Это твое сердце, Янко

На кухне было неимоверно жарко, потому что они, как назло, забыли включить вентиляцию. В плюс тридцать. Мама уехала к родственникам: заболела какая-то двоюродная тетя, а проследить за ней, видите ли, некому. Поэтому готовить им теперь пришлось самим. Зарю, естественно, к плите и электрическим приборам не подпускали на пушечный выстрел, но нож с доской и ведром картошки все же дали. И сейчас он угрюмо сидел в углу, счищая кожурку за кожуркой — уж очень любопытны были ему все эти электрические приспособления. А Яков протестовал против мяса, потому что хотел жареный зефир. — Яков, зелень занеси, пожалуйста. — устало прокричала Маша, выглядывая в зал. — Хорошо, — мальчик нырнул в шлепки и выбежал на улицу. Она в который раз за сегодняшний день намочила марлю холодной водой и положила на голову, смывая пот. — Какая ж скукоте-ень, — заныла она. — Может колонку принести? — Колонку? — переспросил крайн. — Это что? — Ну, там музыку слушать можно. — Ого, я хочу увидеть! — Глаза его по-детски загорелись любопытством. Маша усмехнулась и пошла обшаривать все углы в поисках давно потерянной техники. Как только она открыла верхнюю дверцу шкафа, на пол тут же вывалились стопки журналов, одежда, старые игры и куча пыльного хлама, от которого та начала чихать. — Кхе-кхе, — откашливалась она, попутно стараясь вымахать всю пыль по сторонам. За кипой мусора она заметила свои детские игрушки, комбинезоны и даже фотографии. Разум говорит, что сейчас лучше остановиться. Она берет в руки фотографии, сжимает альбом до побеления подушечек пальцев. На них ее сестра Варя с платочком на голове, она сама в коротком платьишке и мама с отцом — все счастливые и беззаботные. Беззаботные. И счастливые. Слезы безотчетно падают на ее руки, на фотоплёнку, чуть вздувая натянутую поверхность. Ей больно. Больно, потому что уже ничего не вернуть. И обида, запрятанная глубоко внутри, не пройдет. Раздался скрип. В комнату вошёл Заря. — Можно? — он неловко топтался у двери. Она пожала плечами. — Ты уже вошёл. — Прости. Неловкость. Пятисекундное молчание. Прерывается тишина только Зариным: — Не хочешь поговорить? — Нет. Похоже, она ответила слишком резко, так что крайн дернулся. Но потом внезапно поднял свой решительный взгляд на Машу, отрезая путь к отступлению. С глубоким вздохом признаю, что Мария была бы не Марией, если бы в ней было упрямства меньше. — Я не имею ни малейшего желания это обсуждать, Заря, — она поднялась, собираясь уходить. — Так что будь добр… Договорить ей так и не удалось. Не успела она сообразить в чем дело, как шелест крыльев окружил ее со всех сторон, а сама она была прижата к Заре его жилистыми руками. Он со странным трепетом и дрожащими предплечьями, уткнулся лбом в ее воротник, стискивая в своих объятиях. Так приятно, спокойно, но… Внезапно она очнулась. И оттолкнула его. Резко и жестоко растолкала. — Маша, я просто… Я как лучше хотел, ты… — Хватит, — её голос срывался. — Просто помолчи уже. — Прости, — шепнул он, в момент приникнув. — Я правда хотел как лучше. — Много ты знаешь, чтобы так людям помогать! Небось со всеми так нянчишься, святоша, — на языке застыл привкус яда. — С тобой только, — недовольно пробурчал крайн. — И нечего меня святошей называть! Да я… самый что ни на есть придурок! Говорили мне — не лететь, а я и полетел, вот незадача — столько проблем наворотил — леший ногу сломит! Все… все из-за меня… — силы у него будто кончились, и он рухнул на ближайший стул, сгорбившись и закрыв лицо руками. — И ты из-за меня… — заглушенно раздался судорожный вздох. Маше стало неловко. Очень неловко. И стыдно. Она так забылась в своей боли, что совсем не почувствовала, что ему тоже страшно и она его сильно ранит. — Заря, — она тихо-тихо подошла к нему, с мокрыми от слез глазами, — прости меня. Прости, — она положила ему руку на предплечье. Он вздрогнул, а потом заплакал. Маша не знала что и делать. Решение пришло спонтанно: она встала рядом, позволила ему упереться ухом в ее живот и стала покачивать, как маленького ребенка, поглаживая темные волнистые пряди. Он замер, и кажется, перестал не то, что плакать, а даже дышать. Прошло полчаса или несколько минут, и снизу раздалось сдавленное и взволнованное: — Мария, а можно мне вас Машей называть? — Конечно, — она сглотнула оставшиеся слезы. Его лицо с милыми родинками поднялось, чтобы удостовериться, и Маша улыбнулась, подтверждая. Он тут же виновато поступил взгляд в пол. — Я не хотел доставлять ещё больше проблем, прости, — он нервно заломил руку. Девушка присела рядом с ним на один уровень. — Ты не доставляешь проблем, правда, это я… Я сама тут разнервничалась из-за ерунды какой-то, — она вытерла слезу, приподняв губы в улыбке. — Это не ерунда, — серьезно сказал он, — Если ты плачешь — это точно не ерунда. Не ерунда. Это точно не ерунда. — Заря, а ты… Дверь в комнату распахнулась. — Мясо горит! — завопил Яков.