Золотое сечение

      В машине было тепло, но немного пахло затхлостью, поэтому Тихонов с позволения Роминой мамы приоткрыл окно со своей стороны. — Рома, тебе не дует? — уточнил он, оборачиваясь к мальчику.       Тот поднял на него взгляд и несколько секунд просто пялился в стриженый затылок, только сейчас замечая, что у милиционера проклевывается седина. — Нет, — хрипло отвечает Рома.       Блять, как же его жизнь приняла такой оборот?       Тихонов дал ему совсем немного времени, чтобы собраться и осознать, что вообще происходит, после чего усадил и Рому, и его маму в служебную машину. Полицейский «бобик» давно уехал вместе с задержанным батей, и теперь настало время для допроса о… о чем, блять? Что Тихонов ожидает от них?       Паника, растерянность и гнев смешивались внутри и заставляли хотеть глупостей — например, ругани и выпрыгивания из машины, требования адвоката или элементарного посылания ментов поганых нахуй, — но Рома благополучно сдерживался, понимая, что любое необдуманное действие может усугубить и так не очень-то радужную ситуацию.       По приезду в отделение Тихонов сопроводил Пятифановых к своему кабинету, но уже у его двери маму неожиданно перехватил другой следователь, предложив пройти в допросную. — Сержант Лаврушко поможет, чтобы быстрее закончить со всем и вы пораньше попали домой, — опережая реакцию, поясняет Тихонов, открывая перед Ромой дверь и подталкивая его к кабинету. — Я пока опрошу Вашего сына.       Мамин испуганный взгляд метнулся в сторону Ромы, и он неожиданно точно понял, что разделяют их не для того, чтобы поскорее со всем разобраться — Тихонов намеренно не давал им остаться наедине, чтобы они не могли договориться о даче показаний и решить, что конкретно им стоит скрывать. Тем не менее, она, только глянув на своего ребенка, смогла передать все, что могла, и что Рома и так знал. В него это впитывалось с молоком и заучивалось как самые жесткие правила — помогать ментам, давая показания против своих — удел крыс и стукачей, которые заслуживают лишь смерти.       Рома тихо кивает, давая понять, что он все сделает правильно, и мама немного успокаивается, поворачиваясь к сержанту Павлушко или как там. В конце концов, Рома ведь действительно ничего не знает, поэтому и рассказать не сможет. По обрывкам фраз он понял, что дело как-то связано конкретно с ним и тем, что батя вроде как с ним сделал, а раз ничего такого, выходящего из привычной колеи, не происходило, то и пробудут они здесь недолго.       Мальчик успокаивает себя именно этим, проходя в кабинет участкового и усаживаясь на стул. — Чай? — уточняет Тихонов неправдоподобно бодрым тоном.       Его приподнятое настроение действует на Рому странно, заставляя чувствовать дикий дискомфорт. Обычно милиционер разговаривал с ним в совершенно другом тоне — они встречались или при даче показаний о пропаже Антона, или еще ранее — когда в передряги влезал сам Ромка, попадаясь на мелких кражах, драках или рэкете. Тихонов во все эти разговоры вел себя сдержанно и профессионально, но одновременно с этим разговаривал таким понимающим, участливым тоном, что не привыкший к добрым мужчинам Рома подсознательно желал от него отстраниться. Сейчас же Тихонов словно получил повышение, женился на любви всей жизни, стал отцом давно желанному ребенку и выиграл миллион, но все же пошел на службу и изо всех сил старался сделать вид, что ему абсолютно не радостно от каждой секунды нахождения на этой земле. Но у него не получалось и он буквально блестел как свеженачищенный чайник. — Не хочу, — буркнул мальчик, насупившись. — Хорошо, — легко согласился Тихонов. — Тогда давай поговорим о произошедшем. — Ладно, — пожал Рома плечами, внимательно наблюдая за тем, как милиционер кладет перед собой незаполненный бланк и готовится записывать показания. — Но мне нечего сказать. Я даже не знаю, из-за чего мы тут.       Тихонов на секунду замер, видимо, ощутив, насколько Ромка закрыт, и вздохнул. — Рома, — неожиданно спокойно сказал он, — мне уже рассказали все.       На мгновение в душе вспыхнула паника, но Рома тут же ее обуздал, понимая, что ничего Тихонову никто рассказать не мог. — И че же рассказали? — хмыкнул мальчик. — Что у тебя на шее следы от удушения.       Внутри у Ромы что-то оборвалось. Он весь похолодел и на секунду даже забыл, как дышать. Видя его реакцию, Тихонов продолжает, желая сразу обозначить свою позицию: — Ты можешь рассказать мне, что случилось. Я помогу.       Он стал таким совсем недавно — фактически после первого же допроса о пропаже Антона. До этого милиционер был строг и нередко позволял себе чрезмерную грубость, не желая давать слабину перед ребенком с криминальными наклонностями. В этом была логика — привязываться к проблемным несовершеннолетним было себе дороже, а показывать им это мягкостью и участливостью — тем более; в конце концов, подобные Ромке подростки слишком недоверчивы к взрослым и «своими» их не считают никогда, поэтому и угрызений совести, играя на их чувствах, не испытывают.       Но, блять, парадоксально именно теперь, когда он такой, когда смотрит на Рому с таким волнением, когда знает о Роминой влюбленности в другого мальчика, когда отметает диктованные уставом способы общения с трудными подростками, открывая душу, Рома так не хочет ему грубить, врать и дерзить. Он бы так хотел просто дать понять, что все под контролем и излишняя забота не нужна, потому что проблем никаких и нет, но как это сформулировать без тупых просьб не волноваться, свойственных друзьям, он просто придумать не может. — Мне не нужна помощь, — говорит он глухо, а затем, видя, как потускнел взгляд мужчины, сразу добавляет: — Меня никто не душил, все нормально, серьезно.       Тихонов недоверчиво изгибает бровь, потому что звучит Рома хоть и взволнованно, но искренне. Когда Антон пропал и Рома впервые давал ему показания по этому делу, то тоже звучал похоже и, видимо, именно то, что он вопреки всем наставлениям и запугиваниям отца выложил Тихонову все, что знал, ни разу не попытавшись съехидничать, и заставило милиционера обратить внимание на эту его сторону. — Лилия Павловна обратилась по поводу подозрительных следов на твоей шее, — сказал он вкрадчиво. — Что это за следы? Можешь показать мне?       