Хранитель ночных тайн

      День за днём, неделя за неделей Грейнджер жила днём сурка, избегая вопросов о самочувствии, близнецов Уизли, тяжёлого и какого-то понимающего взгляда Рона, словно знающего что-то, беспокойства друзей, но активно участвовала в сторонних обсуждениях, не позволяя себе уйти в затворничество — её друзья не заслуживали такого отношения.        Стараясь не смотреть в лазуриты глаз, которые, казалось, преследовали её повсюду, Гермиона вела себя как обычно и терпела обжигающую режущую боль в груди, провожая близнецов, сбегающих куда-то с Алисией и Анджелиной после отбоя. Конечно, роль старосты девушка исполняла исправно, конфискуя особо опасные вредилки Уизли, вяло назначала отработки и снимала баллы.        Каждые три дня Гермиона приходила в кабинет Снегга и под его руководством варила зелья, по вечерам забегала к мадам Помфри, требующей показываться ежедневно, закрывалась в пустых кабинетах, каморках, туалетах во время усиливающихся приступов и училась.        Училась, училась и ещё раз училась.         От недосыпа под глазами залегли глубокие тени, которые было уже трудно скрывать чарами, и всё более виднелись мешки. Сон стал приютом ночных кошмаров разного характера, полог кровати вечно был под заглушающими заклинаниями, а кашель временами сопровождался кровью.         Дышать становилось всё труднее, лестницы казались какой-то невозможной без ужасной одышки каторгой. Гермиона носила с собой платок, каждый раз пропитывающийся мокротой и кровью – брезгливость давно передала бразды правления усталости, к счастью это или сожалению.         Мадам Пинс с ужасной неохотой пускала её в Запретную Секцию по разрешению от Макгонагалл, а иногда и вовсе выгоняла девушку из библиотеки силой. Список взятых на чтение книг только увеличивался, и Гермиона с горечью закрывала очередной том, не найдя в нём ответов.        Библиотека была её местом силы, пристанищем, любовно скрывающим от ненужного внимания. Стеллажи берегли тишину, пронизанную игрой солнечного света. Гермиона подставляла смуглое лицо последним лучам закатного солнца и видела, как золотились волосы студентов, уткнувшихся в фолианты.         — Ты слушаешь? — послышался недовольный женский возглас, в котором Грейнджер без труда узнала Алисию и неосознанно затаила дыхание. Её смущали хриплые голоса и само осознание, что она стала невольным свидетелем чужого разговора.         — Да, Алисия, извини.        Соблазн вникнуть в суть разговора присутствовал и был велик, но Гермиона достаточно уважала как Фреда, так и Алисию, чтобы отойти на безопасное расстояние. Грейнджер слышала только голоса и некоторые слишком громкие для библиотеки восклицания, пока расставляла прочитанные книги по местам.        Когда разговоры стихли, Гермиона убирала последний фолиант, на редкость ворчливый и ядовитый. Он раздражённо клацал обложкой и ехидно ворчал, не желая возвращаться на место меж двух других. Пыль забилась в ноздри; Грейнджер чихнула в себя, поморщившись от тупой боли в груди.         Среди дубовых полок и тёмных книг девушка чувствовала себя, как дома — так же спокойно. На некоторые мгновения удавалось оставить все переживания за тяжёлыми дверьми. Однако те фолианты, которые она штурмовала, раз за разом затягивали её в пучину зелёной тоски по ещё не ушедшей жизни.         Из невесёлых размышлений её вырвала безжалостно беснующаяся книга, всё ещё не желающая вставать на полку, и вовсе раскрыла обложку. Гермиона сердито выдохнула, пытаясь закрыть фолиант одной рукой, почти втиснув его между двух других. Справочник щёлкнул зубами, едва не зацепив её пальцы, и норовил упасть на голову.         Краем глаза Грейнджер заметила, как кто-то сорвался с места и, очутившись позади неё, захлопнул книгу. В нос ударил знакомый запах пороха и цитрусов; тело задрожало от нахлынувшего тепла. Гермиона застыла, оказавшись зажатой между Фредом и стеллажом, и окрестила всю ситуацию отвратительным клише.         Изумлённый вдох потонул в тяжёлом выдохе за спиной. Её кожа постыдно горела сквозь одежду в местах, где соприкасалась с телом Фреда. Он шагнул назад, и Гермиона резво развернулась, уткнувшись спиной в полки. Непрошеная молния поразила грудь и живот, а надежда — разум.         Они стояли в тишине, не смея вымолвить ни слова — что сказать? Извиниться? Поблагодарить? Гермиона заправила прядь за ухо и растерянно уставилась в пол, надеясь на любое происшествие, способное отвлечь их от этого молчания.         