Перехлест волны

Разумеется, ухватить билет на Сапсан за вменяемые деньги за три дня до выезда было нереально, поэтому в Питер Тима приехал лишь утром воскресенья. Зато хорошенько отоспался в плацкарте – целых восемь часов, потому что больше делать было решительно нечего. Чистить зубы в вонючем поездном туалете оказалось не слишком приятно, но это можно было легко пережить – тем более что Питер всегда ассоциировался у Левицкого с легкостью путешественника, в противовес тяжелой, монументальной Москве, где все должно сиять чистотой и стоять на своих местах. Даня жил с матерью на Петроградке, в каком-то старом доме с большими окнами. Поднявшись на третий этаж парадной, Тима позвонил в дверь. После долгого ожидания – все-таки на дворе было девять часов утра, а Питер раньше десяти не просыпался, особенно в воскресенье – за дверью раздалась возня, залязгал замок, и в приоткрывшуюся щелку высунулась чья-то цветноволосая, синяя с фуксией, голова: – Ой… вы кто? – сонно пробормотала голова. Она была определенно девичья. – А я… к Даниилу Гарипову. Он здесь живет? Голова вздохнула, засунулась обратно и вдруг закричала на всю огромную, судя по силе ее голоса, квартиру: – Даня! К тебе пришли! Еще через минуту, если не больше, высунулся Даня – заспанный и взъерошенный. Он был светловолосый, даром что наполовину татарин, с длинным носом и тонким, широким ртом, чем всегда, когда морщился, напоминал Тиме строгую училку. Левицкий помнил его коротко стриженным, но сейчас Даня оброс, и растрепанные лохмы свисали до самого подбородка. – Тимыч… заходи! – радостно, хоть и через силу, пробормотал он, и едва Левицкий пересек порог, тут же накинулся с объятиями. – Лёля, это Тима, мой лучший друг детства, – пояснил он цветной голове, и та тут же просияла. На ней были розовые пижамные штаны с какими-то мультяшками и обычная черная футболка. Сам Гарипов тоже был одет в спальное – серую футболку-размахайку невероятного размера и такие же пижамные штаны, только изысканно-полосатые. – Тима, это Лёля, моя партнерка. – Здравствуйте, Лёля, – сказал Левицкий и протянул руку. Девушка тут же расплылась в улыбке. – Здравствуйте… можно на «ты». Тима кинул спортивную сумку в угол и наклонился, чтобы расшнуровать ботинки. – А вы с Лёлей тут всегда живете? – Не, просто она вчера осталась, – лениво протянул Даня. – Мамхен не очень любит… гостей. Цветная голова зевнула. – Вы во сколько вчера легли, северяне? – хмыкнул Тима. Он их прекрасно понимал – тоже бы страдал, если бы с самого утра к нему начали ломиться. – Часа в четыре… – протянул Гарипов, тоже зевая. – Но ты это, проходи, располагайся. Тебе в гостиной будет норм спать? – Да мне без разницы. Даня всегда был, что говорится, домовитым – сколько Левицкий его помнил, у него с детства в рюкзаке лежали влажные салфетки, таблетки от живота, таблетки от головы и куча прочих полезных мелочей, обычно заменяя собой тетради и учебники. Причем собирала это все не мать, которой вообще было особо не до сына, а он сам, потому что любил в нужный момент эффектно вытащить на свет божий что-то безумно нужное и спасти день какого-нибудь бедолаги. Дома у него всегда был не просто порядок, а настоящий уют, и Тима порой завидовал, что не может жить так же. Но кухня на Петроградке выглядела так, будто по ней мамаево полчище пробежало: стол был заставлен контейнерами из-под еды, на полу валялись бумажки и пивные банки, в мойке скопилась гора посуды, а мусорное ведро щерилось приоткрытой пастью, которую изнутри подпирала стеклянная бутылка. – Ты… прости, что бардак, – забормотал Даня у него за спиной. – Мы вчера тусили… Левицкий в один миг почувствовал себя дедом, потому что захотел что-нибудь проворчать, но сдержался. – Мы ща уберемся, – закивала Лёля. – Хочешь, чаю тебе пока сделаю? – А