То, чего не могло быть

— Лёш, Леша, — знакомый голос доносился издалека. Какой-то кошмар, смазанный каким-то неистовством, вожделением, обладанием, все не отпускал, заставляя барахтаться и не реагировать на внешний мир. Вдох. Выдох. Боль. Голова стучит, как похмелье стучится по утрам. Холодно, жарко, неудовлетворенно. Пусто. Неправильно. Чего-то не хватает рядом. Кого-то. Болит внизу, узел горит. Всё-таки это не похмелье, а неправильно проведенный гон. Но Лёше к этому не привыкать, он так уже живет пару лет. Он знает, ему не хватало Жени, его метки на шее, которая тушила последствия гона, заставляла чувствовать себя своим, нужным. Без него теперь всегда хреново, организм требует, альфа требует вязки, тело под собой, принимающее и отдающее. Хотя у Лёши это всегда скорее было не про секс, а то, что после. Как он утром просыпался первым, сытым, фыркающим и тихо рычащим, обнимающим приятно изможденное тело, пахнущее им. Зацеловать с макушки до пяток, получить в нос, так как пытаются отбрыкаться и послать на все буквы алфавита. Встать, приготовить завтрак, заставить съесть омегу, кормить из рук, ещё раз расцеловать и пометить всего. Только тогда зверь Донского успокаивался и давал жить спокойно ещё несколько месяцев. Последние годы стали пыткой, вечная неудовлетворённость и злость. Он настолько отчаялся, что уже почти насильно пытался вернуть брата, потому что заботиться было в крови, в сущности, а Дарен омега, хоть и сама себя отрицающая. Ростов не подпустили не на шаг, ни на километр ближе. Он не сдавался, но и видеть как лицо Краснодара морщится от каких-то чувств — знать бы каких — не хватало на это сил. И он отступал, не позволяя себе лишнего, помогая и голубя только из-под тешка. — Лёшк, казачью мать твою, ты уже не спишь, давай глаза свои открывай, разговор есть. Всё-таки кто-то над ним стоит, Донской ведёт носом, пытаясь учуять. Ничего не слышно, будто внутри лёгких забито чем-то. Глубокий вдох только оппаляет носоглотку чем-то жарким, тяжёлым. — Это Рахим. Рахим, конечно, бета, он его в жизни бы не учил. — Давай, Донской, иначе астраханскую орду на тебя нашлю. Тем более есть за что. Леша нехотя открывает глаза. — У меня был гон? — устало спрашивает Ростов, уже зная ответ. Организм ломит, будто куски чего-то оторвали. Голова гудит, альфа внутри рычит очень недовольно. Он всё ещё не хочет открывать глаза, просто ожидая ответ. — Да, Лёш, неподфортило что-то прямо к собранию, когда все собрались. — Блин, прости, знал, что скоро накроет, но по плану должно было быть. Я ничего не натворил? Воцарилось молчание. Ростов все ждал и ждал, уже не вытерпел и приоткрыл глаза, напарываясь на тяжёлый взгляд Рахима. — Я что разнёс конференс зал? Тарханов как-то пожевывает губу и качает головой. — Тебя накрыло уже вечером, если забыл. Донской напрягает мозг и пытается вспомнить. Утро, все приехали, юг был рад собраться, душевные посиделки, конечно, были вечером, но надо было и поработать. Дарен приехал последний, дерганный, в непонятном объемном свитере, шарфике, не подпускал никого к себе кроме Рахима и Куары. Сел в самом углу и смотрел в телефон. Лёше ещё показалось, что у того руки тряслись. Дальше какой-то туман. Как-то гон раньше начался плавно, а тут будто накрыло непонятно с чего. — Последнее, что помню, конференс зал. Надеюсь все целы, и меня успели запереть. Рахим опять молчит, и это нервирует. — Успели же? Астрахань вздыхает. — Да, почти вовремя, ладно, потом поговорим, хорошо? Отдыхай. Рахим как-то поспешно покидает голову. Леша успевает осмотреться, он дома, в своей комнате, тело всё ещё просит вернуть себе омегу, ему нужна его омега, которую отняли почему-то. Сил не хватает на осмысленный мыслительный процесс, и он проваливается во тьму. **** Рахим входит в номер, с грустью смотря на кровать, где будто прошёлся смерч, взбив все одеяла и подушки в какое-то подобие гнезда. Посредине всего этого вороха тяжело дышат. — Дарь, ты как? Воду пьешь? Принести чего? Из-под покрывал доносится вой. И так уже сутки, когда Дарена буквально достали из-под альфы, он сопротивлялся не меньше Лёши, потерянный, растерянный и не понимающий, почему его лишают альфы, тепла и любви. Разнять Кубанова и Донского смогли только три взрослых альфы, города намного старше. Москву на вертолете притащили, когда поняли, что не справятся. Лёша защищал свое как зверь, омега был на его стороне, только раззадоривая своими феромонами, толкая его за грань. Никто не понимал, какого черта происходит, старались сохранить это в узком кругу. В принципе об этом знал Астрахань, Майкоп и Гриша, которые нечаянно оказался не в том месте, не в то время, за что и получил мощнейший удар об стену, когда попытался помочь. Проблему то удалось локализовать до маленького дома недалеко от ресторана, поэтому все это ещё и не вышло за пределы их узкого круга. — Ты же ему не сказал, да? — из-за почти животного воя еле слышно человеческую речь, — скажи, что не сказал. Рахим вздыхает. Да, он грозился, он клялся себе, что скажет, но не смог, увидев не соображающий взгляд Лёши, полные боли глаза Дарена. — Не говори ему, прошу, умоляю, не говори… Омега снова взвыла из-под вороха. Рахим аккуратно подошёл, схватив полный стакан воды. — Выпей сейчас, не скажу тогда. Давай, течка скоро пройдет, я сейчас Куару позову, с ней легче. — Нет, не хочу, хочу альфу, хочу Лёшу, верните мне Лёшу. Дарен снова забормотал безостановочно, уже сам не понимая, что просит. Ему было больно, так больно, внутри все сводило узлом, ему не хватило даже нескольких узлов, он был заполнен, покусан, без метки, но Леша был везде. А теперь ему пусто, ужасно одиноко. — Где Леша? Алеша должен быть здесь. Отведите меня к Лёше. Дарен уткнулся носом в синюю рубашку, что ему принесли, он водил по ней носом, пытаясь впитать себе весь родной запах, что на ней остался.