Поцелуй Пандоры

Рафаил, сын Мефистофеля, принц восьмого круга преисподней, считал себя большим знатоком боли. Во-первых, он с детства был любознателен и с большим воодушевлением наблюдал за историей смертных, полной предательств и самых изощренных способов испортить жизнь ближнему своему. О, в этом смертные порой превосходили некоторых дьяволов, чья фантазия ограничивалась котлами с кипящим маслом! Во-вторых, сам Рафаил отличался прекрасным воображением и хорошим вкусом. Хотя количество душ, находившихся в его распоряжении, не поддавалось исчислению, Рафаил всегда придумывал для них что-нибудь новенькое. Одних он заставлять танцевать целую вечность напролет, притом без всякой музыки. Других поджаривал на медленном огне. Третьих заковывал в лед. Четвертых потчевал солью, чтобы их бесконечно терзала жажда. С пятых сдирал кожу. Шестым, бывало, на крошечные кусочки дробил позвонки… Словом, Рафаил наивно полагал, что его мастерство, отточенное за две с лишним тысячи лет, сделает честь любому экскруциарху или кочракону — профессиональным палачам Баатора. Лишь оказавшись в тронном зале Мефистара, Рафаил понял, как мало знает о боли. Или нет, он понял ещё раньше: в холле в собственном доме. Столпы душ, которые изваял для него один из лучших смертных скульпторов, лежали в руинах. Паркет из красного дерева почернел и обуглился. Бархатные диваны вспыхнули и прогорели, будто спички. Корилла лежала поодаль, сломанная, как игрушка, раскинув неловко руки, но взгляд Рафаила не задержался на ней. Жива? Хорошо. Умерла? Ну и подумаешь. А вот пять камбионов, которых он призвал на службу из глубин Баатора, были мертвы навсегда, ведь тот, кто погибает в аду, не возвращается к жизни даже слепым, немым, бесформенным нупперибо. Рафаил видел их пустые глаза и черную, как смоль, кровь, сочащуюся из ран. Замах. Блеснуло копье. Рафаил в последний момент отбил удар, и острие прошло вскользь, но боль, пронзившая его — о, боль была такая, словно его, Рафаила, насадили на вертел! Он закричал. Он прижал руку к груди. Рукав тут же набух, пропитался горячим и алым. Это что — кровь? Его кровь? Рафаил позвал Хаарлепа, но тот не пришел. Обратился к полчищам бесов, но никто ему не ответил. Потребовал помощи от камбионов, но те остались глухи к его мольбам. Ад был безжалостен к проигравшим, а Рафаил уже проиграл. Последний, шестой камбион, откликнувшийся на зов Рафаила, царапал древко стрелы, вошедшее ему в горло, и загребал крыльями раскаленные искры. Он булькал, силясь что-то сказать, но недолго: предатель Юргир ударил его по затылку прикладом арбалета, и крылья, встрепенувшись, затихли. Никогда еще так сильно, как в эту минуту, Рафаилу не хотелось жить. Пускай в изгнании, в застенках, на коленях, в цепях, униженным, бесправным и больным, но — жить любой ценой! И за мгновение до того, как в воздухе сверкнул меч, целясь в его сердце, он рухнул на колени и взмолился к отцу: — Услышь своего сына, Мефистофель! Я в твоей власти — спаси меня! Кто-то выдернул пол у него из-под ног, и Рафаил упал в спасительную темноту.