кофе есть? – поинтересовался Тима. Кофе не было, пришлось заказывать его в доставке. Она прилетела за пять минут и привезла огромный стакан благоухающего синтетическим орехом латте, но Левицкий, за неимением лучшего, тут же его ополовинил: все-таки без кофе по утрам он был сам не свой. Лёля немного разгребла кухонные завалы, освободив три стула и маленький островок стола и уселась, нахохлившись, с огромной чашкой свежезаваренного пуэра и огромной розовой электронкой, от которой тут же потянуло клубникой. Даня устроился тут же, достал сигареты и приспособил первый попавшийся контейнер под пепельницу. – Вы прямо тут курите? – Ну да. Потом проветрим. Тима пожал плечами и тоже вытащил пачку. – Как дела твои, Тимыч? Новое что есть? – Полно, только все просто так не расскажешь. Приехал к вам морально разгружаться. – О, этого добра у нас навалом, – хмыкнул Даня. – Потусуем с тобой, погуляем, всякой дряни пожрешь… я тебя с друзьями познакомлю, с местного философского, ты им по-любому понравишься. – Да я ж занудный, – хмыкнул Левицкий. – Они тоже, – Даня махнул рукой, разгоняя дым. – Мы, гуманитарии, все упадочные. Гарипову повезло – его мать в поисках идеального образования отдала в лингвистический лицей, и сейчас он вовсю готовился поступать на востоковедение, а не зубрил бесполезную физику. И вроде даже выучил японский – но Тиму Япония всегда немного пугала, поэтому Дане он верил на слово. – Можно как-нибудь без упадка? Мне его и дома хватает. – Не нуди, дедуля. Будет весело. Где-то за час Даня и Лёля пришли в чувство и развили зверскую уборочную активность, а еще через час кухня сверкала чистотой, и даже полы в прихожей были отмыты до блеска. Тима пытался им помочь, но его усадили на место и велели не рыпаться, потому что бардак был не его, а значит и страдать не ему. Было уже обеденное время, когда Даня, наконец, выдал: – Ну что, может, позавтракать пойдем? Завтракать предполагалось в какой-то из многочисленных местных кафешек с белыми стенами, огромными темными витринами и дизайнерским интерьером. Левицкий не любил ходить по заведениям, потому что любое меню запускало у него в голове муки ненужного выбора из кучи совершенно одинаковых для него позиций, но тут в нем проснулся зверский голод, и он ткнул пальцем на первое, что увидел в меню исключительно по причине предупредительного значка с перцем чили возле названия. – Это очень острое, – предупредила его официантка, милая девчонка едва ли сильно старше него самого. – Прекрасно, – Тима улыбнулся. – Сделайте его таким острым, как только можете. – А вы уверены?.. – робко протянула она. – Тимыч, аккуратнее, оно и правда зубодробительное, – влез Даня. – Уверен. Сделайте такое острое, чтобы я умер на месте, репатриацию тела беру на себя. Лёля и официантка дружно хихикнули, а Гарипов сделал такое лицо, будто Тима у него на глазах проглотил дохлую рыбу. Сами питерцы заказали только по кофе и какой-то сладкой фигне – видимо, это входило в их понятие «завтрак». Принеся еду, официантка осторожно поставила возле Тиминой тарелки стакан воды. – Это на всякий случай… если что, мы вас предупредили. – Окей, – Левицкий пожал плечами и тут же попробовал то, что оказалось каким-то мясным рагу в соусе с горкой риса. Было остро, и губы сразу припекло, но ничего сверхъестественного. На кухне и впрямь постарались, но все-таки под статью за убийство идти не хотели. – Как оно?.. – с придыханием поинтересовалась официантка. – Нормально. Можно было еще добавить, но и так сойдет. Девушка унеслась на кухню, видимо, счастливая оттого, что не нарвалась на долбоеба, который сам не знает, чего хочет, а Лёлька фыркнула: – Кажется, ты ей понравился. – С чего вдруг? – не понял Тима. – Ну, она так на тебя посмотрела… Тим, а у тебя девушка есть? – Ну