухло он берёт в баре. Например, Малфой обычно заказывает элитный скотч, который выдерживается в бочках десятилетиями. Беллатриса любит тягучие ликёры и ягодные настойки; пиммс - тоже её тема. Лестрейнджи, если в меню нет пастиса, предпочтут можжевеловый джин. Я пью пиво, потому что предпочитаю крепкому алкоголю блистер, а когда смешиваешь одно с другим - тебе грозят хуёвые отхода. Сегодня я чист, потому что даже хороший эль на вкус как протухшие помои из-за сульфатного осадка в горле. Обычно это слегка портит мне настроение, хотя под спидами мне редко удаётся думать о плохом. Так вот Реддл... Реддл заказывает негазированную воду в бокале. О святые ебари, самые стрёмные на свете психи - это те, что могут обсуждать политику Соединённого Королевства натрезвяк. Сегодня мы сидим в вип-лоджии. Обычно я ненавижу такие места, но когда ходишь с политическим крылом партии, выбирать не приходится. Малфой и Реддл о чём-то переговариваются. Стол завален бумагами, какими-то политическими брошюрами и недопечатками, выблевками местной типографии. Чужая мигрень чувствуется в воздухе, как ядрёный химикат. Реддл так поглощен своим занятием, что, разумеется, напрочь упускает из виду, какими глазами на него смотрит официантка. Если бы наш лорд пользовался тем, что дала ему природа (этот хищноскулый профиль - сраная мечта студентки художественного колледжа), у него бы отбоя от баб не было. Но; всегда это ёбанное "но". Взгляд его скользит по ним без интереса, словно он гомик или импотент. Я точно знаю, что он - не то, ни другое. Просто у таких людей единственная любовница. Работа. Атмосферка за столом ебейшая. Помимо политической двойки Реддл-Малфой здесь я, Эван, оба Лестрейнджа, Долохов и Каркаров. Я не участвую в их разговорах, потому что меня они мало касаются. Слушаю их вполуха, глотаю своё пиво и поглядываю в сторону танцпола. Меня слегка подтрясывает. Нервное возбуждение передаётся в пальцы. Я знаю, что если вытяну обе руки перед собой, они будут дрожать, словно пробегая по фантомным клавишам фортепьяно. Ссутуливаюсь, падаю спиной на спинку дивана, но она уже расчёсывает мне нервы. Скука. - ...антропологические причины. - Это антинаучно. - Нужно думать так же, как думают избиратели. А они гораздо охотнее принимают ту точку зрения, которая, как им кажется, подкреплена научными гипотезами. - Тогда, - Рэддл склоняется над бумагами. - Давай рассмотрим этот путь. Меня не зовут ничего рассматривать, и я уже думаю послать всё к чертям и закинуться, как на горизонте появляется Регулус. Парень даже в клубном свете выглядит как живой мертвец - синевой под его глазами можно было бы захлебнуться насмерть. - О, - скалится Эванс. - Регги. Я, честно сказать, не разделяю его энтузиазма. Люциус не удостаивает Блэка даже взглядом, он хмурится, тычет карандашом в графики. Я мало что понимаю, кроме того, что ещё немного, и я просто сдохну от скуки. В итоге не выдерживаю, сую руку в карман и выламываю голубой кругляш из блистера. В этот момент Блэк перехватывает меня за запястье. Таблетка, подскочив, отщелкивает куда-то на пол. Я рычу, выдирая руку из чужой хватки сильнее, чем положено. - Барти, ты всех достал своей наркотой, - устало говорит Регулус, вперив в меня свои жуткие черные глаза. Не знаю, говорил ли ему кто-нибудь, но у него ебало средневекового святого. По канону таких обычно распинали, четвертовали, сжигали или топили на живую, так что на его месте я бы поостерёгся. Мы не друзья, а так, временные союзники. Так что я считаю свою вспышку гнева полностью оправданной, когда плююсь