От такой перспективы внутри все холодеет и Рома резко мотает головой. Одно дело Бяше все объяснять и доказывать, что это они с Антоном просто немного увлеклись, а другое — показывать доказательства этого увлечения взрослому, который явно поймет, в какой ситуации такие отметки ставились.       Тихонов вздыхает и подается вперед, облокачиваясь локтями о стол. — Рома, — вкрадчиво говорит он. — Послушай. Я знаю твоего отца очень давно и знаю, на что он способен. Тебе не нужно бояться, что я посмеюсь или замну это дело, посчитав, что ты всего этого заслуживаешь, потому что это не так. И ты не должен думать, что отца подставляешь, потому что бить детей — тяжкое, страшное преступление не только против закона, но и против морали. — Он меня не бил, — просипел Ромка, ощущая не привычное раздражение, а дикое желание защищаться. — Он вообще тут не при чем. — Это сделал кто-то другой?       Блять, это было невыносимо. Все в этом разговоре от начала до конца заставляло Рому нервничать и бояться, а мысль о том, что после всего этого отец вернется домой и будет в ярости, лишь подливала масла в огонь. — Никто мне ничего плохого не делал, — упрямо повторил мальчик. — Вы просто приехали по наводке этой старой пизды, а лучше бы реагировали так когда…       Он осекся и смолк. Давняя затаенная обида на бездействие участкового на секунду прорвалась, и Тихонов тут же ее понял, отводя взгляд. — Когда он вредит твоей маме и она не пишет заявление, мы бессильны, — говорит он чуть тише. — Наговорить в данном случае можно чего угодно, но без прямого обвинения жертвы не будет ничего. С тобой ситуация другая, потому что ты ребенок.       Рома сглотнул и рефлекторно отодвинулся, вжавшись в спинку стула. Одна мысль, одна ничтожная маленькая идея того, что он может подставить отца, дать ложные показания и помочь его посадить, избавив их с мамой от этого Ада, заставляла все внутри его трепетать от ужаса и восторга. Перспектива того, что они оба будут свободны, что отец пропадет и не доберется до них, что мама оформит документы о разводе и сможет даже лишить его родительских прав за нападение на сына — самое чудесное, что могло бы произойти.       За исключением, правда, одного единственного факта — срок отец отсидит и найдет их. Найдет и убьет, и по пацанским и тюремным понятиям будет прав. — Ничего не было, — сказал Рома, поднимая на милиционера взгляд.       Говорить это оказалось тяжелее, чем он думал. Надежда на нормальное будущее не просто пропадала — Рома отдавал ее из-за страха перед человеком, которого раньше уважал как никого. Дело было вообще не в чувстве справедливости и жалости — Рома просто знал, что никакая тюрьма и никакой срок не избавят его от ощущения того холодного темного взгляда, упершегося в затылок, и ожидания того, что скоро ему не поздоровится.       Спасти их с мамой могла только отцовская смерть, которую они всеми возможными способами притягивали, никогда не стоя на пути его алкоголизма и желания уйти подраться с соседями.       Тихонов тяжело вздохнул. — Тебе в любом случае придется пройти экспертизу — обращение нужно отработать, — сказал он, снимая трубку телефона и по штатной линии вызывая эксперта. — Если результаты действительно покажут, что никакого удушения не было, то я отступлю.       Блять.       Другой следователь пришел меньше, чем через пять минут и Рома, до этого еще надеющийся, что ему не придется показывать шею, ощутил такую волну отчаяния, что едва не завыл. Паника заставляла воровато озираться и зажиматься, выглядя еще более нелепо, чем до этого. Рома искренне пытался придумать пути отступления и дать всем понять, что ничего не произошло, поэтому и внимания не стоит, но не верил ему никто. — Просто дай осмотреть тебя, — настоятельно твердил Тихонов. — Если тебя никто не душил, то эксперт это поймет.       «А еще он поймет, что меня выебали», — мысленно отвечает Рома, лихорадочно перебирая в голове варианты выхода из ситуации.       Обычно он хорошо соображал в экстренных ситуациях, но тут все разворачивалось слишком быстро и слишком неудачно, словно из миллиона патовых случаев он умудрился вытянуть самый плохой и безнадежно зарыть себя в нем. Голова кипела и страшно хотелось начать вырываться, попытаться сбежать и сделать все, чтобы наконец это кончилось, но как доказать, что отец его не душил, кроме как показать свою фиолетовую шею, он не мог вообразить.       Хотя, возможно, если он просто намекнет, что все эти следы от кого-то, с кем ему понравилось, то ничего и не будет?       Наконец после непродолжительных уговоров Рома сдался, и сам расстегнул мастерку, внутренне молясь, чтобы его не заставили рассказывать все события прошедшей ночи в мельчайших подробностях. Тихонов и проводящий экспертизу следователь сперва приблизились, вперившись взглядами в оставленные Антоном отметки, а затем так резко отпрянули и так шокировано друг на друга посмотрели, что у Ромы не осталось ни единого сомнения в том, что они все поняли. — А, эм… — неловко протянул эксперт. — Мне бы… осмотреть надо.       С позволения Ромы он подошел ближе и принялся ощупывать и разглядывать синяки. Периодически он просил мальчика повернуть так или иначе голову или сам подправлял его положение. Все это время он то и дело оставлял пометки в специальном бланке, напряженно молча и кидая на помрачневшего Тихонова красноречивые взгляды. Они оба были довольно молодыми мужчинами и явно с первого же взгляда определили, что конкретно случилось и как такие следы могли бы оказаться на Роминой шее.       Реакция их, правда, была несколько несоответствующей ожиданиям и предположениям. Тот же Ромин отец иногда отпускал шутки о том, что скоро его сын начнет «девкам меж ног заглядывать» и, кажется, ничего предосудительного в этом не видел. Лица же следователей были настолько мрачными, словно вариант того, что Рому бы реально пытались удавить был более благоприятным, чем то, что кто-то облюбовал его шею и оставил на ней засосы.       Правда, то, что при всем этом Тихонов знал о Ромкиной влюбленности в Антона, немного напрягало.       