Фред прокашлялся.         — Будь аккуратна в следующий раз, — его голос был хриплым. Уизли, казалось, на мгновение и вовсе забыл о фолианте. — Есть на редкость мерзкие книги.         — Спасибо за помощь, — Гермиона едва не перешла на шёпот, чувствуя, как румянец обагряет её щеки.         Прошло некоторое время, прежде чем Фред деланно вежливо попрощался и, щёлкнув её по носу, немедленно упорхнул из библиотеки. Гермиона некоторое время ещё ходила совершенно поражённая и наконец смогла обратить внимание на непрочитанные фолианты, позабытые на столе. Решила отложить их на потом, вовсе не имея сил углубляться в них.         Спрашивать про недуг Рона она не решалась, отчего-то испытывая просто леденящий кровь ужас: кто-то узнал бы о том, что она смертельно больна. Но и обманывать друзей Грейнджер вечно не могла — душа уже была изодрана взбесившимися кошками.         Вяло размышляя о том, каким же образом она рассказала бы обо всём, Гермиона две минуты пятьдесят семь секунд помешивала варево в котле против часовой стрелки.        — Профессор Снегг, — вдруг заговорила девушка, испугавшись своего же голоса — хриплого, с царапающими звуками.         Северус поморщился и утомлённо уставился на неё, отложил самостоятельные работы, которые проверял. Гермиона машинально трудилась над зельем для себя же, бросая необходимые ингредиенты. Стало намного проще, когда она довела процесс приготовления до автоматизма.        Лёгкие вдруг больно зачесались, словно по ним провели колючей проволокой и ей же туго обвязали вокруг, для верности затянув потуже. Из груди полез глубокий сухой кашель. Болезненное ощущение, словно нечто впивалось в рёбра, заставляло согнуться пополам от режущей боли.         Гермиона свалилась, ударившись коленями о грубый камень, и пыталась нащупать свою сумку, пока весь ужин не оказался на полу вперемешку с её кровью. Слезящиеся глаза щипало. Снегг опустился рядом с ней на корточки, приподнял рукой её голову и, придерживая, влил в горло мерзкое зелье. Сквозь пелену Гермиона увидела на полу лепесток с кровавыми брызгами и не выдержала.         Отчаяние затопило с ног до головы, заставляя кровь бурлить от несправедливости и обжигающей горечи. Её надрывные рыдания спровоцировали ещё один приступ. Северус всё ещё сидел подле неё, переживая вместе с девушкой её нервный срыв.        Дрожь пробила всё тело, похолодевшее от болезненного кашля, и Гермиона затряслась. Северус позволил девушке цепляться за него, молча успокаивая своим присутствием. Дождавшись, пока зелье полностью сработает, поставил Гермиону на ноги и вернулся за преподавательский стол.                Девушка подняла с пола лепесток и сжала его в ладони.        — Откуда Вы?.. — Грейнджер взмахнула руками, неспособная правильно сформулировать вопрос. Снегг приподнял бровь. — Я не смогла найти рецепт этих зелий ни в одной книге.        — Вы бы их и не нашли, — спокойно ответил профессор и позволил себе вольность отклониться на стуле назад, прикрыв глаза.        Понимание поразило мгновенно. Гермиона удивлённо уставилась на преподавателя, получая в подтверждение своих мыслей лёгкий кивок, и едва не проворонила время помешивания, зелье уже начинало бурлить.        Мысли метались со скоростью света, сменяя друг друга. Гермиона нахмурилась, стараясь навести порядок в своей голове, и с трудом вернула себе способность трезво мыслить. Очевидно, Снегг сам придумал рецепт этой противной жижи.         Однако Грейнджер колебалась, страшась задать один-единственный вопрос, ответ на который разом бы прояснил всё; под рёбрами сонно тянулся стыд.         — Как Вы думаете, Грейнджер, — Снегг вдруг открыл глаза, устало опёрся подбородком на руку и продолжил, передразнивая ученицу: — Откуда я?.. Поработайте мозгами. Они у Вас вроде имелись, насколько мне известно.        — Профессор, — девушка оставила зелье остывать и опустилась на стул. Зажмурилась и быстро выпалила, чтобы не передумать: — Лили?        — Да, — легко проронил профессор и уставился в одну точку тяжёлым, немигающим взглядом. — Лили. Я выбрал операцию, и сейчас расплачиваюсь за то решение.         — Вы бы предпочли умереть?         Снегг мрачно засмеялся. На его мерклом лице отпечатались тени, делая его ещё беднее, сумрачнее. Деревянные потрёпанные рамы скребли под влиянием томительной погоды, вот-вот ожидающей наступление грозы.         