Перехлест волны

Тима всегда был совой, классическим таким сычиком, который бдит до трех ночи, а потом весь день страдает, просыпаясь в семь утра. Но воскресенья были его отдушиной – можно было валяться до обеда, и ни одна живая душа не докопается. Тем хуже для него оказалось узнать, что в воскресенье Марк может заниматься с ним только по утрам, с девяти до одиннадцати. Пережить это было сложно, и в субботу Тима героически лег в полночь, потому что иначе бы его мозг очнулся не раньше полудня. Организм еще два часа сопротивлялся, и сон не шел, и кое-как растолкав себя к полдевятому, Тима привел себя в порядок как раз к моменту звонка в дверь. Марк, видимо, был утренней пташкой, потому что выглядел куда свежее, чем в вечером в среду. – Как поживаете? – спросил он, самостоятельно вешая куртку, куда положено. На этот раз репетитор был не в серой толстовке, а в темно-зеленой водолазке с горлом, и Тима наконец-то разглядел его фигуру. Для ботаника Марк был слишком уж хорошо сложен: широкие плечи, крепкая грудь, и никакого, прости господи, брюшка. Левицкий так и не выяснил, сколько его благодетелю лет, но думал, что около двадцати, а в этом возрасте некоторые люди уже умудряются отрастить себе лишние части туловища. Но Марк был не из таких – он явно помимо физики увлекался и физкультурой. Сам Тима спортсменом никогда не был, и лишь иногда, чтобы разгрузить кипящую голову, ходил в бассейн. Там он обычно плавал до умопомрачения, пока в голове не останется ни одной мысли. На физкультуре их дрессировали нормативами, но учитывая, сколько задохликов обитало на физмате, это было практически детское развлечение. – Нормально… сделал вот домашку. Может вам… не знаю, кофе? Егор с самого утра куда-то свалил, поэтому квартира была свободна, и можно было репетиторствовать даже на кухне. – Не откажусь, – Марк улыбнулся. Обычно Тима накачивался кофе, как не в себя: мама, когда в очередной раз видела его с джезвой, неизменно начинала причитать что-то про ранние инфаркты. Свой утренний норматив по кофеину он так и не выполнил, и сейчас был беспредельно рад, что репетитор согласился. Пока Тимофей возился с джезвой, Марк проверял его домашние задачи. Кофе Левицкий варить умел – самый настоящий, черный, из которого можно было делать хоть эспрессо, хоть любую молочную бурду. Сам он предпочитал черный с каплей сливок и ложкой сахара, но у гостя все-таки уточнил, как тот любит. Марк, видимо, по уши ушедший в формулы, неловко встрепенулся: – А? – Как вам кофе сделать? – Повторил Тима. – Черный, со сливками, с сахаром? – Со сливками, если можно. И без сахара. Черный и сладкий для зубной эмали вредно. Вот же зануда, черт возьми, подумал Тима, замешивая Марку то, что он просит. Видимо, удовольствие в жизни он получает, только пялясь в учебник, а остальное у него «вредно». Он поставил кружку на стол, а сам уселся напротив и принялся за свое чудодейственное зелье. Ядреная комбинация кофеина и сахара заряжала, как ничто. Неожиданно мелькнула мысль, действительно ли во всем этот Марк такой правильный. В особенности – Тима не понимал, как он пришел к такой идее – как у препода вообще с личной жизнью. Как правило, такие ботаники находили себе таких же умненьких девушек или куковали в одиночестве до гробовой доски, иногда строча в интернет комментарии о своих страданиях. А еще, как правило, Тиму не интересовало, кто и с кем встречается – но почему-то именно о Марке хотелось узнать больше, все-таки он пустил этого человека в свой дом. Когда мама только начала бегать на свиданки с Егором, Тима высосал весь Гугл в поисках мельчайших крупиц информации об этом товарище, прежде чем пустить его на порог, и теперь стоило проявить бдительность. – Марк, а у вас есть девушка? Левицкий никогда не был особо стеснительным – во