The Thing That Was Not His Highness

      .       Хуа Чэн редко по-настоящему спал, а ежели и спал, то скорее из слабости, чем из желания успокоить мысли или — ещё реже — когда составлял компанию Се Ляню, участвуя в том обмене доверием, который был присущ отдыху друг подле друга. В общем, случалось это нечасто, а потому пробуждение выходило медленным.       Всё ещё не проснувшись полностью, Хуа Чэн открыл глаза и на мгновение поверил, что это именно последний случай. Он узнал тенистый интерьер храма Водяных Каштанов.       Но затем он понял, что рядом с ним нет Се Ляня.       Сразу же нахлынули воспоминания о прошедшем дне. С тревогой Хуа Чэн приподнялся...       И увидел, что Се Лянь, сидевший у его кровати, удивлённо моргает.       — Саньлан, ты проснулся, я так рад! — Нежная рука протянулась вперед. — Ты в порядке? Ты…       Не успела рука Се Ляня дотянуться до плеча Хуа Чэна, как тот вздрогнул.       Се Лянь посмотрел на него с ужасом в глазах. Он отдёрнул руку, протянувшиеся было пальцы опустились.       — Я…       Вдруг послышались спешные шаги Фэн Синя и Му Цина.       — Хуа Чэн, всё в порядке! — крикнул Фэн Синь. Он наклонился к Хуа Чэну, не обращая внимания на нарушение личных границ, и оттеснил Се Ляня. — Этот — настоящий, он снова в полном составе, так что…       Му Цин закатил глаза.       — Он уже знает. Это просто рефлекс.       — Это НЕ ТАК! — воскликнул Хуа Чэн.       Остальные замолчали и уставились на него, а позади раздался голос Се Ляня, звучащий негромко и отчаянно:       — ...Фэн Синь, Му Цин, просто... не напирайте. Я хотел бы с ним поговорить.       Обменявшись взглядами, они, похоже, пришли к согласию и отступили, прислонившись к противоположной стене хижины.       Когда они отошли, Се Лянь опустил взгляд и сжал руки на коленях.       — ...Саньлан, — выдохнул он. — Всё в порядке, если ты…       — Я не… боюсь тебя, — хрипло сказал Хуа Чэн. — Ваше Высочество, поверьте мне.       От этих слов Се Ляню легче не стало. Напротив, он ещё больше сжался.       — Ничего страшного, если это так. Это нормально.       Хуа Чэн покачал головой.              — Нет. Просто дело в том, что…       — Что считаешь, будто не заслуживаешь меня касаться? — тихо сказал Се Лянь.       Рука Хуа Чэна дёрнулась, и он вцепился в простыню.       — Прости, — сказал он, нервничая едва заметно. — Я знаю, мы уже говорили об этом. Ты можешь прикасаться, если хочешь, это был лишь рефлекс...       Се Лянь закрыл глаза, брови его были нахмурены.       — Саньлан, если ты хочешь извиниться за что-то, то пожалуйста, но в этот раз, не мог бы ты… — голос его надломился, — не мог бы ты... повременить? Пожалуйста?       Готовое вырваться извинение застряло у Хуа Чэна в горле. Мысли его были сейчас не в лучшем состоянии, так что он не мог чётко понять, что пытается донести до него Се Лянь; он был тем же, чем был когда-то в прошлом: всего лишь одной гранью травмированного призрака, отчаянно пытающегося помочь своему богу. Отчаянно желающего быть хорошим для него. Всё остальное меркло.       Разве ж Се Лянь не видел, как Хуа Чэн оплошал за последние несколько дней: подозревал своего бога, предал его, украл свой прах? Разве ж он этого не знал?       — Всё, что случилось, — пролепетал Хуа Чэн, — ты помнишь…       — Помню, — ответил Се Лянь, прижимая кулак к груди. — ...кажется, будто это случилось очень давно — бесконечно давно. Но я всё помню. И мне очень жаль.       Извинения он пропустил мимо ушей. Хуа Чэна огорчал уже сам факт того, что Се Лянь счёл нужным извиниться, а это означало, что во всём виноват Хуа Чэн. Это он виноват в том, что Се Ляню больно.       — Ты не обязан…       — Дай ему сказать! — прикрикнул Фэн Синь из своего угла. — Ради всего святого, и слышать не могу, как вы мнётесь! Он должен извиниться, что в этом такого? Заткнись хоть на пять секунд!       Хуа Чэн умолк, бросив угрюмый взгляд в сторону глупого бога войны — в сторону Фэн Синя, который в некоторых случаях — только в некоторых случаях — мог знать Се Ляня чуть лучше, чем Хуа Чэн. У него была возможность расти бок о бок с ним. Эта мысль вызывала у Хуа Чэна такую ревность, что впору было плеваться, но сейчас он знал, что лучше затолкать её поглубже. Тем не менее Се Лянь тоже бросил взгляд в его сторону.       — Не кричи на него.       — ...прости, — пробормотал Фэн Синь.       Се Лянь повернулся обратно и покачал головой.       — А ведь он прав. Саньлан, мне правда нужно извиниться.       — Я знаю, что ты разделился не специально…       — Я прошу прощения не за это, — отрезал Се Лянь. — А за… — нижняя губа его дрогнула. — За…       Хуа Чэну захотелось кричать. Се Лянь расплакался, извиняясь перед ним, хотя ему не за что извиняться... это было нечестно... это было нечестно! Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы сидеть смирно и слушать.       С трудом сглотнув, Се Лянь продолжил:       — Вероятно, будет лучше, если я объясню причину, по которой всё это произошло.       Наконец Хуа Чэн перестал бороться с собой и прислушался.        — …из-за годовщины, — прошептал Се Лянь. — Той, которая должна была быть сегодня. Я был так счастлив всё то время с тех пор, как ты вернулся и мы поженились. Так счастлив. Но каждый раз, когда я был по-настоящему счастлив, я не мог не вспоминать... то время.       Теперь он поднял голову, встретившись взглядом с Хуа Чэном, и продолжил говорить:       — Время, когда я ужасно обращался с тобой и думал только о мести, когда я угрожал тебе, растоптал цветок, который ты мне подарил, и позволил тебе пожертвовать собой, и… — голос Се Ляня дрогнул. — Я думал… я не мог поверить, что совершил что-то настолько ужасное. И чем более счастливым я был, тем более повинным я был. А потом в голову пришла другая мысль: я не мог совершить что-то настолько ужасное. Это ведь нелогично, что я мог так поступить с тобой, а ты всё равно остался рядом.       Се Лянь сжал кулаки.       — ...той ночью мне стало так плохо, что я просто не мог уснуть. Казалось, что я раскалываюсь на части. Я думал о том, как сильно ненавижу себя за то, что сделал, что я вовсе не мог такого сделать, а потом я... просто…       Хуа Чэн прервал его:       — Гэгэ, вполне ожидаемо, что ты так думаешь, — твёрдо сказал он. — Я был серьёзен: я сказал так не для того, чтобы вернуть тебя на место. Я правда знаю, что ты бы никогда не причинил мне вреда…       — Я знал это и так, — резко ответил Се Лянь. — Я не потому соединился снова.       Не только Хуа Чэн удивлённо замер, но и Фэн Синь с Му Цином слегка приподняли головы, обменявшись взглядами.       — Саньлан, — наконец сказал Се Лянь, теребя рукав, — Причина, по которой я соединился, в том, что та часть меня… нет, обе части меня поняли, что у меня не было возможности извиниться.       Хуа Чэн покачал головой, не в силах сдержаться.       — Тебе никогда не нужно извиняться передо мной.       — Дай ему сказать, — спокойно перебил Му Цин, скрестив руки на груди.       Хуа Чэн смотрел на Се Ляня беспомощно и чувствовал себя просто ужасно. Хотелось убежать, заткнуть уши или зарыться под одеяло — но он этого не сделал. А просто сидел неподвижно, когда Се Лянь протянул руку и обхватил его за плечи.       — Прости меня, Саньлан, — отчеканил Се Лянь. — Тогда я не был готов.       — Это неправда, — вздохнул Хуа Чэн. — Ты заслуживал…       — Я заслуживал доброты, — перебил его Се Лянь, сжимая плечи Хуа Чэна в своих руках. — Ты прав. Но… я не был готов к кому-то, кто станет так относиться ко мне без вопросов. Что-то подобное — настоящее благословение, но ещё это и ответственность. Я не был готов к тебе.       — Был! Я всегда…       — Нет. Саньлан, послушай меня, — глаза Се Ляня стали большими и полнились влагой, он пристально вглядывался в измученное лицо Хуа Чэна, будто мог донести свои мысли, просто глядя на него. — Я причинил тебе боль, потому что не был готов. Более всего я сожалею о том, что сделал тебе, поэтому, пожалуйста, пожалуйста, я должен сказать тебе это прямо: прости, прости, прости. Если я не выложу всё как есть, то умру. Мне стыдно за то, что я сделал тебе, даже если ты не был против — и я сожалею.       — … — Хуа Чэн вновь посмотрел ему в глаза. Паника во взгляде утихла, и на смену ей пришла мягкость. — Гэгэ, всё в порядке.       Се Лянь на него не смотрел, руки его дрожали на плечах Хуа Чэна.       — Дело не в том, что я не могу сказать: «я тебя прощаю», — тихо продолжил Хуа Чэн, — могу. Но это пустой звук. Я никогда не верил в концепцию прощения: я всегда считал, что главное — это поступки. Например, я могу сказать: «Дянься, я пойду за тобой», но это станет правдой только после того, как я это сделаю. Многие люди говорят: «извини», а потом вновь делают то же самое, поэтому я всегда считал эти слова бесполезными. Сейчас они ещё более бесполезны, ведь ты знаешь, что можешь делать со мной всё, что захочешь; но даже если гэгэ не хочет этого, извинения не нужны, ведь ты больше никогда не причинял мне боли.       Се Лянь смахнул несколько слезинок.       — Хорошо. Ладно. Раз так, то вместо извинений я дам тебе обещание. Хорошо?       — Да, — мягко ответил Хуа Чэн. — Хорошо.       С этими словами Се Лянь вновь сжал его плечи и посмотрел ему в прямо в лицо горящим взглядом.       — Я никогда не причиню тебе вреда, — сказал он. — Никогда. Если я намеренно причиню тебе вред, то найди Му Цина и Фэн Синя, потому что это будет значить, что то, что находится в моём теле — не я. Ни одна часть меня не хочет видеть, как ты страдаешь, даже тот я, которого ты видел последние дни. Никогда.       Хуа Чэн мягко улыбнулся.       — Хорошо.       — Даже если ты будешь сносить это без жалоб. Я не стану.       — Знаю, что не станешь.       — Хорошо, — сказал Се Лянь с тяжким вздохом. Его руки медленно спустились с плеч. — ...хорошо.       Что-то внутри Хуа Чэна расслабилось, и он снова почувствовал себя тёплым и цельным, хотя всё ещё чуть дрожал. Обещания и извинения были в порядке вещей, он подумает о них позже, а сейчас он просто хотел вернуть Се Ляня. Он хотелось, чтобы всё вернулось к их прежней жизни, так что настало время вернуть всё на круги своя.       — Моё кольцо у тебя? — спросил Хуа Чэн. — Если нет, возьми его, и мы сможем вернуться домой.       — … — Вдруг Се Лянь вновь стал выглядеть виноватым. — ...эм, вообще, что касается…       Фэн Синь и Му Цин обменялись взглядами и шагнули вперёд. Се Лянь бросил на них взгляд, а затем вновь обратился к Хуа Чэну:       — ...я бы хотел, чтобы ты пока придержал его у себя, — сказал он.       Хуа Чэн уставился на него.       — Почему?       — Я бы хотел, чтобы ты с месяц пожил у Повелительницы Дождя.       Хуа Чэн мгновенно выпрямился, его глаза вспыхнули.       — Гэгэ..!       — Я хочу, чтобы ты ещё немного подлечился, — сказал Се Лянь, голос его надломился. — Я хочу, чтобы воспоминания немного улеглись, я ведь вижу, что ты всё ещё смотришь на меня по-другому. А ещё я бы хотел на это время уединиться и помедитировать, чтобы такого больше не повторилось... Саньлан?       Спокойный взгляд Хуа Чэна сник, обнажив измождённое отчаяние.       — Я знаю, о чём ты думаешь, — с трепетом произнёс Се Лянь. — Это не наказание. Ни для тебя, ни для меня. Я просто хочу, чтобы у тебя было время отдохнуть, а у меня — убедиться, что я снова в полном порядке. Ты будешь не один, я отправил туда Инь Юя лечить руку. Я вернусь за тобой, когда закончу. Хорошо?       — Хорошо, — сказал Хуа Чэн, хотя ему и не удалось выровнять голос. — Конечно, если ты так хочешь. Я понимаю. Когда ты уходишь?       Се Лянь глубоко вздохнул и встал.       — ...думаю... лучше сейчас.       Хуа Чэн выглядел так, будто вот-вот сломается, но вместо этого он улыбнулся.       — Хорошо. Я буду ждать гэгэ, и всё будет в порядке.       — Потом я спрошу у Повелительницы Дождя, как ты себя вёл.       — Ага. Я дам ей взятку, она ничего не расскажет.       — Я перебью твою взятку своей.       — Мн, — Хуа Чэн кивнул.       — …       — …       Хуа Чэн резко прильнул к груди Се Ляня и обхватил руками, выбивая из него дух. Когда он заговорил, то произнёс напряжённо:       — Больше не оставляй меня.       Се Лянь положил руку ему на затылок.       — Всё в порядке.       — Не оставляй меня. Не оставляй меня.       — Саньлан.       — Се Лянь, не оставляй меня больше, — Хуа Чэн задыхался от рыданий, жалобных и громких. — Прошу, не уходи. Се Лянь, Се Лянь…       Услышав своё имя тем голосом, который никогда раньше не произносил его, Се Лянь замер, но вскоре крепко обнял Хуа Чэна в ответ, а когда заговорил, его голос звучал сломленно:       — Я вернусь. Я люблю тебя.       — Се ЛЯНЬ!       И вот, наконец, два шага — и ещё две пары рук соединились в объятиях. На несколько мгновений последние из Сяньлэ вновь стали единым целым.       Затем Се Лянь отстранился, а Хуа Чэн остался в объятиях Фэн Синя и Му Цина, цепляясь за них.       Се Лянь ушёл.

♔

      .       .       .       Солнце уже палило вовсю, наводя завлекающий блеск на мутно-коричневую воду рисового поля, но Хуа Чэн продолжал работать.       Бросив короткий взгляд на солнце, Хуа Чэн поправил шляпу и поплёлся по воде. Он принял свой юношеский облик — так было чуть легче трудиться и нагибаться, хотя солнечный свет действовал на него всё так же раздражающе.       Один за другим он выдергивал из связки в руке комочки рисовых ростков, продавливая их сквозь воду в сырую землю. Его руки были покрыты засохшей грязью по локоть; он почесался, прежде чем вернуться к своей задаче.       В конце концов, Его Высочество наверняка усердно трудился в уединении все эти три недели. Хуа Чэну тоже не полагалось расслабляться.       Воткнув последние ростки в землю, он повернулся, чтобы сходить за другой связкой, но не успел — рука опустилась и подхватила его.       — Инь Юй приготовил чай, — сказала Повелительница Дождя, держа в руках стебли и идя мимо него. — Зайди в дом.       — Хм? — Хуа Чэн выпрямился, утирая пот испачканным предплечьем. — Всё в порядке. Я могу продолжить.       — Ты достаточно поработал.       — Мн.       — Тебе лучше зайти внутрь.       Хуа Чэн пожал плечами и стряхнул воду с рук.       — Хорошо. Я остановился вон там, в третьем ряду.       — Спасибо, Хуа Чэн.       Смерив её подозрительным взглядом, Хуа Чэн зашагал по грунтовой дорожке к домику на холме.       Когда он наконец добрался туда, повесил шляпу на стену, вытер мокрые ноги старой тряпкой и лениво позвал:       — Инь Юй, — он отбросил тряпку в сторону и потянулся. — Я хочу булочку с красными бобами.       — Мы можем вместе сходить за ними на рынок, — отозвался Се Лянь.       Хуа Чэн тут же вскинул глаза.       За столом с улыбкой сидел Се Лянь, держа в руках чашку свежезаваренного чая.       — ГЭГЭ!       Чашка с чаем опрокинулась и расплескалась, подхваченная силой объятий, от которых она ударилась о стол.