слюной: - Ты кто, мой ёбанный папаша? Люциус отрывает взгляд от бумаг, какое-то время смотрит в нашу сторону, сухо щелкает языком и, не говоря ничего, снова зарывается в партийные документы. Я тянусь через стол, подхватываю цветную брошюрку НФ, несмотря на возмущенное эвансово "эй", и взмахиваю ею прямо у лица Регулуса. Надо отдать ему должное. Тот, хотя едва стоял на ногах от усталости, успел качнуться на шаг назад так, что брошюрка стегнула лишь воздух в дюйме от его носа. - Сколько он уже сожрал? - обращается Блэк к остальным. Розье похуистично пожимает плечом, Лестрейндж - тот, который Рабастан, зевает, прикрыв рот рукавом; по глазам Рудольфуса хер что поймешь, будто ты хоть трижды сурдопереводчик. Редко у кого встретишь столь нечитаемое ебало. - Хорош ныть. От Регги меня всегда слегка подтрясывает, но сегодня как-то особенно мерзко, потому что мне приходится нырнуть под стол и шарить рукой по грязному полу в поисках ускользнувшего спида. - Не будешь же ты его с пола жрать, - с сомнением тянет Рабастан. - Будет, - фыркает Родольфус. - Понимаю, тебе хочется верить в лучшее. Но не все из нас... И что-то там ещё, бла-бла. Я не отсекаю, о чём он, потому что пока я, согнувшись в три погибели, пытаюсь отыскать отскочившее под диван счастье, кровь приливает к моей башке и шумит в висках как ёбанный шторм. Так что все колкости моих корешей летят мимо меня, не достигая цели. Вверх меня за локоть вздёргивает Рабастан. Я прикладываюсь к столешнице затылком, матерюсь, вспугивая официантку. На подносе со звоном подпрыгивают пустые стаканы, - она оступается, подламываясь в щиколотке, как подстреленная лань. Я случайно замечаю, как смотрит на неё Розье, и мне не составляет труда уловить, какие мысли у него на уме. - Кто-то что-нибудь будет? - не дожидаясь внятного ответа, Эван поднимается на ноги, гибко и по-звериному, и ретируется в направлении барной стойки с понятными мне целями. Я обвожу взглядом компанию (да будь вы все прокляты, настроение сразу ни к черту), выламываю нервными пальцами ещё одну таблетку и зажимаю её в зубах, Регулусу на зло. Тот от меня устало отмахивается и подтягивает к себе ламинированную картонку с барным меню. - Водички? - ядовито спрашиваю я, заглатывая добычу, как удав, по слюне и без пива. Блэк вряд ли понимает, к чему относится моя насмешка. Взгляд недоумённый, вскинутая бровь; его трудно вывести из себя, и меня это, честно сказать, временами чертовски раздражает. Он как Томас в миниатюре. Только первый - добыча мне не по зубам. От бессилия я периодически отыгрываюсь на втором. Правда, с таким же успехом можно пинать камень. Родство с Сириусом сделало из парня кусок гранитной скалы, не меньше. Скорее бы меня уже вставило. Чем дальше они зарываются в политику, тем сильнее мне хочется себя прикончить. Если так прикинуть, отношения у нас странные, потому что "друзья" - последнее применимое к нам слово. Томас так вообще психопат, выстраивающий свои социальные отношения по принципу пользы. Я, конечно, свечку не держал, но батя как-то пытался меня вразумить держаться подальше от "плохой компании" и затирал, мол, этот сиротка должен был попасть в колонию для несовершеннолетних, а не в элитный колледж, но кто-то там за него поручился. Парень вроде как вундеркинд. Самородок, всё такое. Только гению могла стрельнуть в башку мысль подбить пацанов-погодок уйти в самоволку из вонючей дыры, именуемой приютом Вула, и сунуться в непонятную пещеру. Там вроде как случился обвал. Ушли пятеро, вернулись двое. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что Том пришил их под шумок. Насколько знаю, с одноклассниками он не слишком ладил. Учитывая, какой он отморозок, кто сейчас этому удивится? От Малфоя ему нужны деньги, потому что любая политическая кампания упирается в бабки, даже если полстраны готова взять у тебя в рот на выборах. От Лестрейнджей - бабки и влияние в дипломатических кругах. От меня - связи моего папочки, хотя я, хоть убей, не могу представить себе сценарий, при которой старый мудак возьмётся мне помогать. Настоящих политиков среди нас нет. Только старая загнивающая аристократия, которая гордится раскидистым семейным древом, способным достать даже до Букенгемского дворца. Мой интерес - довести своего старика до сердечного приступа. Поэтому до тех пор, пока их компания его злит, я буду с ними зависать, кричать громкие лозунги и махать табличками за белую Англию. Всё, что угодно, лишь бы не сдохнуть от скуки. Ёбанные таблетки не действуют. Я нервничаю; пальцы отбивают чечётку по краю стола. Тревога давит мне на грудь; я начинаю ёрзать, перекладывать ногу, то поджимая под себя, то меняя опорную. Оборачиваюсь назад и вижу, как Розье флиртует с официанткой, зажав её у колонны. Это значит, что пива мне в ближайшее время не видать, хотя после колёс есть большой риск, что оно полезет обратно. Слишком мерзотным становится привкус. Так что я шарю глазами по столу, нацеливаюсь на графин с водой, толкаю Рабастана под ребро и что-то невразумительное ною. Язык мне отказывает, так что вместо меня справляется всезнайка Блэк. Иногда за это хочется отъебать его арматурой, но сейчас я почти благодарен. Сейчас он мой лучший друг на всей планете, богом клянусь. - Воды ему передай, пожалуйста. - По ебалу ему передать надо, - ворчит Рудольфус. Очередь Рабастана усмехаться. Он шире брата в плечах, на полголовы выше, и фигура у него как у боксёра в лёгком весе. Руди на его фоне - щуплый, нервный и тонкий. В школе из-за одинаковой форме нас с ним легко было спутать. - А передавать-то кто будет? Я, что ли? Это их извечное мерянье хуями когда-нибудь закончится тем, что кто-нибудь из них отымеет чужую бабу. Кто-то ставит передо мной стакан воды. Охренительно холодной. Я путаюсь в словах благодарности. Мне отчего-то душно, тошно, всё вместе, я словно в лихорадке, хотя обычно спид на меня так не действует. Может, сука толкнула мне какую-то паль. Смех Рабастана неприятно шероховатый, как шлифовальная шкурка, стачивающая тебе пальцы. Я передёргиваю плечами, выпиваю воду залпом и понимаю, что у меня зубы клацают о стекло, как при ознобе. Блэк смотрит на меня встревоженно, будто я собираюсь откинуться в эту самую ёбанную секунду. - Тебе нехорошо? Я смотрю на Регулуса как на идиота. Мне кажется, что я смотрю на него, хотя в этот момент я могу смотреть на кого угодно. Сердце херачит о грудную клетку, зрачки разбегаются. Я физически чувствую, как холодная вода течет по моему пищеводу, и одновременно с этим меня бросает в холодный пот. Меня посещает идиотская паническая мысль - если я сейчас закинусь другим спидом, может, он нейтрализует тот другой, неправильный спид, и мне станет, по крайней мере, не так хуево. Но когда я пытаюсь ломать блистер, в Регулусе так не вовремя просыпается сознательность, так что он просто вырывает у меня мои таблетки. Тяжелая лапища Рабастана заземляет и откидывает меня назад. Я сползаю лопатками по спинке дивана, расставляя колени под столом так, что мешаюсь сразу всем, кроме самых дальних участников процесса. - Ах ты крыса, - я завожусь с пол-оборота, пытаясь рыпнуться вперед, но Рабастан держит