всяком случае, ему было глубоко наплевать, кто и что о нем подумает, если, конечно, его не пытались выставить дураком. Но собственный сорвавшийся с языка вопрос вдруг показался ему неуместным, и он поспешил добавить: – А то я мучаю вас утром воскресенья. А его, вроде как, надо с семьей проводить. Марк снова поднял голову, усмехнулся и вдруг выдал совершенно неожиданное: – Хотите сказать, что сейчас бы с радостью пошли на свидание, а не физикой занимались? Тима оторопел – он не ожидал, что это прозвучит вот так. – Нет, – он тоже постарался усмехнуться, но вышло кисло. – Просто хочу понять, что вы за человек. Я же даже фамилии вашей не знаю. Вдруг вы маньяк какой? Репетитор улыбнулся. – Ну, да, маньяк. Который по утрам врывается в дома людей и учит их физике. Моя фамилия Панфилов, мне двадцать лет, я одинок, живу с родителями и сестрой. Учусь на физфаке МГУ. Если надо, могу паспорт показать. – Показывайте, – хмыкнул Тима. На самом деле он своего благодетеля ни в чем не подозревал, но поглазеть на чужие документы был не прочь. Марк спокойно вытащил красную книжечку из рюкзака и положил перед Тимой — мол, бери, никаких секретов. Ничего особого там и правда не было – паспорт был свеженький, только что поменянный в честь двадцатилетия, с таким же, как и в жизни, Марком на фотографии. Даже водолазка была та же. Панфилов Марк Валерьевич, рожденный девятого декабря две тысячи третьего года, был не женат, бездетен и прописан в Южном Чертаново. Тима вернул паспорт, и Марк хитро улыбнулся. – А теперь – ваш. Я же тоже должен знать, к кому пришел. Уловка была внезапной, и Тима подумывал соскочить, но потом решил, что так будет честно. За паспортом пришлось плестись в комнату. Отдавая его Панфилову, Тимофей немного поколебался – все-таки там была его старая дурацкая четырнадцатилетняя фотка. Он и сейчас не то чтобы сверкал мужественностью, но вполне выглядел на приближающиеся восемнадцать. А вот с фотки на мир смотрел совсем еще пацан, который на тот момент даже мать не перерос, лохматый и растерянный, будто в первый раз увидел фотоаппарат. – Значит я вам, Тимофей Андреевич, практически подарок на день рождения делаю, – хмыкнул Марк, возвращая паспорт. – В смысле? – Ну, вы ж июньский. Вполне возможно, что и ЕГЭ по физике будете сдавать в день рождения. – Еще чего не хватало, – буркнул Тима. С Марком физика не казалась такой уж нудятиной, но он еще не полюбил ее настолько, чтобы заниматься ею в свой законный день. – Позвольте все-таки над моим подарком поработать. У вас в домашнем задании одна ошибка. Вот здесь. Ошибка оказалась простая – Тима просто запутался в вычислениях. Случалось от усталости, что буквы и цифры сливались в один символ, и разницы между ними не было. Марк же нисколько не расстроился и даже не стал упрекать его за невнимательность. – Значит, перед ЕГЭ нужно будет как следует выспаться, – постановил он. Легко сказать, конечно – вот если бы экзамены начинались в два часа дня, все было бы отлично. Но наверняка придется переться к девяти, если не хуже. В этот раз они должны были разбирать закон всемирного тяготения. Тима скептически ожидал, что Марк применит какую-нибудь любовную метафору – до этого уже даже учителя додумались, и звучало это жалко – но репетитор снова удивил: – В мире идей нет такой, которая бы одинаково воздействовала на всех подряд. Обычно используют метафору сексуального притяжения, но это глупости – сексуальное влечение испытывают не все. Левицкий чуть собственный язык не проглотил – он не ожидал, что его учитель вдруг так легко и без тени смущения затронет эту тему. А Марк продолжал: – Поэтому давайте поговорим о бедности. Большинству людей в какой-то момент не хватает денег. Но до тих пор, пока эта нужда невелика, они не замечают ее влияния. Но, как и