Наконец следователь отошел в сторону, напоследок мягко похлопав Рому по плечу, и обратился к Тихонову: — Следов удушения нет, но… — он осекся и быстро глянул на мальчика, а затем подошел к участковому и, наклонившись, что-то быстро зашептал ему в ухо.       Рома изо всех сил напряг слух, но дребезжание ламп и вой ветра за окном заглушили все, что он мог бы услышать.       Тихонов внимательно все выслушал и помрачнел еще сильнее, переведя на Рому уже совершенно другой — новый и странный — взгляд. — Я пока в лаборатории все подготовлю, — говорит второй следователь, затем поспешно удаляясь и оставляя Рому наедине с участковым.       Мальчик на самом деле ожидает всего — выговора, предупреждения о том, чем чревата ранняя половая жизнь, допроса и ругани о ложном вызове, который, естественно, был не его виной, но за который нагоняй получить он ожидал больше, чем то, что произошло потом. — Я… кхм, — Тихонов отложил папку и встал со своего места, подойдя к сидящему на стуле Роме и присев напротив. — Рома, я… я все сделаю, чтобы добиться справедливости так, чтобы об этом никто не узнал. Но нужно будет пройти еще одно обследование у врача и дать показания.       Рома застыл, не зная как себя вести, потому что происходящее настолько выбивалось из его предположений, что он просто не знал как себя вести. — Какого врача? — тупо спросил он, чтобы внести для себя хоть какую-то ясность. — Тебе нечего бояться, — поспешил успокоить его участковый. — Осмотр ничем не будет отличаться от обычной проверки у проктолога, так что… — ЧТО, БЛЯТЬ?!       Осознание обрушилось на Рому таким диким и страшным потоком, что он едва совладал с собой, чтобы не подскочить на месте. Первоначальные мысли о том, что они поймут, что это засосы, и отъебутся от него и бати, канули в лету, и на место им пришла суровая реальность, в которой они все еще живут в селе, отец все еще склонный к насилию алкаш, а сам Рома недавно рассказал о том, что ему нравятся мальчики.       Конечно же, они предположили именно это. И, конечно же, Тихонов подумали, что он педик потому, что его растлил отец. — Рома, послушай, — попытался успокоить взбеленившегося подростка мужчина, — это — преступление, которое при систематическим повторении могло нанести тебе травмы и-…       Блять, это было просто ужасно. Рома мог бы противостоять любым нападкам, связанным с избиениями — в конце концов, все это было правдой, и он уже давно научился уходить от этой темы, но надругательство было совершенно другим делом, пугающим его до панической дрожи. Не было для пацана ничего страшнее опущения, а то, что кто-то может обвинить в этом его отца по отношению к нему, гарантировало то, что даже если никого не посадят, по всей деревне пойдут такие слухи, что ни Рома, ни его бате житья тут не будет.       Он кинулся вперед и вцепился в руки опешившего Тихонова. — Нет, нет, нет, — затараторил он, откинув в сторону все свои принципы и напускную гордость. — Ничего такого не было, он правда меня не трогал, клянусь. Пожалуйста, не рассказывайте об этом никому, прошу.       И, наверное, именно то, что он совершенно неожиданно заговорил нормально, не став зажиматься, не посмотрев свысока и не послав куда подальше настолько поразило Тихонова, что он просто не смог не поверить ему. Лицо его стало удивленным; он медленно перевел взгляд с молящего лица мальчика на его шею, а затем все же уточнил: — То есть, у тебя было что-то по твоему желанию?       Рома так интенсивно закивал, что, очевидно, не оставил в следователе и намека на недоверие.       Тихонов одновременно тяжело и облегченно выдохнул и осторожно убрал с себя чужие руки. — Господи, — он оперся локтем о колено и устало помассировал переносицу. — Слава тебе, Господи.       Рома, смутившись, отодвинулся. Было странно видеть такую реакцию, но вместе с тем теперь, ощущая, что на него никто не будет давить, он чувствовал успокоение. По крайней мере, бате не предъявят за изнасилование, а там все решить можно. — С тобой точно все хорошо? — еще раз подал голос милиционер, поднимая на Рому глаза, и, видя чужое недоумение, задал дополнительный вопрос: — Ну, у тебя же был… половой контакт с кем-то?       От такой формулировки Рому немного передернуло, но он благоразумно согласился, сочтя, что если бы Тихонов использовал слово «секс», то он бы просто умер на месте. — Да, — сказал он кратко, не очень понимая, к чему эти уточнения. — Ну, и не было никаких странных изменений в организме? — снова задал Тихонов. — Например, кровотечений, боли, непреднамеренной дефекации, температуры? — Дефе- чего? — изогнул Рома бровь, не совсем понимая значение нового для себя слова.       Тихонов на секунду стушевался, а затем как мог постарался объясниться.       И блять.       Лицо вспыхнуло с такой силой, что Рома сам едва не подскочил, осознав, о чем конкретно его спрашивает милиционер. Внутри волной поднялось возмущение, вызванное не столько бестактностью, в данном случае оправданной заботой, а тем, что Тихонов, во-первых, сразу подумал, что был Ромка именно с парнем, а во-вторых — что был именно снизу. Конечно, и первое, и второе было правдой, но сознавать, что все, видимо, настолько очевидно, было как-то даже унизительно. — Ничего нет у меня! — насупился мальчик, затем все же не выдержав: — И с чего это сразу мысли, что я с пацаном был?       Тихонов удивленно вскинул брови. — Если честно, даже не подумал. У подростков, конечно, такое частенько встречается, но я не предполагал, что ты в нашей глухомани себе кого-нибудь со схожими взглядами найдешь, — совершенно искренне признался он. — Так у тебя была девочка?       Рома покраснел еще сильнее. «Кто-нибудь со схожими взглядами» — это, очевидно, голубые, которых в их селе действительно скорее всего нет. — Нет, — буркнул он, заметив скользнувшую по чужим губам улыбку. — И это нихуя не смешно.       Вопрос о том, с чего такая уверенность в его пассивности, он оставил при себе. — Не смешно, — согласился мужчина, вставая и направляясь к своему месту. — А ты можешь сказать мне, кто это?       