Мой рок-н-ролл

      Сервал собирает волосы в хвост, обнажая лицо, смахивает с зеркала пыль – ну надо же, сколько она молчала! – и, обмакнув кисточку в разведенном гриме, густом, тёмно-лиловом и мерцающем, как звёздная морозная ночь Белобора, твердой рукой рисует вокруг глаза молнию-разлом.       В полумраке спальни-гримерной, залитой лишь слабыми отблесками мягкого сияния фонарей центральной площади, кажется, что на её лице отпечаталась Бездна. Та бездна, глубокая и загадочная, что пожирает рассудок, оставляя лишь пустоту, неизвестность – и бесконечное множество дорог.       По одной из них Сервал ступает впервые.       Цок. Цок. Цок.       Звонкий стук каблуков эхом прокатывается под потолком, в унисон половицам, дрожащим под биты, что пульсируют этажом ниже – там, где «Механическая горячка» впервые не разбивает, а только разогревает зал.       Сервал берёт в руки гитару, и пальцы, выдресированные, замученные, выученно выщипывают на плотных струнах печально звенящее расстроенной, разбитой об острые глыбы вечного льда гитарой интро альбома. И пусть он ещё не вышел (взгляд падает на стопку пластинок с автографами; на обложке альбома – фото обломков подарка Коколии, фигурно выложенных в форме сердца, спасибо Март 7 за помощь), его уже раскупили — успела уже доложить Пела.       Как странно — думает Сервал, подкручивая колки до идеального звука – как забавно: у неё никогда прежде не было сольника, хотя, кажется, всю жизнь она вывозит в соло.       Сервал косится на время — пора! — и, перекинув ремень гитары через плечо, оглядывается с щемящей болью, как будто бы покидает спальню навсегда. Нет, конечно же нет: Сервал знает, что вернётся сюда после концерта с десятком букетов и открыток от самых преданных фанатов, будет сидеть на кровати, подобрав под себя ноги, перебирать бездумно и практически беззвучно гитарные струны… Но вернётся совсем другой.       Белобогу не привыкать к переменам: с тех пор, как на орбите планеты остановился Звёздный экспресс. А вот Сервал – тревожно. Так тревожно, что потеют ладошки под митенками, так тревожно, что коленки дрожат, как когда она отстаивала перед отцом своё видение, своё решение, свою музыку.       Музыку, которая сегодня не будет бить, качать, пульсировать в венах; музыку, под которую сегодня не будут прыгать, сбивая ноги в хорошеньких туфлях в кровь, задыхаясь от восторга и плясок — сегодня её рок-н-ролл будет шептать, нежно и грустно, поднимая в воздух десятки фонариков на смартфонах, сегодня её рок-н-ролл будет журчать, как, должно быть, однажды зажурчат ручьи в первую весну Белобога.       Рок-н-ролл «Механической горячки» всегда был костром в самой холодной и тёмной ночи, маяком для заблудших, потерявшихся и смятенных – маяком, который был так нужен Сервал.       Сегодня её рок-н-ролл — это честная исповедь…       И Сервал, легко взбегая по ступенькам на сцену (и перепрыгивая через последнюю, потому что она пошатывается), искренне верит, что после этого всё будет по-другому.       А пока толпа стоит, затаив дыхание и приготовив камеры смартфонов (Сервал шарит по ней растерянным взглядом, но выхватывает лишь серьёзное лицо дочери Коколии Брони, новой Верховной хранительницы Белобога), пальцы сами проигрывают надрывно-надтреснутую песню души — интро первого сольного альбома Сервал Ландау.