С правом на ошибки

Пароль введён. Сбой в системе. Система захвачена неопознанным объектом. Повторяю. Сбой в… систе-… ×_× Поздравляю, таблетка правды активировалась! Любопытствующие и праздно интересующиеся корреспонденты наконец-то смогли приоткрыть прекрасно запароленный ящик Пандоры! Такемичи вот-вот исполнится четырнадцать лет, совсем юный и живой, но на самом деле он давно был погребён замертво во влюблённости. Мы, конечно, могли бы прочитать его дневник, где после каждой строчки шли послания самому себе, зачеркнутые по нескольку раз — и прочитаем. Сотрём же его ручку до первого слоя! Настоящие корреспонденты оголяют человеческую природу и исследуют все внутренности, а коих поблизости не наблюдается из-за того, что Такемичи решил не прогуливать уроки, вместо внутренностей возьмем личный дневничок, который перенесет нас на время в его чудной мозг! «Я его ненавижу, потому что люблю». А что на следующей странице? «Я его ненавижу, потому что люблю!» Хотите знать дальше? «Я его ненавижу, потому что люблю». И росчерки, росчерки, разорванные листы с дырами от шариковой ручки. Что ж, на этом наш маленький репортаж окончен! Надеемся увидеться на следующей неделе с новыми интересными подробностями! ×_× Корреспондент смахивает со лба мокрую чёлку и настраивает машину времени. Камера выключается. Вирус в системе.

***

Такемичи не мог успокоиться, как будто от тревоги зависела вся его жизнь: чем больше он будет повторять одно и то же в голове, тем вероятнее оно сбудется, а потому: «Пожалуйста, пусть мне повезёт, пожалуйста, я умоляю тебя как никогда». Такемичи не знал, к кому обращается, наверное, к себе или миру, или судьбе, или ни к кому одновременно, а просто в пустоту. В любом случае, на этот раз мантра сработала, ему крепко повезло — в класс всё-таки зашёл Кайл, без рюкзака, в руках держа две книги и ручку, а большего и не надо. Такемичи готов был брать Кайла без приданного, пусть только он будет рядом, а не где-то там, дома или в гостях у такого же прогульщика, как и он сам. Такемичи готов был сбежать с урока — если бы Кайл позвал, но он такого никогда не делал и это расстраивало новоиспечённого капитана, ведь что это за дружба, когда один от другого зависит, а тот другой об этом не знает или искусно делает вид, что не знает. Такемичи устал от Кайла. Устал его любить, устал им восхищаться, зависеть и ныть по нему, но тело говорило, что это слепое чувство, — которое порой пугало Ханагаки, ведь оно превращалось в глубокую ненависть к даже одному существованию Кайла, — продлится как минимум до выпускного или университета, пока не отпустит с приходом нового человека-зависимости. А потому Такемичи с глазами преданного, как самая верная собака, друга зовёт Кайла к себе за парту, уже давно приготовленную для него. «Я всегда всё делаю для него», — промелькнуло в мыслях и отловилось мысленным полицейским. Существующий только в голове, тот грустно улыбнулся, потому что мысленный полицейский никогда не говорил приятных вещей и, похоже, жалел об этом. «Для Кайла ты лишь приятный знакомый», и Такемичи знал это, как же он хорошо знал это, но игнорировал, чтобы не чувствовать боль. Не признавать себя слабым. Слепым. Одноклассник сел рядом, руки разложив по всей парте, касаясь одним локтем до локтя Такемичи. Это было нормально для них, и для остальных, но Ханагаки, с тех самых пор, когда осознал свои чувства, пытался делать вид, что ничего не происходит. Сердце грустно стучит, похоронно отбивая левое лёгкое. Дыхание почти загробное, потому что (каков балбес. Кайл снова опоздал на урок. Кстати, капитан ничуть не переживал о нем. Ничуть, ничуть, ничуть.) Такемичи пора было привыкнуть к тому, что он почти пустое место для своего друга: Ханагаки для него, как красивые занавески для дома — уютные, на долгие года. Такемичи так не мог. В отличие от Кайла, у него был некий покрытый мраком и туманом таинственности блок. Было непонятно его происхождение и кто его туда положил. Блок давал разглядеть только свою табличку, на которой когтями дикого зверя в столбик написано: страх не поймут он странный молчать не примут Такемичи давно хотел снять эту табличку или хотя бы сжечь, но она не давалась. Ничто её не брало. В конце концов, однажды там появилась строчка, трактуемая по настроению на разный лад. В конце концов, эта строка была действительно в самом конце; как будто кто-то написавший её узнал самый главный страх Такемичи. не полюбят Кайл его не полюбит, вернее, даже если и попытается, то не получится — Такемичи вечный друг. Почему-то это казалось правильным: один из них страдает, один из них про страдания не знает. Ханагаки и сам не понимал, чего ожидал от других людей. Он сам никогда бы с собой не захотел дружить. Так почему же Кайл это сделал? Почему?