с физическим телом, чем больше бедность, тем сложнее от нее отдалиться. И порой выходит так, что бедность становится величиной с Солнце. Гравитация Солнца так высока, что если бы оно не было раскаленным и мы попытались по нему пройти, нас бы просто расплющило. – Я знаю, – кивнул Тима. – Экономисты называют это «ловушкой бедности». – Вот-вот. С притяжением так же – любой крошечный объект оказывает на нас гравитационное воздействие, но мы его не ощущаем. И если человек не способен позволить себе пирожное, покрытое белым золотом, то порой он даже не обратит на это внимания – мол, какие у богатых причуды. Но если человеку приходится выкраивать средства, чтобы купить хоть какое-нибудь пирожное, то… – и Марк вдруг раздавил лежащую перед ним на столе скомканную салфетку. – Вот так бывает. А теперь перейдем к формуле. — Получается, на земле все-таки существует равенство, – хмыкнул Тима, когда они разобрались с гравитационной постоянной. – Равенство перед гравитацией. – Ага. А теперь рассчитайте, на какое расстояние от Земли надо подняться, чтобы стать в два раза более гравитационно богатым, чтобы все остальное население. С этой задачей Левицкий справился в два счета, и со следующими четырьмя – тоже. Потом Марк объяснил ему первую космическую скорость, и Тима точно так же без проблем решил все задания. Отупляющее чувство в затылке, которое обычно давило, когда он пытался врубиться в бесплотную физику, рассеялось. А когда они закончили заниматься, стрелки уже подобрались к двенадцати – но Марк как будто никуда и не спешил. Интересно, конечно, что у него за плотный график такой, раз лишний час совершенно не проблема – может, Тима мог бы и поспать подольше. – А вы не торопитесь? – Уточнил он, глядя, как Марк без суеты собирает учебные принадлежности. – Ну… не особо. А что, нужно что-то прояснить? – Да нет, просто… долго уже сидим. Обедать не хотите? – Вообще неплохо бы, – честно ответил Марк. Тима и сам чувствовал голод – завтракать он обычно не любил, но через два часа после пробуждения в нем всегда просыпался зверский аппетит. – Тогда сейчас приготовлю. А вы все едите? – А если я скажу «все», вы не накормите меня сушеными тараканами? – Ну вы что, конечно нет, – хихикнул Левицкий. — Будут тараканы первой свежести. Решив сваять что-то одновременно быстрое и впечатляющее, он отправил вариться макароны и вытащил из морозилки фарш. Тот, конечно, был твердокаменным, но поллитра кипящей воды в сковородку быстро поправили дело. Через двадцать минут у него уже были готовые спагетти болоньезе. Обычный соус не был особо острым, но себе в тарелку Тима привычно добавлял столько чили, что можно было поджечь какой-нибудь крошечный остров в Тихом океане. Сделав так, он поставил обе тарелки на стол, и отвернулся, чтобы выдать гостю обычные соль и перец, а когда повернулся назад, то увидел жуткое – Марк отправлял себе в рот порцию спагетти с его, Тимофея, тарелки. Левицкий не успел даже ахнуть, как Марк принялся жевать его огненное творение, и уже потянулся за сливками, чтобы отпаивать беднягу, но тот только вздохнул: – Ух ты, как вкусно. И остро… прямо как я люблю. – Серьезно? – Тима с подозрением намотал на вилку спагетти из оставшейся тарелки и попробовал – пресная туфта. – Вообще я только себе так делаю. Я не думал, что вы… – Я люблю острое, да, – Марк с наслаждением жевал свои спагетти, но разговаривать как-то умудрялся не с набитым ртом. – И готовите вы шикарно. – Да ладно, – фыркнул Тима. – Это просто спагетти, классика – мясо, сыр, тесто. А кормить меня некому – я тут единственный по хозяйству. – А что родители? Работают? – Егор работает, – вздохнул Тима. – А мама в больнице, на сохранении. У нее скоро будет ребенок, но, видимо, в сорок пять дети сами по себе не родятся. – А меня родили