Рома замер, вообще не ожидая подобного вопроса. — Зачем это? — с подозрением уточнил он. — Было бы хорошо, если бы я мог поговорить с твоим мальчиком и убедиться, что все действительно в порядке, — объяснил Тихонов, и Роме едва плохо не стало от этого «твой мальчик». Ужас какой, господи. — Ты можешь сообщить мне его адрес и номер домашнего телефона и я… — Нет, не могу, — перебил его Пятифан. Милиционер странно посмотрел на него, словно бы взволновавшись из-за чего-то, и Рома поспешил объяснить все до того, как он снова решит, что его хоть кто-то, но все же изнасиловал. — Я не буду говорить, кто это. Все было нормально и никто не делал со мной ничего плохого. Это все.       Он бы ничего не смог сказать ему в любом случае. Если говорить правду — то есть, что это Антон его выебал, — то он счастливый выйдет из отделения и его проведут к карете скорой, на которой отвезут прямиком в местную дурку. Если попытаться ткнуть пальцем в небо и придумать какой-то неузнаваемый образ, Тихонов быстро его расколет и перестанет доверять. Если, упаси господи, ляпнуть что-то на кого-то из окружения — на Бяшу, например — его потом либо за человека считать перестанут, либо отпиздят. Ну, Бяша бы так точно ему такую хуйню не простил никогда. Да и сам Рома бы так с ним не обошелся.       Из всего этого следовал только один вывод: он ни в коем случае не должен называть хоть какие-то имена и давать даже мельчайшие ориентировки. Тихонов должен просто ему поверить. — Абсолютно все, что ты мне скажешь, останется только в этой комнате, Рома. Я не стану ничего из этого документировать и тем более обсуждать с другими, — попытался убедить его мужчина, но Пятифанов отрицательно замотал головой. — Я знаю, — бросил он резко, опустив взгляд. — Но сказать не могу. Я не хочу, чтобы хоть кто-то знал и тем более чтобы его дергали.       Пиздец. Ситуации более стыдной в его жизни, наверное, уже никогда и не будет.       Милиционер вздохнул, внимательно оглядывая его лицо. — Лет ему хоть сколько? — спросил он, очевидно пытаясь хотя бы исключить растление. — Не сильно старше? — Мы ровесники, — буркнул Ромка, не желая вдаваться в более точные цифры. — И все с ним нормально, ничего противозаконного. — Я понял тебя, — заключил Тихонов, и Рома внутренне готовится к тому, что сейчас ему прикажут готовиться к осмотру или называть имена и номера телефонов, но ничего из этого не последовало. Мужчина встал со своего места и опустил ладонь на его плечо, ободряюще потрепав. Жест этот отзывается в Роме очень странной смесью ощущений, которые он не может охарактеризовать ни как плохие, ни как хорошие. — Подожди здесь. Как закончим с допросом твоей мамы, я отвезу вас домой. Пойду проверю их.       Поверил. Он ему поверил.       Господи. — …ладно, — поднял на него свой взгляд Рома, а потом неожиданная мысль осела на плечах ужасающим грузом.       Тихонов, уже собирающийся выходить, замечает перемену в настроении мальчика, а потому останавливается. — Все хорошо? — уточняет он.       И Рома решает задать вопрос напрямую, хотя ранее ни за что на свете бы себе такого с ним не позволил. — А с отцом что будет?       Константин пару секунд помолчал, очевидно, пытаясь верно сформулировать мысли, а затем почти что будничным тоном отвечает ему: — Если все именно так, как ты говоришь, то у нас нет ни одной причины, чтобы задержать его, — попытался он объяснить. Видя, как в темных глазах мальчика блеснула тревога, он поспешил продолжить. — Но подержать до утра мы все-таки можем: твой отец оказывал сопротивление при задержании и, что было очевидно и без анализатора дыхания, нетрезв. Когда ему будет разрешено вернуться домой, ты уже будешь в школе, а твоя мама — на работе. И если вдруг что-то случится — сразу звони, хорошо?       Пятифанов рассеянно кивает, хотя и внутренне успокаивается. Шанс отхватить от бати все равно был чудовищно высок, но хотя бы он не будет бухой и не убьет его или маму случайно, не подрассчитав силу. — И ничего не бойся. Я за тобой присматриваю, поэтому не думай, что тебе никто не поможет, если что-то плохое все же случится, — продолжает лейтенант, и от каждого его слова Рома впадает в такое лютое непонимание, что даже не находится с ответом, бездумно кивая.       Он его типа… крышевать собрался? Типа серьезно?       Мент? Его?       Че блять — И, к слову, вот с этим, — он указал на шею Ромы, заговорив уже строже, — поаккуратнее. Вы в курсе, что от таких отметин рак появиться может? …Надо будет обязательно сказать Антону, чтобы так больше не делал. Еще одного такого пиздеца Рома уже просто не выдержит. — Хорошо, мы не будем, — совсем уж тупо ответил подросток.       Тихонов кивнул, сделал шаг в сторону двери и снова обернулся. — И как вообще у вас с предохранением? — спросил он все так же строго.       Лицо заалело и от этого стало почти больно. Не предохранялись они никак, но даже если бы и покупали чего, то он бы в жизни об этом Тихонову не рассказал. Да и на кой черт им предохранение, если ни у кого из них связей на стороне нет, а залететь в такой ситуации точно не получится. — Нихуя я говорить об этом не буду! — почти что оскорбленно просипел Ромка, отодвигаясь. — Рома, — назидательно начал милиционер, — по стране эпидемия СПИДа гуляет и…       Пятифан, желая заглушить этот поток испанского стыда, взвыл на протяжной ноте, похожей на ту, что издавал Бяша при упоминании черного гаража. — Не болеем мы СПИДом, хватит! — чуть ли не взмолился он.       Ему уже физически было плохо от стыда и смущения, заставляющих желудок поджиматься до тошнотворных спазмов.       Тихонов покачал головой и отступил. — Ладно, все, — согласился он, разворачиваясь к двери. — Сиди, скоро поедете домой.