меня жесткими пальцами за загривок, как нашкодившего котенка. - Мелкий говнюк. Дай сюда! - Потише, - ворчит Лейстрендж, встряхивая меня так, что вместе с головокружением у меня возникает немедленное желание сблевнуть под ноги. - За тобой уже музыки не слышно, Крауч. - На хуй музыку. На хуй всё. И на хуй тебя, сука, - цежу я. В оскале у меня трескаются губы, и пока я пытаюсь залечить языком трещины, выгляжу со стороны, поди, как какая-нибудь облизывающаяся рептилия. - Барти. Успокойся, - чешет мне этот постный выродок, не меняясь в лице. Я впиваюсь в него таким ненавидящим взглядом, словно надеюсь продырявить дырку в середине чужого черепа. Стряхнуть с себя железную хватку Лейстренджа у меня не выходит, зато под руку попадает чей-то пустой бокал. Я в этот момент мало что соображаю из-за вспышки гнева. Рука с бокалом взлетает вверх, разбрызгивая в воздухе остатки алкоголя. В последний момент Рудольфус успевает перехватить меня за локоть. Они с братом меня держат, как санитары буйного пациента. Мои злые конвульсии их, похоже, не впечатляют, зато они заставляют Реддла поднять взгляд от бумаг и уставиться на меня своими стылыми змеиными глазами. То ли от него, то ли от хуёвого спида у меня мороз по коже. И иглы в позвоночнике. - Отбуксуйте его домой, а. - Да, Блэк, - веселится Рабастан, скалясь во всю ширину своей бойцовской челюсти. - Отбуксуй парня домой. - И возьми деньги на такси, - встревает Рудольфус. Я вижу, как Регулус каменеет плечами. Глаза, в темноте клуба казавшиеся мне черными, неожиданно бледнеют. Бескровное, острое лицо похоже на маску. Блэки - обнищавшие аристократы. Об этом не говорят вслух, но мне это доподлинно известно. Регулус никогда никому не говорил, в каком он положении, а его мать на светских раутах делает вид, что с прошлой эпохи так ничерта и не изменилась, но долго скрывать дыру в кошельке невозможно, особенно если вращаешься в наших кругах. Помните, что я говорил про алкоголь? Регулус никогда ничего не заказывает, потому что у него нет денег, а у нас, если не платит Люциус, каждый сам раскошеливается. Лейстрендж с подленькой улыбкой распахивает дорогой кожаный кошелек и сует купюру Блэку через стол. Все взгляды устремляются к нему. Только Малфой будто случайно смотрит в сторону. Ну ещё Реддлу вся эта возня до пизды. Небось мечтает, когда меня отсюда уже уберут. Регулус берет купюру двумя пальцами, с какой-то не слишком понятной мне брезгливостью, и сует во внутренний карман пиджака. - Ладно. - говорит он, поднимаясь из-за стола. - Вставай, Барти. Я уже хочу сказать ему ДА ПОШЁЛ ТЫ НАХУЙ СМАЗЛИВАЯ ТЫ СУКА, но на Рабастана вдруг находит небывалая участливость, поэтому он тащит меня вверх за ворот и выталкивает в проход. Я с нетрезвой грационностью разворачиваюсь на каблуках своих чёрных оксфордов. - Счастливо, на хуй, оставаться. Эти говнари нестройным хором советуют мне убираться к чёртовой матери. Регулус, слегка униженный щедростью Лейстренджа, но не потерявший достоинства, тянет меня к выходу, подхватив под локоть. - ... просто остопиздело, - доносится до меня вкрадчивый шепот Рудольфуса. Хуя себе мы друзья, обосраться. На хуй враги нужны с такими-то корешами? Честно говоря, я слабо верю, что между кем-то из нас вообще есть эта пресловутая дружба. Мы, скорее, пьем из друг друга все соки. Пока им есть что из меня тянуть - я им нужен. Я не обольщаюсь; как только они найдут, кем меня заменить, я окажусь на помойке этой политической истории. Когда мы оказываемся на воздухе, я понимаю, что на самом деле до усрачки рад свалить отсюда.