Ti amo

— Правительство Муссолини пало. Италия капитулировала. Подписаны соглашения с англичанами и американцами, это всё, что мне известно. Итальянские корабли всё ещё на территории Японии. Что мне делать? Что ты будешь делать? - переводчик больше не требовался, Наоки практически свободно говорил на немецком, нескольких лет сотрудничества хватило, чтобы выучить язык. — Может быть, стоит подождать, возможно, прежнее правительство скоро вновь вернёт себе власть... - вздохнув, сказал Берхард. Он знал, что его слова звучат глупо, но предпринимать не хотелось абсолютно ничего. Шпрее понимал, что нужно было что-то сделать, но принимать то, что вчерашний союзник теперь на стороне врага, он отказывался, тем более, что этот союзник был тем, кто ещё неделю назад звал тебя "любовь моя" и находился в этом самом кабинете. — Берхард, я понимаю, вы были близки с Римом, но мы не можем медлить. Порой стоит отодвинуть чувства на второй план и мыслить рационально, - Наоки говорил с серьёзность, но при том давления в его голове вовсе не чувствовалось. Он говорил с Берхардом не как с союзником, как с другом. — Ты прав. Нам стоит ввести войска в Италию. Попробуем ликвидировать флот. Вы займитесь тем же. Возьмите вражеских солдат в плен, отправьте в лагеря, разберитесь с ними сами, я не стану останавливать, - сбросив с себя толику сомнения и вновь надев маску решительности, сказал Берлин. Его чувства - это и правда уже второе дело. На кону стоит вся страна, к тому же, кто станет слушать его одного? Кроме того, понять, что именно он испытывает к Лучиано, было трудно. Любит ли его теперь? Без понятия. Может ли простить несдержанное обещание всегда быть рядом? Пожалуй, нет. Обида у Берхарда была, пусть и было понятно, что один Лучиано в политике практически ничего не решает. Но от одной мысли о том, что тот встречался, говорил с Уильямом и Джеймсом, как с союзниками, было противно. — Договорились, до встречи, - кивнув, Токио покинул кабинет. Берхард был слишком погружён в свои мысли, и на лице было прямым текстом написано, что ему нужно побыть одному. И, на счастье, Наоки это прекрасно понимал. Его главное отличие от Лучиано было как раз в том, что, когда Шпрее явно желал одиночества из-за плохого настроения, японец спокойно оставлял того и не лез не в своё дело. Тибро же всегда действовал наоборот и не отставал, пока не убедится, что ему удалось поднять настроение возлюбленному. И он был, пожалуй, единственным, кто не раздражал Берхарда своей настойчивостью. Оставшись в одиночестве, немец выдохнул и положил голову на стол, упрятав лицо в руки. Ну почему, почему всегда так? Почему такие редкие попытки подпустить кого-то к себе близко, не приводят ни к чему хорошему? Можно ли доверять Лучиано теперь? И что он уже успел наболтать англичанам с американцами? Слишком много уж личной информации он знал о Берхарде. И не только о нём. Вообще обо всём, что было ему дорого: о его стране, оружии, планах. Шпрее плотнее уткнулся в собственную руку, чувствуя, как ткань на рукаве постепенно становится влажной. Бессмысленно давить слëзы сейчас. Всё равно никто из не видит. Было трудно понять, что именно Берхард чувствовал сейчас. Эмоция не была единой, в этой смеси было и разочарование, и злость, и горечь от упущенной любви. Ведь так нечасто немцу удавалось искренне и сильно кого-то полюбить, это чувство глубоко засело у него в груди. И пока одна часть Берхарда с утешением пыталась убедить себя, что ещё ничего не кончено, вторая настойчиво покрывала Лучиано оскорблениями. Но эмоциям никогда не удавалось захватить Берхарда надолго. Нужно было вернуться к работе, это важнее. Чувства - на второй план. Шпрее вздохнул и раскрыл папку с бумагами, но в дверь кто-то постучался. С раздражением Берхард сказал "войдите". Ну он ведь только собрался с мыслями! Подняв взгляд на дверь, немец тут же захлопнул папку. — Лучиано? - вопрос прозвучал удивлённо, но уже вскоре Берхард стал враждебно холодным. — Я не хотел пересекаться с Наоки, он меня пугает, поэтому не заходил, пока не убедился, что он ушёл. У меня немного времени, вообще-то я не должен быть здесь, прости, - закрыв за собой дверь с порога начал Тибро, нерешительно подходя к столу Берхарда, но, заметив его взгляд, остановился на половине пути. — Ну так уходи. Не рискуй. Тебе нельзя говорить со мной, значит не говори, - сухо ответил Шпрее. — Я не для того летел сюда, чтобы просто посмотреть на тебя. — А для чего же? Уильям подослал тебя, он думает, что я до сих пор доверяю тебе? Что ж, в таком случае, разочаруй его. Или Джеймс хотел использовать тебя, чтобы подобраться ко мне? Можешь сказать ему, что ты бесполезен, - показательно убрав все документы со стола, на которые мог бы упасть взгляд Лучиано, сказал немец. — Что за бред? Ты думаешь, я подставил бы тебя? Боже мой, это всего лишь политика, она ничего не решает в моём отношении к тебе. И если моя страна теперь против твоей, это не значит, что мы должны быть против друг друга. — Именно это оно и значит. Не думаю, что ты говорил всё это англичанам и американцам, когда заключал с ними союз. Предатель, что ты им наболтал? Рассказал о планах, о которых я говорил тебе? О чертежах оружия, которые я тебе показывал? Или может просто похвастался тем, что трахал меня, м? - поднявшись из-за стола с явной насмешкой в голосе говорил Берлин. — Я ничего им не говорил. Я не предавал тебя, Берхард. Я по-прежнему люблю тебя, прошу, просто давай подождём, пока всё это закончится, - Лучиано осмелился сделать шаг на встречу. — Не подходи ко мне, - в голосе Берхарда можно было распознать угрожающий тон. — Прошу, перестань, пожалуйста. Я знаю, ты, должно быть, обижен... - сделав ещё один шаг, сказал Лучиано. — Я сказал, не подходи ко мне, ты не глухой, - Шпрее достал из кобуры пистолет и направил его на Лучиано. — Ты сейчас серьёзно? - в ошеломлении итальянец застыл на месте. — Уходи, - не убирая пистолета и сверля Лучиано взглядом, сказал Берхард. — Берхард, послушай меня, - с надеждой вновь начал Тибро. — Я сказал, уходи, почему мне нужно повторять всё дважды? - послышался щелчок, Шпрее зарядил пистолет. — Хорошо, я уйду, - вздохнув, Лучиано сдался и покинул кабинет. Продолжать что-то говорить было бессмысленно. Когда дверь захлопнулась, Берхард отбросил пистолет на диван и сам опустился рядом, обхватив голову руками, зарывшись пальцами в собственные пряди. Ну вот, теперь всё точно кончено...