начало-о-ось… – простонал Левицкий. Если что он и ненавидел, так это матримониальные разговоры ни к селу ни к городу. – Тима у нас… асексуал, – пояснил Даня своей подруге. – Сколько я с ним общаюсь, он ни разу ни на кого даже не пялился. – Вот уж не надо, – всколыхнулся Тима. – Пялиться некрасиво. А я, если уж выражаться твоей терминологией, скорее демисексуал. – Ух ты… да ладно, – Даня аж приподнялся на диванчике, где они развалились с Лёлей двумя мешками. – Это кто это перетянул тебя на темную сторону? Признавайся. – Никто не перетянул, – поспешил отбрехаться Тима. – Просто ты же в курсе, я… заторможенный. – Это как? – оживилась Лёля. – Аутичный, что ли? – Да фиг знает, – Тима пожал плечами. – Просто пока все учились целоваться, я книжки читал. – А-а-а… – с пониманием протянула цветная голова. – Инцел, что ли? – Нет, – коротко ответил Левицкий, у которого уже в глазах зарябило от количества ярлыков, которые за последнюю минуту на него успели навесить. – Просто я не очень люблю обсуждать личную жизнь. Ни свою, ни чужую. Мне это неинтересно. Лёля как-то сразу притихла, а Даня пояснил: – Кис, ты не пугайся. Тима вообще спокойный, просто эта тема его триггерит. – Молчу-молчу. Но ты, это, если что… мы все понимаем и ни за что не осуждаем. Лёля, наивная, как двенадцатилетка, немного бесила – возможно, потому, что Тима видел ее первый раз и никак не рассчитывал, что сразу придется налаживать контакт с незнакомцами. Но и Даня, внезапно решивший стать арбитром, тоже раздражал своей позицией мудрого наставника. Он всего-то и был что на месяц старше, но почему-то кинулся сразу опекать их обоих, будто два взрослых человека сами не смогут договориться. – А какие у нас планы на сегодня? – Тима решил разрядить обстановку. – Ну… сегодня вечером концерт у друга, ты с нами идешь. А потом – не знаю. Может – в бар, может – еще куда… Планы были не ахти – Левицкий концертов не любил (почти все, на чей бы концерт он с радостью сходил, уже давно умерли), да и бары тоже были не его стихией, но раз уж он приехал сюда сменить обстановку – надо было пробовать новое. Лёлю отправили домой, договорившись встретиться в семь возле клуба. Дома холодильнике нашлось початое вино, и к тому времени, как настала пора собираться на концерт, Тима успел основательно налакаться. Он и сам не понимал, как так вышло – вроде потягивал сладенькую легкую жижу, от которой даже внутри не теплело, а в какой-то момент превратился в комок патоки, растекшийся по диванным подушкам и болтливый сверх меры. – Ну что, расскажешь о своих проблемах? – спросил Гарипов. – А то ты прямо ужаленный какой-то. – Ну, пиздец по нарастающей: меня заставляют сдавать физику, шантажируя историей, приходится заниматься с репетитором и ходить на допы. Мамин новый муж, кажется, изменяет ей с бабой, которая после ебли с ним надела мой купальный халат… а еще, кажется, я дорос до этого вашего секса. И это совсем не смешно. – Да ладно, ты уже? – Выпалил Даня, проигнорировав оба первых факта. – В смысле, это все жесть, конечно, но она с людьми случается. А вот чтобы Левицкий… ну-ка, выкладывай. – Нечего выкладывать. В смысле, кулстори не будет. Я еще ничего не сделал, но такое ощущение, будто это больше нельзя игнорировать. – А, прижало, да? – Гарипов хмыкнул. – Ну, не ссы. Может, мы тебе прямо сегодня бабу найдем… тут такие девочки бродят… – Гарипов, завали свой поганый ебальник, – лениво буркнул Тима. Друг всегда был таким – постоянно глазел по сторонам, интересуясь, кого и с кем можно свести, будто весь интерес к отношениям, причитающийся двум нормальным людям, от Левицкого каким-то образом переполз в Даню. – Мне не нужна «баба», а тем более «баба» на один вечер. И вообще, женщины меня не интересуют. – Да ладно, – Даня присвистнул. – Ты по пацанам, что