***

      Они возвращаются домой уже после девяти вечера, и Рома, как понимает это, невольно пугается, вспоминая, что с Антоном они пошли гулять еще утром, а вернулся он уже в полной темноте. В участке они оказались уже около восьми вечера, и в его голове вообще не вязалось то, куда пропали несколько часов его жизни.       Они с Антоном, если опираться на ощущения, и часа вместе не пробыли. Так что это вообще было?       Не мог же он восемь часов бегать с ним по лесу? Что за мрак?       Мысли об этом пришлось почти сразу же откинуть куда подальше, потому что мама совсем разволновалась и выглядела откровенно плохо. Она прошла в зал, не раздеваясь, и Рома даже не сразу это замечает, обращая на поведение родительницы внимание только тогда, когда в доме становится совсем тихо.       Она ничего ему не сказала. Не отругала, не обвинила в чем-либо, не стала требовать объяснений. И, наверное, все это бы случилось, если бы она не была настолько сильно вымотана.       Знатно же он ей нервы подпортил, блин.       Чтобы хоть как-то помочь, Рома делает ей чай и оставляет на тумбочке, стараясь сильно не шуметь, чтобы не разбудить, но стоит ему выйти в коридор, как до ушей донесся слабый стук в дверь. Вообще не ждущий никого в такое ебанутое время, Рома подходит к двери и совершенно бездумно открывает ее, к своему облегчению увидев там не Тихонова и не батю в кровищи, а Бяшу, подзывающего выйти на улицу. — Увидел, как машина отъехала и сразу прибежал, на, — объяснил мальчик.       Вообще, Рома ему честно обрадовался. Сейчас очень хотелось успокоиться и расслабиться, перевести дух и все такое, и он бы даже рискнул позвонить ему, чтобы все обсудить, если бы прям сильно прижало. Требовать же с Бяши по такой темноте к нему нестись он не смел, да и даже был радикально против этого.       Маньяк же на свободе, блин. — Ты что, бесстрашный дохуя? — тем не менее, накидывая куртку на плечи, отмечает Рома. — Время пиздец. Тебя как мать не засекла? — У нее сегодня вечер творчества, так что она занята, на, — легко говорит Бяша. — А у тебя самого че? Как прошло все?       И, самое главное. — Что с батей?       Рома вздохнул, собираясь с мыслями. Было бы здорово сейчас отойти покурить, но был шанс, что и его мать запах потом почувствует, и тем более мамка Бяши начнет его обнюхивать после такого спонтанного позднего визита к лучшему другу, которого только-только из ментовки домой привезли. Пиздец, конечно. — Утром отпустят, — отвечает Пятифан. Видя замешательство во взгляде друга, он продолжает. — Это не следы от удушения или чего угодно еще, поэтому нормально все. Лилька просто панику развела и на уши всех подняла, пизда старая. — Так, а че это тогда?       От такого вопроса захотелось взвыть, потому что после разговора с Тихоновым Роме уже не хотелось кичиться своими похождениями с Антоном. Теперь было пиздец неловко и стыдно об этом говорить, да и осознавать, что и Бяша будет обо всем знать, было странно.       О чем он вообще думал, когда говорил об этом? — Блять, забей, — посоветовал Рома, но по взгляду Бяши понял, что его такой ответ не устраивает. — Засосы просто. Только, блять, пожалуйста, давай без расспросов? Я чуть пережил этот пиздец с Тихоновым. — Бля, так если засосы, то… — начал было Бяша, но по страдальческому выражению лица друга понял, что ответа все равно не дождется. — Ладно, понял, на.       Но успокоился он совсем ненадолго; по резко побледневшему лицу Рома сообразил, что Бяша предполагает ровно то же самое, что и Тихонов с другим следователем, и это его почти что злит, потому что сама мысль об этом кажется ему бредовой и ебанутой. — Нет, блять, Бяш, никто со мной ниче не делал, не надо надумывать себе эту хуйню, — поспешил он успокоить его. — Все со мной нормально.       И только Пятифан расслабился, видя, как успокаивается и сам Бяша, как тот задает другой вопрос, от которого захотелось сквозь землю провалиться: — Так это че, Полька? Ты ж говорил, что просто до дома ее довел, — почти счастливо выдает Бяша, а у Ромы внутри все переворачивается, что даже тошнить начинает.       Он даже представить не мог и подобного с ней и никогда себе этого не позволял, потому что она-то ему всегда представлялась чем-то слишком невинным и нежным, что нельзя замарать такой хуйней. Думать о том, что она бы могла быть… такой с ним, казалось почти что омерзительным. — Нет, блять, ты что! Не Поля это! — запротестовал мальчик. — Ну, так, а кто тогда? — Все, хорош! — Да блять!       Лицо вспыхнуло, но, хвала небесам, в темноте этого не было видно. Как вообще Роме хватило ни то смелости, ни то глупости сразу вывалить на Бяшу то, что это Антон сделал? Если бы сейчас он напомнил об этом, Рому бы, скорее всего, реально вывернуло бы, потому что и так уже пережито слишком много стресса, тема очень щекотливая, и прежней уверенности в правильности своих действий у него уже нет. — Давай лучше завтра все обсудим? У меня мама сейчас вообще никакая, я не лучше, — предлагает Рома, и Бяша знает, что таким образом он пытается отступить, но не препятствует: очевидно, что им реально сейчас не особо-то и охуенно, чтобы взаимодействовать хоть с кем-то сразу после ментовки. — И если тебя сейчас мать в доме не найдет, нам с тобой обоим пизда будет. — Так я ненадолго, она хуй заметит, — попытался успокоить его Бяша. — Хотя, бля, реально лучше не рисковать. Ты тогда, если че, звони — я подниму. И не раскисай. Нормально все будет, на.       Прощаются они быстро, и, как кажется Роме, Бяша его именно что пожалел: он и легко одет, и замученный допросом, и в целом ситуация очень нервная и страшная, так что расспрашивать прямо сейчас — не выход. Если бы ко всему этому добавилась еще и мамка Бяши, которая бы точно сына в первую очередь пошла бы искать к нему, они бы все ебанулись головой.       Рома закрывает дверь и снимает куртку, а потом снова слышит стук. Он разворачивается, с тяжелым вздохом снова отпирая замок, и открывает дверь, решив, что Бяша все-таки передумал и решил доебаться, но на пороге оказывается уже не он. — Привет.       Антон.       Пятифан сначала растерялся, совершенно этого не ожидая, а потом будто приходит в себя, едва не затягивая Петрова в дом. За прошедшее с их встречи время он уже успел тысячу раз усомниться в своей нормальности, и сейчас при виде Петрова просто не мог поверить в то, что происходящее реально. У него никогда не случалось провалов в памяти и то, что из нее пропали семь часов реального времени вгоняло просто в лютый ужас. Что он делал в это время? Где был? Что случилось бы, если бы не пришел Бяша?       