***

Урок физики давно начался, а Ханагаки до сих пор чувствует локтем чужой локоть и старательно не трясущимися пальцами и заканчивающейся ручкой пишет с доски название лабораторной. Она сугубо вычислительная, а потому Кайл будет руководить процессом. Последняя фраза незамедлительно распотрошила его нутро, но позволила не выдать волнения. Такемичи всегда — то есть с тех пор как понял, что влюбился, хотя влюблённость можно было проследить и раньше, — мысленно говорил именно так: «Кайл будет руководить процессом». Однажды он проговорился и сказал на корте, что если он будет в один из дней отсутствовать, то Кайл будет руководить процессом, и у Такемичи от испуга заходили волосы по голове, внутри что-то перевернулось, голос под конец изменился, потому что он понял, что проговорился; как будто все должны были догадаться, что эти слова сказаны были на автомате, машинально, как будто капитан каждый вечер представлял себе своего вице-капитана, который нависал, требовал, указывал и всегда очень грубо целовал. Как будто если бы Такемичи сказал что-то другое, то это была бы неправда. Естественно, никто не понял, что сказанное было частью чего-то давно скрываемого. Возможно, кто-то, кто тоже был влюблен в Кайла, мог уловить связь или хотя бы почувствовать голос Такемичи, но в тот день никто не подал виду, что случилась катастрофа, и на следующие дни тоже. Кайл просто руководил процессом. Не более. Или более того. Порой казалось, что Кайл тоже был зависим от Такемичи, но это ощущение быстро перечеркивалось его хорошим — замечательным, почти таким же, как и с Такемичи — общением с каким-то другим парнем или сокомандником. Кайл всегда со всеми ладил, и это был огромный минус, ведь: «Могу ли я считаться самым близким, если только со мной он сидит за партой и только со мной здоровается самым первым? Считается ли в принципе это поведение привилегированным или мне просто повезло и на моем месте мог оказаться любой другой из нашего класса?» Такемичи ненавидел думать о таких вещах, но его мозг не переставал накидывать вопросы, как карты: стороне слепой любви шесть карт, стороне сомнений двенадцать и четыре из них — тузы. Игра начиналась в произвольном порядке без согласия арендодателя мозгового помещения. Кайл наверняка и не подозревал, что вызывает у своего друга настолько яркие и бурные эмоции, но это продлилось ровно до тех пор, пока не вмешалась Судьба — это страшное необъяснимое явление, в которое он не верил и верил одновременно. Общительный четырнадцатилетний мальчик, недавно поставленный на пост вице-капитана и не знающий, что этот пост будет преследовать его всегда, — словом, этот мальчик по обыкновению рассказал Такемичи, что сегодня встал в пять утра, приготовил себе оладья и сделал к ним заварной крем, но невероятно вкусной еды было настолько много, что она неприкаянной грудой стоит на кухонном столе, потому что Кайл не догадался принести её в школу. А потом Судьба, грёбаная ебучая Судьба заставила Такемичи сказать то, что он на самом деле думает. Контроль капитана ослабел, вернее, на время отправился в помойку, потому что Ханагаки, очевидно, придал тону своего голоса много веселья, но… — Хотел бы я жить с тобой. …прозвучало настолько искренне, что у Кайла почти остановилось сердце. Наверное, когда Такемичи говорил свои мысли, то не подозревал, что их воспримут настолько серьёзно, но вот оно — звенящее напряжение в воздухе, как будто это было слишком честно и никто не говорит от таком вслух. Кайл не знал, как ответить, а потому выдал лишь сдавленный смешок, смущённо говоривший: «Мне хочется и дальше закрывать глаза на твою честность, опасно граничащую с тайнами, о которых я не хочу никогда знать. Я лучше сделаю вид, что ты пошутил, чем обращу внимание на твой тон голоса и разберу твои слова по буквам. Меня пугает то, что если я копну глубже, то обязательно увижу твои настоящие мотивы. Отныне буду относиться к тебе опаской и фильтровать разговор, чтобы снова не наткнуться на «хотел бы я жить с тобой» или чего похуже, ведь я не хочу принимать ответственность за то, что мы можем перестать быть друзьями». Это было неловко и долго. Такемичи не находил себе места, но не показывал вида, потому что, говоря по правде, он хотел, чтобы Кайл понял знаки и спустя годы собрал их воедино, воскликнув в сердцах: «Я был таким идиотом!» Но после Ханагаки одёрнул себя, потому что желал горя тому, кого любит, и это показалось ему неправильным. На самом же деле его остановила одна убивающая мысль, что вице-капитан так бы не воскликнул. Просто посмеялся б или, чего хуже, сказал: «Я знал о его чувствах» и «Слава богу, они прошли». Такемичи устал думать, но думал. Корил себя и костерил. Боже, от Кайла одни проблемы, и от меня проблемы тоже, боже, мне настолько плохо от влюблённости в него, что я даже не представляю, что она когда-то закончится. Она вечна, вечна, вечна. Но нет, не вечна. Такемичи не знал об этом. Как и о том, что в Судьбу уже вмешались.