ли? Вот это номер. – А ты возражаешь? – Я? Ни в жизнь, – Даня тут же сделал самое святое лицо и замахал руками. – Ты слышал, как Лёля сказала – мы все понимаем и ни за что не осуждаем. То есть ты у нас гей… и романтик, выходит, да? Ну, с этим будет сложнее, конечно, но любовь всем нужна, так что… – Да ты дослушаешь уже или нет? Не нужно меня ни с кем сводить. Я сам уже себя свел. Поэтому и парюсь. – Слушай, Левицкий, хватит загадками разговаривать, тут тебе не китайская комната. Либо выкладывай, либо не трави душу. – Окей. У меня встает на моего репетитора, как тебе такое? – Ты че, Лолита? – Гарипов гоготнул. – И сколько лет твоему Гумберту? – Двадцать, – фыркнул Тима и не удержался: – Лолитой я был бы, если бы у меня вставало на Егора. – Не нуди, дедуль. Лучше фотку покажи. Тима развернул на весь экран аватарку Марка – ту самую, где он стоял в поле. Даня присвистнул. – Вот это да… Понял, вкус у тебя есть. И че он? Гетеро? – Нет. – Тогда в чем проблема? Занят? – Нет. Абсолютно свободен. – И-и-и? – нетерпеливо протянул Даня. – В чем твой консерн, друже? Вали его и радуйся. – В этом и консерн, Гарипов, что я не могу валить и радоваться. Это не мое совершенно. – Ну вали и плачь. Или ты любви хочешь? – Может быть. Только никакой любви не выйдет, потому что я, блять, в августе уезжаю. Навсегда. Левицкий и сам удивлялся, как легко получалось высказать Дане, которого он не видел полтора года, все то, что скопилось у него на душе. Он разговаривал, с одной стороны, со старым другом, а с другой – с абсолютным незнакомцем, и если бы вдруг Гарипов сказал что-то, что Тиме не понравилось бы или осудил – всегда можно было уехать домой и никогда больше с ним не разговаривать. Но именно это ему и было нужно – кто-то одновременно родной и близкий, но при этом такой, кого не жалко потерять. – И что? У тебя впереди еще… пять месяцев. Успеешь соблазнить и завалить. – Гарипов, у тебя уши вообще есть или ты хуй для всех жизненно важных функций используешь? Я так не хочу. Тем более… соблазнил уже. – Это как? – Он сказал, что влюблен в меня. В среду. А я взял время на подумать, потому что я не понимаю, что с этим делать. – Ну ты, Тимыч, конечно… мудрец. От слова «мудеть». Что делать – хватай и беги! Или ты думаешь, что отношения, которые ты завяжешь в восемнадцать лет, будут у тебя одни и на всю жизнь? – А разве так не бывает? – буркнул Тима. – Статистически крайне маловероятно. Особенно для европейских стран. Представь, что ты с ним переспишь и поймешь, что это вообще не то, что тебе нужно. Или вы характерами не сойдетесь. Вообще в восемнадцать очень сложно понять, кто тебе нужен, особенно если даже ни разу не целовался. Гарипов всегда был самоуверенным, но градус поучений совсем уж зашкалил. – А Лёле своей ты то же самое говоришь, когда она у тебя ночует? – не выдержал Тима. – А что Лёля? Она умная девочка и все понимает. Никто из нас не клялся в вечной любви. Нам хорошо вместе, но никто не знает, что будет завтра. – Как хорошо, что я не умная девочка, – хмыкнул Левицкий и растянулся на диване, устраивая пустой бокал на груди. – И вообще, нахер я тебе все это рассказал? – Потому что больше некому, – Гарипов пожал плечами. Он хоть и рассуждал, как мудак, но в цель попал верно – Тиме больше не с кем было об этом поговорить, кроме ветхих дядек, разложенных по полочкам у него в голове, и вот этого сопляка, мнящего себя понявшим жизнь человеком. В речах Дани было рациональное зерно – вечная любовь к их возрасте была статистически маловероятна, но у всех взрослых выводов всегда был один логический изъян: если для большинства достижима лишь половина мечты, это не значит, что нужно стремиться только к половине. Тем более, себя Левицкий большинством не считал. Это, конечно, Гарипов тоже бы назвал типичным