Утро понедельника

Оказывается, Линч гонит ирландский самогон, который они называют потином. У этой херни крепость под девяносто, и первое, что я делаю, когда мне дают глотнуть из подозрительной этикетки без всяких этикеток - плюю фонтаном спирта. - Линч, - говорит мне Марлин, фыркая Финнигану в плечо, - сокращение от "Линчеватель". Надо быть совершенно конченным, чтобы запивать этим аптечные колеса, но и я не гений мысли. Так что за полчаса мы ужираемся в хлам настолько, что я перестаю считать всех ирландцев поголовно тупорылыми ленивыми пидарасами и совершенно серьезно подпеваю песне о рейде британских военных. "Не будет ни суда, ни следствия, ни закона. Потому что быть ирландцем- уже значит быть виновным. И мы виновны в этом все до одного" . На время мы становимся лучшими друзьями. Я даже называю Финнегана славным парнем. У нас образовывается галерка на пять человек. Я, Марлин, Линч, Финнеган, Райан. - Не знала, что ты можешь быть нормальным парнем, - фыркает Маккинон, уложив голову мне на плечо. Линчу не нравится наша близость. Держу пари, он на нее запал. Но его тоже развезло, так что он становится похож на медведя, только вылезшего из спячки. Его лапища обвивает Марлин за талию так, что он тычет костяшками мне в бок. И со стороны, наверное, мы похожи на обоссанных хиппи, которые вместо того, чтобы определиться, чья это телка, пытаются мирно сосуществовать. Лав, пис, кислотные единороги. Кто-то спереди передает нам косяк, Марлин лениво клацает зубами, и я без слов понимаю, что это значит "хватит мешать всякую дурь", так что мотаю головой, когда кто-то доброжелательно клацает зажигалкой. На самом деле на какое-то время мне почти удается почувствовать себя человеком. Все они как одна огромная, пестрая, бедная, но неунывающая семья из ситкома. Если подумать, у меня никогда этого не было. Ни в детстве, поскольку мне суждено было позорить отца одним своим существованием, ни в школе, где у нас было чисто британское снобистское общество. Я по-настоящему не привязан ни к кому, с кем провожу большую часть своего времени. Иногда мне кажется, что я вообще никого не знаю. Из Реддла вне политической программы слова приходится тянуть клещами. Малфою я интересен не больше, чем муха на дне пивного стакана. Регулус слишком закрытый, Розье - я и знать не хочу, что скрывается за улыбкой местного Гэтсби. Алкоголь размягчает мозги, так что я пользуюсь моментом. Кто-то из парней вытаскивает гитару и мы едем под дребезжание подвески и фальшивое бренчание струн. Режемся в карты, спорим про футбол. Финнеган остается мне должен двадцатку, и я обязательно об этом вспомню в другой раз, но пока мне в кайф, и я не в настроении кого-то обламывать, поэтому машу рукой и обещаю списать все долги, ибо близится Судный день и всё такое, где даже ирландцы встанут со всеми вровень... Ч-чёрт. Если бы я знал, чем обернётся вся эта история. Но в тот день я пребывал в блаженном неведении, подпеваю гимн Томаса Дэвиса и почти дохожу до точки, где я начинаю считать всех присутствующих славными ребятами, несмотря на их диковатый выговор и грязные лица. Финнеган от потина расклеивается, начинает потеть и раздувать жабры, а потом впадает в нечто среднее между опьянением и сопливой меланхолией, потому что у него в куртке обнаруживаются фотокарточки. И остаток часа он тычет грязным пальцем в портреты и рассказывает историю своей семьи, путаясь в именах, датах и близости родства. Я пропускаю большую часть мимо ушей, но очень удачно киваю в нужных местах, так что мы остаемся довольными друг другом. Дорога пролетает незаметно. Высыпаем мы на остановке всей толпой. Парни сердечно со мной прощаются, и хотя я рад от них, наконец, избавиться, что-то есть в них такое... Бедное, босоногое, первобытное, но живое. Мы с Марлин выкуриваем по самокрутке. Наверное, это единственный раз за всю поездку, когда мы можем поговорить с глазу на глаз. Но она понятливо молчит, сунув руки в карманы шорт и щурясь на едкий дым. Так долго, что тишина между нами в шаге от того, чтобы стать неловкой. - Линч считает, ты не так уж плох. Для британца. - А ты что думаешь? - Что ты весьма лицемерный тип, Барти Крауч-младший. Я усмехаюсь и тушу окурок о подошву. - Мне говорили. Мое презрение к девчонкам вроде нее граничит с необъяснимой симпатией. Марлин единственная из всей компании имеет хоть какое-то представление о том, зачем я себя приехал. Но, вероятно, выяснила она это уже в дороге из соцсетей, когда штаб вывесил анонс. Теперь она смотрит на меня без приязни. Как будто не она мой дилер и быстрый перепих, а мы видимся впервые и не слишком друг другу нравимся. - Я никогда не пойму, что ты забыл в этой компании. Моя усмешка ползет вниз. - А это уже не твоего ума дело. - Брось, Барти. Когда ты в последний раз интересовался, какой законопроект пытаются протащить твои друзья-фашисты? - Может, я разделяю их идеи, - я равнодушно дергаю плечом. Марлин смотрит на меня из-под ресниц. Это откровеннее, чем когда она смотрит на меня сверху вниз, седлая бедра, потому что у меня начинает чесаться под кожей, будто внутри меня - сраная муравьиная ферма с долбанными насекомыми. - Ха. Всё, что она говорит. Я слышу насмешливо-язвительное: "Кишка тонка, Крауч", но в действительности она не произносит ни слова. Стягивает с запястья шнурок и подвязывает волосы в хвост. Я с запозданием замечаю, что она успела переодеться в футболку шахтерского союза. - Focáil sasanach. Настроение неуклонно портится. - Я пойду к своим. А ты... - взгляд ее проходит сквозь меня, как сквозь призрака в средневековом замке. - Поосторожней. Чтобы сгладить неловкость, я достаю из мятой пачки еще одну сигарету и небрежно взмахиваю рукой в знак прощания. Мы по разные стороны баррикад. Потом это забудется, потому что марихуана сближает не хуже общего языка и любимых песен, но сегодня мы расходимся в разные стороны. Честно говоря, учитывая, зачем я приехал сюда, мне хочется верить, что за этот день мы видимся в последний раз.