Он тянет Антона за руку и тот послушно заходит в темноту прихожей. Вдвоем они на цыпочках пробираются в Ромину комнату. Пятифан сначала хочет было сказать Антону осторожно наступать на половицы, но тот и так шагает абсолютно бесшумно.       Наконец они оказываются в спальне, и Рома запирает дверь, после этого замирая и не зная, как теперь себя вести.       Время, что они провели в лесу вдвоем, та атмосфера, то, что они определенно заигрывали и целовались, отозвались в нем смесью теплоты и тоски, как будто все это происходило давным-давно, а теперь они не имеет на это права. Ощущать это было странно, потому что Антон сам к нему пришел и, судя по умиротворенному виду, совсем не планировал расставаться или обижаться, но во всем этом дне просто не так шло абсолютно каждое взаимодействие с кем бы то ни было. — Ром, — Антон осторожно тронул его за плечо. — Что-то случилось?       Рома медленно повернулся к нему, даже не зная, что конкретно сейчас испытывает. Если бы они оказались в его комнате днем, сразу после того как позажимались и пососались, то он бы счел все весьма удачным и, наверное, сам бы попытался намекнуть на то, что не против еще раз поебаться. Теперь же вариант, при котором Антон сейчас предложит перейти на кровать, уклоняясь от любого вопроса, его почти ужасал и отвращал. — Ты куда пропал? — сипло спрашивает он, вперившись в Антона взглядом. — И сколько мы были в лесу?       Лицо Антона словно дрогнуло разом всеми мускулами, и на мгновение Роме показалось, что сейчас оно сползет с его черепа растопленной восковой маской, но Петров лишь взволнованно выдыхает, смотря куда-то в чужое плечо стеклянным взглядом. — Блять, Тоха, — голос у Ромы едва не сорвался. Нервы сдавали и он просто не знал, что делать и как до Петрова достучаться. — Мне нужно это знать, понимаешь? Я и так всю неделю в ахуе был, но теперь не легче.       Антон медленно кивнул, отойдя вглубь комнаты и осторожно уместившись на краю Ромкиной кровати. — Я понимаю, — произнес он глухо, — но рассказать все сейчас просто не могу, потому что это… сложно.       Рома последовал за ним, но сел не рядом, а напротив, пододвинув стул. Сразу создалось неприятное впечатление допроса от родителя, но Рома отогнал от себя эти ассоциации. — Тогда что ты можешь мне рассказать? — сказал он несколько грубее, чем планировал.       Антон поднял на него нечитаемый взгляд. — Мы были там примерно семь часов и это… моя ошибка. Я хотел сделать наоборот, — произнес он. Его руки неспокойно двигались, он перебирал пальцами и ковырял краешек ногтя. — Ушел, потому что нас нашел Бяша, а с ним… ну, рядом с ним меня подкашивает.       Пятифан некоторое время молчал, просто пытаясь собраться с мыслями, потому что от услышанного ему не становилось легче. Он все еще ничего не понимал, и Антон так туманно обо всем говорил, что вопросов становилось только больше. — То есть «хотел сделать»? — не понял Рома. В том, что Антон изменился и стал чем-то… иным, он не сомневался, но все равно это не укладывалось в голове. И, что самое страшное, судя по всему, Антон еще сам не знал, на что способен и из-за этого едва ли не баловался с окружающим его миром, что приводило вот к таким казусам. — Хотя, ладно, хер с этим. Что не так с Бяшей? Мне теперь совсем с ним не общаться или…?       Неожиданно лицо Антона исказилось таким непониманием, что Рома даже растерялся. — Что? — задал вопрос мальчик. — Причем тут это?.. — Ну, блин… — замялся Рома, уже начиная сомневаться в том, верно ли все понял. — Когда ты приходил ночью и мы во дворе в снежки играли, ты говорил что-то… про то, что Бяша умрет, если я не…       Рома осекается, замечая, как резко меняется выражение лица Антона с непонимания на почти что шок. Мальчик смотрит на него так пораженно, что у Пятифана вообще пропадает вся уверенность в том, что этот разговор нужно было начать и что Бяше хоть что-то угрожало все это время.       Может, он все не так понял? — Что? — наконец, подает голос Антон. — Рома, о чем ты? Да я бы никогда и не подумал плохо про Бяшу, не то чтобы угрожать! Зачем мне это делать, если мы все вместе дружили?       Однако вместе с этим Рома явственно ощутил, как у него будто отлегло. По крайней мере, Антон не желает Бяше ничего плохого, и он может больше не бояться, что если они пересекутся, то что-то обязательно случится. — Тебе, может, приснилось что-то плохое? — предположил Петров, когда молчание затянулось. — Я понимаю, что вел себя не очень до этого, но, клянусь, я не желаю никому из вас ничего плохого! — Да, видимо, просто сон… — согласился все-таки Рома, видя, как Антона такое предположение и шокировало, и, судя по всему, даже задело. И Пятифан мог его понять, потому что никаких поводов для таких мыслей Антон реально не давал. Он всего лишь один раз взглянул на Бяшу, а Рома едва с ума от ужаса не сошел. Господи, ну и стыдоба. — Прости. Не хотел тебя обидеть или типа того, просто… очень тяжелый день.       Пятифан отводит взгляд, чувствуя себя последним идиотом. Он видит, как Антон глядит на него — грустно и уязвленно — и от этого в груди все мерзко сжимается. — Я понимаю и не злюсь, — попытался Антон утешить его. — Я имел в виду, что рядом с ним просто начинает болеть голова. Я… не хочу как-то навредить Бяше или чтобы с ним что-то случилось, правда. И пугать не хочу, поэтому ему не показываюсь…       Наконец, хоть что-то прояснилось. Антон не собирается убивать Бяшу, да и не собирался никогда, а сны могут быть просто снами. Не обязательно, чтобы они хоть что-то значили или тем более предсказывали какие-то плохие события. В конце концов, тогда Рома действительно был в кошмарном стрессе и такие сны — меньшее из всех возможных последствий этого самого стресса. — На самом деле, я так вымотался за сегодня, что просто хотел увидеть тебя, — совсем разбито продолжил Антон. — Ты же веришь мне?       И когда Антон именно такой, Рома не может настаивать на своем и упрямиться. Еще даже до того, как он осознал свою в него влюбленность, было именно тяжело оставаться с Антоном таким же твердым и жестким, как, например, с тем же Бяшей. Как-то слишком легко отложилось в голове то, что Петров совсем не жестокий и не придерживается образа какого-то дохуя четкого пацана, поэтому расстраивать и тем более разочаровывать его не хотелось.       