подростковым загоном, но расставаться с ним Тима не собирался. Гарипов попытался привить другу элементы богемного вкуса, предписывающего прихорашиваться перед посещением мероприятий, и вытряхнул из сумки весь немногочисленный гардероб, который Левицкий привез с собой - спортивные штаны, три футболки, черные джинсы, толстовку и свитер. – Шмот – как у героинщика, – едко прокомментировал он, намекая, видимо, на цвет. Сам Даня тоже не блистал цветовым разнообразием, но, видимо, Тиминому набору не доставало лоска. Друг попытался впарить Левицкому что-то из своего, но тот с легкой брезгливостью отказался, потому что, во-первых, носить чужое казалось ему мерзким, а во-вторых, такой переполох вокруг его вида казался излишней суетой – все-таки не бал в императорском дворце и не званый ужин. После долгих препирательств Даня сдался и занялся собой, а Тима сидел на кровати и смотрел, как Гарипов крутится перед длинным напольным зеркалом в белой раме, выпрямляя свои светлые патлы утюжком. – Ритуалов у тебя – на целую масонскую ложу, – буркнул Тима, поудобнее устраиваясь среди подушек. – Какие претензии? Это ты на своем физмате даже в ватнике будешь соска, а здесь все-таки приличное место. – Блядь, меня забуллили гуманитарии, – расхохотался Тима и повалился на подушки, ненароком проливая на себя вино. Черный свитер, конечно, впитал все безропотно и без следа. – Как там твой Маркс писал? Бытие определяет сознание. Или «с кем поведешься…» – От тебя я уже набрался. Вернее, с тобой, – Тима отставил бокал на тумбочку. Даня закончил, наконец, прихорашиваться и придирчиво оглядел себя в зеркало. – О, кстати. Надо заправиться перед выходом, – он уселся за письменный стол и выдвинул ящик. – Опять заправиться? Мне уже хватит. – Это наоборот, отрезвляющее. Левицкий нашел в себе силы подняться и нависнуть над плечом друга. Тот выставил на стол картонную коробку из-под планшета, вытащил оттуда ровно обрезанный кусок оргстекла и маленькую жестяную коробочку. В ней оказались обрезок коктейльной трубочки, лезвие и… пакетик. – Дань, серьезно? А в шкафу у тебя чемодан с расчлененкой? – Если употребляю – значит сразу маньяк? – с обидой хмыкнул Гарипов, подцепляя лезвием маленькую белую горку и высыпая ее на стекло. – Нет. Просто… шаверма-парадная-поребрик, – отмахнулся Тима. Он сам никогда не употреблял, да и не было у него такого желания. И до Дани ему, кстати, никто и не предлагал – все-таки есть бонусы в том, что твой круг общения состоит лишь из портретов на стене. – Тимыч, только не говори, что ты наркофоб, – Даня многозначительно шмыгнул каждой ноздрей по очереди. – Обойдешься, – их беседы никогда не были особо ласковыми. – И я обойдусь. – Да попробуй, – Гарипов протянул ему трубочку. — Тебе кстати будет, а то вон уже, окосел. – А ты знаешь, что нюхать через один предмет чревато сифилисом и гепатитом С? – Бля, Левицкий, ты такой дед, – отмахнулся Даня. – Сам не хочешь, так другим кайф не ломай. Заправленный друг оживился, будто и впрямь протрезвел, и ускакал куда-то вглубь квартиры, а Тима снова устроился на кровати, да так, что его покрасневшее и недовольное лицо отразилось в напольном зеркале. В голове промелькнула дурацкая мысль щелкнуть самострел и отправить его Панфилову, но он вовремя одумался – еще расценит, как флирт, а ведь решения Левицкий до сих пор не принял. Фотка, правда, все же получилась, но осталась в галерее, а Тима свернулся калачиком на чужой, пахнущей незнакомцами кровати и замотался в покрывало. Больше всего на свете хотелось спать, а на талии мерещилась фантомная рука, и являть этот фантом собой мог только один человек на свете. – Слышь, ты тут дрыхнуть собрался? Такси ждет, – Даня выдернул его из полудремы. – Если что, мы уже на полчаса опаздываем. Поднимай жопу и за мной.