Небо заволокло панцирем туч — такие же сгущались над Гермионой. Она ёрзала и ёжилась, чувствуя приближение чего-то, что услышать бы не желала.         — Даже не знаю, что из этого лучше — неспособность больше любить или гнить два метра под землёй.         Голос гулко пронёсся по кабинету, отражаясь от стен и не находя отклика в душе студентки.         Уму непостижимо было всё происходящее. Гермиона крепко задумалась над словами профессора, смакуя горькие мысли на языке. Но разве можно предпочитать смерть? Однако для кого-то это и вправду было выходом: вряд ли все люди, когда-либо болевшие ханахаки, желали отказаться от своих чувств и возможности любить в будущем. Грейнджер их понимала, но сама искренне верила в то, что живым можно было решить любую проблему, а вот мёртвым — увы. Однако, с другой стороны, у бездыханных тел и забот уже не существовало.         Покачав головой, Гермиона постаралась вообразить стимул жить — карьера. Или путешествия. Или семья. Или…        Совсем заблудившись в лабиринте своих мыслей, девушка устало рухнула лбом на парту, однако через несколько мгновений поднялась, готовая слушать дальше.        — Знаете, Грейнджер, я, несомненно, испытываю эмоции. Однако вряд ли их можно назвать полноценными, потому что реакция в разы хуже — мне практически всё равно на других людей и их поступки. А на себя и вовсе плевать абсолютно. И хотя я никогда особо не отличался эмоциональностью, я существую, Грейнджер. Не живу.        Весь оставшийся вечер эти слова не покидали девичьей головы; Гермиона ходила и почти не раскрывала рта, не в силах выдавить из себя лишнего звука. Возможно, ей не стоило принимать эту позицию настолько близко к сердцу, но она не смогла иначе. Это поразило её непрошеным громом.         Друзья не добились ответа ни на один свой вопрос, как бы ни пытались, и в конце концов оставили её в покое, дабы она могла разобраться со своими мыслями. Грейнджер была благодарна им за эту возможность; она обязательно обратится к ним за помощью и всё расскажет, но позже.        Сейчас же ноги несли её подальше от людей, от шума и расспросов, от напряжённых лазуритов туда, где она нашла такой же душевный покой, какой обитал в библиотеке — к её новому пристанищу, Астрономической Башне. Морозный воздух ущипнул за щёки и руки, стоило Гермионе пройти к парапету.         Холодный пол, поддавшись чарам, нагрелся под её бёдрами; ноги скользнули через прутья и повисли над землёй. Девушка покачала ногами, подначивая ветер обвиваться вокруг себя, и подняла голову к небу.         Звёзды просыпались одна за другой, вспыхивая искрами в тёмной бездне. Гермиона вдруг почувствовала, как по щекам потекли слёзы, и начала жалеть себя, думая о том, что, скорее всего, настало время кому-нибудь рассказать.         Вероятно, она больше не справлялась.        Позволив тоске заполнить её грудь, девушка наблюдала за звёздами и с каждой из них соотносила какое-либо воспоминание. Самая яркая — тот вечер на кухне с Фредом, который поглаживал её руку и признавался в том, что волновался за неё. Гермиона с нежностью хранила каждое воспоминание о старшем близнеце Уизли, плавясь сливочным маслом от его улыбок, не могла оторвать взгляда от голубых глаз и позволяла невинным касаниям задерживаться много дольше, чем того позволяли нормы приличия.        Ей причиняло боль, но вместе с тем было радостно видеть, как любимый человек светился от счастья. Даже если причиной этого Гермиона никогда не была — она любила тихо и во всём, что касалось чувств, осторожничала. Не самая храбрая граффиндорка, но по-другому она не умела. Не хотела. Не могла.        Купаясь в жалости к себе, Гермиона не знала, сколько времени прошло — совсем потеряла ему счёт. Дрогнула, когда на плечи опустилось что-то тяжёлое, и рядом послышалось копошение того, кто нарушил её уединение.         — Замёрзнешь, — тихо, почти шёпотом проронил Рон, укрывший её пледом, и поставил между ними корзину с едой. — Тебя не было на ужине.        — Спасибо.        Половину пледа Гермиона любезно накинула на плечи Уизли, отгораживая их двоих от внешнего мира, и наложила на них согревающие чары. Достав из корзинки пару бутербродов, протянула один Рону и благодарно приняла кружку горячего шоколада от него. Даже не осознавала, насколько продрогла, вот так просидев на холоде долгие минуты, а может, часы. Говорить что-либо не хотелось.        