рано, – вдруг сообщил Марк. – Родители где-то моего возраста были. Поэтому меня в детстве бабушка воспитывала. – Бабушка по маме живет в Сибири, – хмыкнул Тима. – А папины родители здесь, в Москве. Но мы с ними не общаемся. Потому что бабушка сумасшедшая. Софья Вячеславовна Левицкая, профессор кафедры экономической географии в МГУ, находилась в здравом уме и твердой памяти, но отчего-то приходила в полностью невменяемое состояние, когда речь заходила о Тиме и его матери. – Сочувствую. Старость – это тяжело. Она в больнице, да? – Мудачество не лечится, – грустно усмехнулся Тима. – Пока мои родители жили вместе, она каждый день напоминала, что мама ему не пара. А когда они развелись, то зачем-то звонила и врала о его новых женщинах и детях. В общем, серый волк в платье бабушки. – Господи, какой кошмар, – вздохнул Марк. – Родители иногда с ума сходят. И вообще ужасно, когда они пытаются решать за детей, с кем им строить отношения. Он сказал это так печально, что Тима не сдержался: – У вас такое было? – У меня хуже, – репетитор грустно улыбнулся. Казалось, он был готов о чем-то поведать, но тут вдруг зазвонил телефон. На экране в поле имени высветилось непонятное «Эли». Марк тут же судорожно схватился за трубку и выскочил из кухни с только что изученной Тимой первой космической скоростью. Тима поднялся, чтобы убрать грязные тарелки, и составил их в раковину, но мыть не стал – ему стало любопытно, что за звонок так разволновал всегда спокойного Марка. – Ну, котенок, все хорошо, – бормотал учитель отчаявшимся голосом. – Не плачь. Он это не всерьез. К вечеру все уляжется… ну если нет, то давай я с ним поговорю… ну конечно, послушает. Конечно. Сейчас приеду. Я люблю тебя, котенок. Левицкий насторожился. Интересно, с кем это Марк так ворковал – «люблю», «котенок»… сам же ему признался, что нет у него никакой пары. Обычно чужие задушевные разговоры вызывали в затылке такое же оцепенение, как и физика, но с Марком все было по-другому. Тима с трудом признался себе, что ему отчего-то неприятно слышать, как он мурлыкает кому-то в трубку. Причину этого он определил так: мерзко, когда умный человек занимается такими глупостями. – Простите, – сказал Марк, появляясь на пороге. – Мне нужно идти. У меня дела… семейные. Спасибо за обед, и вообще за все. Тима пожал плечами и проводил учителя до двери, про себя проклиная этого незнакомого «котенка» за то, что ворвался в их с Марком воскресную идиллию. Но едва дверь закрылась, он хлопнул себя по лбу. Вот же придурок – телячьи нежности, дела семейные… скорее всего, так Марк сюсюкал с сестренкой, четырнадцатилетней девочкой. Он резко успокоился, и даже на сердце потеплело – вот, значит, какой Марк хороший старший брат, бросился на помощь по первому зову… Тиму охватила какая-то неуместная гордость, будто он сам как-то к этому причастен. Это было странно. При всем своем, как Марк выразился, гуманитарном складе характера, Тима не слишком хорошо сходился с людьми – тусоваться он не любил, с одноклассниками не клеилось, а единственный друг, с которым они с первого класса просидели за одной партой, полтора года назад умотал с матерью в Питер после развода родителей. Теперь они с Даней виделись редко, и даже переписка сходила на нет – у друга был новый круг общения и новые заботы, а Тима остался прежним. Люди вокруг казались ему пустыми – никаких интересов, кроме экзаменов и будущей профессии. Сам Левицкий тоже был трудоголиком, но он-то выбирал сердцем, а одноклассники, как он слышал из разговоров на переменах – «куда проще пройти» и «за какую работу будут больше платить». Поэтому встретить интересного человека, да еще и во вражеской среде технарей, было удивительно. А еще удивительнее оказалось мгновенно проникнуться его жизнью, словно она была его собственная.