♔

      Следующим утром Хуа Чэн проснулся рано в их постели в Доме Блаженства и, склонившись над Се Лянем, осторожно разбудил его.       — Хочешь завтрак? — пробормотал он.              Приглушенное согласие Се Ляня было едва слышно сквозь подушку.       Усмехнувшись, Хуа Чэн поднялся. Тихонько одевшись, чтобы не разбудить Се Ляня, он проскользнул на кухню, где собрал поднос — ничего экстравагантного, лишь чашку соевого молока и ютяо — и вернулся к кровати. К этому времени Се Лянь уже зашевелился.       — Гэгэ, — пропел он с подносом в руках, — завтрак.       Открыв глаза, Се Лянь сощурился от света и посмотрел на Хуа Чэна.       — Доброе утро, — сказал он.       Се Лянь робко отводил взгляд от подноса, пока тот не оказался на коленях прямо перед ним. Когда же он наконец взглянул на него, то, сам того не замечая, улыбнулся. Хуа Чэн упивался этим выражением.       Они позавтракали вместе на кровати, стараясь ничего не пролить. Когда в миске не осталось ютяо, они по очереди допили остатки соевого молока. Вкус губ Се Ляня после этого был сладким и ореховым, и Хуа Чэн наслаждался им, зная, что Се Лянь чувствует себя сытым, тёплым и окружённым заботой, как тогда, когда он был наследным принцем Сяньлэ. От этой мысли Хуа Чэн пришёл в неистовство на грани безумия; он бы крепко прижал Се Ляня к себе, если бы мог — но сдержался.       .       Перед тем как отправиться на рынок, они остановились кое-где.       — Держите их на глазах не меньше недели, — серьёзно сказал Се Лянь, втирая клей во второй талисман. — Как выйдет срок, вы сможете видеть, но…       — Святые НЕБЕСА! — воскликнул призрак, озираясь по сторонам. Два талисмана, наклеенные на его глаза, захлопали. — Реально, я вижу!       — Чудно. Теперь просто не снимайте их…       — Стебётесь, штоль? Я никогда их не сниму, с ними я вижу лучше, чем своими дряными зенками, круто, что вы их загасили к чертям!       — Вы… дело в том, что их надо будет снять, когда ваши глаза зажи…       — ЮХУУУ! — закричал призрак, вылетая на улицу. — ГЛЯНЬТЕ НА МОИ НОВЫЕ ЗЕНКИ!       — Выглядят как ДЕРЬМО! — отозвался кто-то.       — … — Се Лянь выпрямился в маленьком киоске, почёсывая затылок. — ...как думаешь, с ним всё будет в порядке?       — Он справится, — рассмеялся Хуа Чэн, потирая его плечо. — Не волнуйся за него. Пойдём.       Призрачный Город был подарком Хуа Чэна для Се Ляня: местом, где Се Лянь мог удовлетворить своё желание помогать простым людям. Это было место, где Се Лянь мог делать с ними всё, что хотел; он мог делать их никчёмные жизни лучше. Видя, как Се Лянь помогает им так, как он того хотел, Хуа Чэн чувствовал тепло и правильность.       .       В тот день на рынке Хуа Чэн внимательно следил за Се Лянем, наблюдая, как тот проходит от прилавка к прилавку. Он всё выжидал, пока, наконец, Се Лянь не перевёл взгляд на прилавок, где продавались заколки. Он взглянул на неё не раз и не два, и Хуа Чэн склонил голову к его уху.       — Хочешь? — промурлыкал Хуа Чэн.       — … — Се Лянь покраснел.       — Какую?       — …на твоё усмотрение, — пробормотал Се Лянь.       Хуа Чэн выбрал самую дорогую, выточенную до белизны, такую жемчужную и блестящую, что казалась почти серебром; выбрав, он смотрел, как её упаковывают, развернул и положил прямо в красивые руки Се Ляня, словно подношение. Се Лянь поцеловал его в щёку. А Хуа Чэн, конечно же, забрал пакет и нёс его по дороге обратно, ведь негоже Его Высочеству беспокоиться о таких мелочах.       У Хуа Чэна захватило дух. То была прогулка по облакам.       .       Вечером Хуа Чэн решил удивить Се Ляня ужином.       Повара он не приглашал — готовил сам, чтобы блюдо было приготовлено с любовью. Он собственноручно сварил лапшу, приготовил вкусный соус из пряного масла, соевого соуса и перца, добавил несколько нежных кусочков мяса, зажаренного до готовности. Каждая специя была отмерена, каждый штрих безупречен.       Се Лянь уже был в столовой и сидел за столом. Казалось, он тоже ждал этого. Се Лянь улыбнулся, едва сдерживая слёзы, и поначалу ничего не сказал.       — Ну что, гэгэ, — игриво сказал Хуа Чэн, когда вышел, поставив перед ним поднос, — наслаждайся, не спеши.       Когда Се Лянь заговорил, голос его был тихим:       — … оно такое же, как в тот раз?       — Да, — ответил Хуа Чэн, потирая его плечо, — совершенно точно такое же.       Се Лянь молча поднял палочки для еды, и казалось, будто он с чем-то борется. Опустив их, он подцепил лапшу и на мгновение замешкался.       Затем он отправил её в рот и стал жевать. При этом он расплакался, и по щекам его потекли крупные слёзы.       Хуа Чэн ничего не сказал, лишь вытер одинокую слезу пальцами, покрытыми мукой.       — Остро, — неуверенно объяснил Се Лянь.       — Выпей воды, — предложил Хуа Чэн.       Се Лянь сделал несколько глотков воды, не переставая плакать, и вернулся к миске, но потом поднял глаза.       — Ты можешь разделить со мной трапезу? — спросил он дрожащим голосом.       — Конечно, — с улыбкой ответил Хуа Чэн и сел рядом с ним.

♔

      Когда вечером они вернулись в спальню, Се Лянь сел на кровать и мягко похлопал по бедру, и Хуа Чэн, конечно же, подполз к нему и положил голову на тёплые колени Се Ляня.       На мгновение Хуа Чэн напрягся, сам того не сознавая. Как будто он вспомнил ту руку на своей щеке. Однако через несколько мгновений Хуа Чэн расслабился и позволил себе утонуть в этом ощущении — быть может, даже больше, чем раньше, зная теперь, что человек, на чьих коленях он покоится, который гладит его по щеке нежными прикосновениями, скорее разорвёт себя на части, чем причинит ему вред.       Поэтому Хуа Чэн улёгся, зарывшись щекой в теплые бёдра, и отпустил себя. Он всегда будет таким беспомощным перед Се Лянем, но это было так прекрасно, ведь Се Лянь бы никогда не причинил ему вреда, и Хуа Чэн любил его.       Он любил его он любил его он любил его. Как рыбак любит свою лодку, не переставая любить её, даже когда она ломается, и изо всех сил старается подтолкнуть её к берегу. Как собака, всё ещё таскающая за собой старую тряпичную куклу, от которой остались лишь лоскутки. Любил.