Под тоскливым взглядом бедных звёзд Гермиона нащупала в кармане лепесток, вдохнула побольше воздуха и хриплым голосом спросила, отчего-то страшась произносить это в полный голос:        — Рон, ты знаешь что-нибудь о ханахаки?        — Гермиона…        Голос его дрогнул.         Уизли накрыл её свободную ладонь своей и без слов сжал пальцы. Тепло, всегда сопровождавшее Рона, бережно коснулось её холодной кожи. Грейнджер отстранённо подумала, что он вовсе не был удивлён: не побледнел, лишь его плечи опустились, словно под тяжестью чего-то незримого, взгляд устремился в небо, а на лице не было ничего — пустое выражение. Ни намёка на изумление.        Ветер завывал, трепал деревья и волновал Озеро, и сам Хогвартс совсем не спал в такую непогоду. Сердце Гермионы отплясывало джайв, вновь состязаясь на скорость в непонятном соревновании, однако даже так не могло согреть. Гнетущее молчание, позволяющее девушке всё глубже погрязнуть в своих сомнениях и дурных мыслях, длилось несколько минут, по ощущениям почти часов, пока Рон не повернулся к подруге:        — Легенд о ханахаки сотни, если не тысячи. Болезнь, считающаяся вымышленной у магглов, — Гермиона криво усмехнулась и ойкнула, когда Уизли сильнее сжал пальцы и строго посмотрел на неё. — Многие маги тоже не верят в её существование, но миру известны случаи заражения. Возникает от чистой и искренней влюблённости в другого человека, который или не отвечает взаимностью, или уже находится в отношениях, или просто-напросто не знает о ней. Смертельная хрень.        — Ничего нового, — прошептала Грейнджер, доставая из кармана окровавленный лепесток, и посмотрела на Рона с ехидной, почти горделивой улыбкой. — Теперь в копилке заболевших на одного человека больше.        — Иди сюда, дорогая, — Рон бережно притянул Гермиону в крепкие объятия.         Они вновь сидели в молчании — лёгком и с привкусом отчаяния. Даже безысходности.        Ветер продолжал трепать растения, добираясь и до внутренностей людей, находящихся в такую погоду на улицах. Гермиона бездумно поглаживала грудь, шею, чувствуя внутри себя болезненную пустоту и одновременно с этим — странную тесноту. Растения заполоняли её, обвиваясь вокруг органов, причиняя ещё больше вреда и боли. Не для мучительного конца, наступающего медленно, но неотвратимо, эти цветы были созданы. Для любви, искусства, красоты, сада — чего угодно, только не воздаяния за несчастные и вместе с тем светлые, искренние чувства.         — Ты ведь понимаешь, что самый действенный способ — признаться, верно? — его голос, тихий, едва слышен сквозь песнь ветра. — И уже от этого плясать дальше, стоит делать операцию или нет.         — Разумеется, Рон. Я просто не могу пока. Не хватает смелости. И, честно, желания.         — Зря ты так. Сама же говорила, что лучше сразу отстреляться, чем мучиться, — Гермиона улыбнулась, но не ответила. — Кто он хоть? Хочешь, я ему морду начищу для профилактики? Ну знаешь, пусть тоже помучается.        Гермиона вновь не ответила, только тихо рассмеялась. Рон — такой Уизли.         Просидев ещё некоторое время, начали собираться обратно в абсолютной тишине — слишком тяжела была чаша. Гостиная оказалась совершенно пуста и поддержала их молчание, только в камине по-прежнему потрескивал огонь, отбрасывающий длинные ветвистые тени, да за окном свирепел северный ветер. Рон не отпускал её руки до самой гостиной.        Могло случиться так, что их застали бы за такой близостью, шепнув школьным ушам новую весть, но ночь и пустующие коридоры уберегли их от непрошеных сплетен.         У лестницы, ведущей к женским спальням, Уизли крепко прижал Гермиону к себе на долгие мгновения, положил на макушку подбородок и нежно погладил жёсткие кучерявые волосы. Он всегда таким был — надёжным, сострадающим, эмоциональным связующим их троицы. В его объятиях ощущались тепло и безопасность.         Отстранившись, Гермиона пожелала ему спокойной ночи и ступила на лестницу. В воздухе висела всего одна недосказанность, и с ней хотелось вдруг покончить; стыдливый зуд атаковал её грудь.         Взволновавшись от внезапной робости, Грейнджер окликнула Рона и слабо, но искренне улыбнулась, когда Уизли молча обернулся.         — Фред.        На выдохе произнесла одно-единственное имя и развернулась, устремляясь в спальню. Рон молча проводил её невпечатлённым взглядом.                — Можно подумать, будто это было неочевидно, — тихо-тихо проронил он с кривой усмешкой.