Наверное, Рома изначально был слаб к нему. Просто не сразу это понял. — Да, я тебе верю, — взглянул на Антона Рома. — Останешься у меня на ночь?       Под утро Антон все равно уходит, но Рома снова этот момент не застает. Вообще, в голове даже появилась мысль попросту сегодня прогулять, однако ему оказалось достаточно вспомнить, что скоро вернется отец, чтобы заспешить покинуть дом как можно скорее. Вечером, возможно, они с Антоном снова встретятся, и в идеале будет вообще встретиться вне дома, чтобы их точно никто не прервал, а потом все придет в норму.       Скоро эта хуйня с засосами забудется, от него все отъебутся и все будет так же, как и раньше. С Антоном.       Все будет хорошо. Рано или поздно.       В школе все кажется совершенно нормальным и обычным, и раз уж Катя не стояла на пороге класса и не вещала охуительные новости насчет него и ментовки, она просто об этом не в курсе. Поэтому Рома облегченно выдыхает, надеясь, что день пройдет нормально.       И… все действительно нормально.       Наверное.       После столовой на большой перемене они с Бяшей очень спешат, чтобы успеть покурить, но он успевает краем глаза выцепить очень тревожащую его картину: Катя с наихитрейшей своей ухмылочкой слушает что-то, что ей говорит мальчик из параллельного класса, и какое-то время Рома думает об этом, потому что лицо пацана кажется ему знакомым, но он просто не может вспомнить, кто это.       И уже возле Повешенного его вдруг осеняет. Он вспоминает, где видел этого пацана, потому что это Никита Дорохин — сын одного из следователей, которые были на смене вчера вечером. Он готов взмолиться всем богам, лишь бы это было не так, но молитвы его оказываются не услышанными.       Худшие его опасения подтверждаются, стоит зайти в кабинет: Катя говорит и говорит, повторяя это свое мерзкое «да-да-да», смакуя каждое произнесенное слово так, будто произносила благодарственную речь за подарок в виде именного острова и четырех яхт от президента планеты. — Ой, Ромочка, — завидев его, мерзко тянет она, сложив ладони у груди. — Проходи-проходи, а то еще на урок опоздаешь.       Пятифан уже чувствует, как внутри вспыхивает пламя ярости, потому что эта сука ВСЕ рассказала, наверняка еще и приправив все своими додумками и охуенными комментариями, да и даже похуй на это, если честно. Ловить на себе сочувствующие взгляды одноклассников — худшее, что могло бы с ним случиться, и он не был к этому готов совершенно. Лучше бы они все пошли против него или так же гадко хихикали, смакуя чужое горе, но в этом классе едва ли был кто-то, кто не страдал от своей семьи. Сама Катя, двуличная лицемерная мразь, с завидной стабильностью отхватывала от мамки по поводу и без, а все равно сочла это охуенной темой для обсуждения.       Но, что самое отвратительное и ужасное — Полина, встретившись с ним взглядом, перепуганно охает, прикрывая рот ладонью. И этот ее жест как будто последняя капля в чаше его терпения, потому что это полный пиздец. — Ром, ты как?.. — слышится другой голос, принадлежащей одной из тех девочек, которые отказались водить дружбу с Катей. Пятифан нехотя поворачивается к ней, встречаясь с таким опечаленным взглядом, будто у нее дом сгорел и идти некуда. — То есть… — А как ты думаешь?! — нарочито громко перебивает ее Катя, притворно возмутившись. — Такое случилось!.. Ужасно, когда в собственной семье небезопасно. Знаешь ли, даже удивительно, что Рома при таких обстоятельствах вырос таким добрым мальчиком.       И, прежде чем хоть кто-то успел задать уточняющий вопрос, Катя продолжила, улыбнувшись широко и ехидно. — Родителей любит. Папу не сдал. Не рассказал ничего никому, представляешь?..       В классе было совершенно тихо. Рома был бы рад предположить, что просто оглох и потому ничего не слышит, но дело было не в этом: абсолютно все, кто присутствовал в помещении, были настолько поражены беспричинной чужой жестокостью, что даже не знали, стоит ли на это реагировать. Катя же, не встречая никакого сопротивления и воспринимая молчание как заинтересованность в продолжении, лишь ярче расцветает, шагнув ближе к девочке. — Мы, как одноклассники, должны поддержать его в такое тяжелое время. Все-таки не чужие люди, — пожала староста класса плечами. — Может, если бы мы были более участливы и внимательны, то все было бы в порядке и ничего бы не случилось. Но, к сожалению, так уж вышло, что рядом не оказалось никого, кто мог бы сказать хорошим взрослым, что Ромку папа обижает. Что он там с тобой сделал? Удушить пытался, да?       Ярость как ток пронеслась по венам, вызывая дрожь в пальцах. Рома изо всех сил старался держать лицо и не показывать, что каждое ее слово производит на него ровно такой эффект, на который она и рассчитывала — что ему стыдно, что ему противно, что ему больно, в конце концов, — а ее это лишь забавило. Симпатичное девичье личико застилала уродливая гримаса ликования и животной радости от осознания чужой беды, и, глядя на такую Катю, Рома совсем перестал понимать, почему хоть когда-то с ней общался и тем более слушал ее сплетни и бредни про других. — Ты не стесняйся, здесь все свои, — кивнула Катя собственным словам. — Мы на твоей стороне, Рома. И, богом клянусь, если бы кто знал, что с тобой так плохо обращаются, то все бы обязательно об этом доложили!.. На то ведь друзья и нужны, чтобы выручать из беды, верно?       Завали ебало.       Просто завали ебало, пока не поздно. — Но, кажется, у тебя их нет. Как жаль, — и она звонко засмеялась, точно ей рассказали наисмешнейшую шутку. Будто она не пыталась задирать его — Рому Пятифана, блять, которого каждый второй боится, — будто не высмеивала чужую трагедию, будто не пыталась унизить его перед всеми, разрывая авторитет на части с такой неприсущей милым девочкам жестокостью, какой позавидовал бы гуляющий по селу маньяк. И охуел бы, наверное.       Рома хмурит брови, холодно взглянув на одноклассницу. Не, девок бить нельзя, даже если они суки, и даже если так сильно хочется въебать, что руки чешутся — мало того, что это не по-пацански, так еще и Катя сразу же побежит плакаться мамке, а та точно оперативно среагирует и начнет трезвонить уже его родителям.       И — как неожиданно! — за это Рома точно отхватит пизды от бати. От того самого, который нихуя не стесняется пиздить свою жену. — Смех смехом, а пизда кверху мехом, на, — прокомментировал Бяша, и после этих слов Катя мгновенно затыкается. — Ты отбитая нахуй на голову, блять.       Ее губы сжались в тонкую полоску на несколько секунд, а потом она усмехнулась, видимо, придумав ответ на такое высказывание в свой адрес. — Хотя, у него появился один друг. В кои-то веки адекватный, — менее ехидно, но все равно очень довольно произнесла блондинка, поправляя косу. — Да вот что-то ненадолго он задержался. И почему же так, а, Рома?       Антон. Это она про Антона. Иного варианта и быть не может.       Когда другие говорили про Антона, Рома хотел бы, чтобы ему было похуй, но это было не так. И все именно из-за того, что Антон был совершенно другой и это было понятно с первого же дня, как он появился. Это стало очевидно уже тогда, когда он дал отпор Семену, когда стал им с Бяшей другом, когда отнесся к ним совершенно нормально и спокойно, хотя было очевидно, что он вообще из другого мира и никак не может быть с ними связан.       Антон был другой. И это знали все. Это чувствовала и Полина, а потому сразу же к нему потянулась.       И он исчез. Почему-то именно он, а не какая-нибудь Катенька, в которой кроме гнили и желчи не было вообще ничего. И это, если честно, такая несправедливая хуйня, что выть хотелось, но, хвала небесам, в каком бы то ни было виде он вернулся к нему.       Бяша встревоженно повернулся к Роме, вглядываясь в лицо словно бы в поисках знака, что вот-вот произойдет какой-то пиздец. — А мне, кажется, известно, что случилось. Все же в курсе, что Полиночка Антоше сразу понравилась, правда? — девочка огляделась, будто могла получить поддержку хоть от кого-то из одноклассников. — Вот Ромочка приревновал и так все завертелось, что… — Катя, ебало прикрой, на, — перебил ее Бяша, посчитав, что это уже перебор. — Хуйню несешь. — Будто я из головы это взяла! — хмыкнула девочка. — Сначала они по углам зажимаются, а потом Антон куда-то пропадает! Как же такое могло случиться? Ума не приложу! — Ну так если Ромка у нас киллер хуев, то пиздлявым шавкам нужно тише воды ниже травы быть, чтобы так же не пропасть одним прекрасным днем, — мальчик кладет руку на плечо Ромы, сжав в попытке поддержать, и чуть надавливает, как бы намекая на то, что пора бы двинуться к своей парте. — Это я тебя имею в виду, если ты не сообразила, на.       «Иди, блять, иди» — читается во взгляде Бяши, когда Рома смотрит на него. Но двинуться хоть куда-то он просто не в силах.       Почему он молчит? Почему ничего не говорит?       Почему не отвечает ей? — Ага, конечно, — мигом переобулась Катя, уже не настаивая на своей теории. — Будто хоть кто-то из вас мне что-то сделает. Хотя, кто знает, насколько низко вы можете упасть, если за вами присмотра никакого не будет. Если бы не учеты и проверки, то, наверное, вас бы и в школе видно не было, мальчики. — Ой, Катька, если б не мамка твоя, на, тебя бы шпыняли всей шакальней за твой пиздеж постоянный, знаешь? — неожиданно выдает Бяша, и лицо Кати искажается таким удивлением, а затем — злобой, что ему даже неловко становится от осознания, что он точно так же, как и сама девочка, задевает совершенно личные темы. Но он решает не отступать. — И не потому, что пизды кто-то отхватить боится, а потому что Лилька с этим сама охуенно справляется. А тебе в кайф будто, так ты и заткнуться не можешь, на.       Рома, честно говоря, такого выпада от Бяши совершенно не ожидает, и поэтому злость даже немного отпускает, но только на несколько секунд. Потому что потом Катю несет куда-то не туда от вполне ожидаемой ярости, и поток ее ругательств становится абсолютно жестоким и чудовищно необоснованным. — Ах вот как?! — повысила девочка тон, скрестив руки на груди. — Да если бы Антон не начал водиться со всяким быдлом, то и не пропал бы! А то, как интересно выходит: Семен перестал быть нужным — пропал, Тоша захотел с Полинкой дружить — пропал! Такие поразительные совпадения, что даже и не знаю, как не заметила раньше! Хотя понятное дело, что Ромка свои проблемы решает не так, как это у нормальных людей принято! Странно же, что именно рядом с тобой пропадают люди, нет?!       Бяша пихает в плечо уже более ощутимо, все еще пытаясь убрать Рому подальше от конфликта с разъяренной Катей, но мальчик не поддается. Он поворачивается лицом к другу, желая сказать что-то, но осекается, замечая в чужом взгляде страх.       Страх того, что сейчас Рома что-то не то скажет и будет еще хуже. Что он станет говорить про Антона, что все расскажет, что все вокруг посчитают его сумасшедшим. — Катя! — вмешалась уже Полина. — Как ты можешь говорить такие вещи? Ты же знаешь, что это совсем не так и… «и»       Она замолкает, не решившись продолжить, но для всех присутствующих было очевидно то, что она хотела сказать. «И Рома переживает». Да.       С пропажей Антона многое в жизни Ромы изменилось, и привычная для него агрессивная модель поведения сменилась еще большей замкнутостью и почти отстраненностью. Он перестал ходить на бокс, задирать мелких, нарываться на проблемы. Ничего из этого больше не вызывало такой же интерес, как это было всегда до случившейся трагедии, и никто не мог не заметить это.       Буквально не было ни одного человека, который бы это не отметил, и Катя была в числе первых, кто это понял. И ее поведение сейчас именно по этой причине делало ее еще более мерзкой и лицемерной, чем когда-либо до этого. — Полиночка, тебе бы пересмотреть свое окружение, пока не поздно. А то глядишь — и тебя заберут в какой-нибудь темной подворотне. А кто же виноват в этом будет, если ты сама захотела с ними дружбу водить, — переметнулась на другую сплетню Катя, хитро ухмыльнувшись. — То-то Ромка тебя со школы провожать стал. — Что?.. — Полина, кажется, настолько удивилась услышанному, что буквально остолбенела, уставившись на Катю даже не обиженно, а именно удивленно. — При чем тут вообще… — А ты что же, думаешь, что после пропажи Антона Рома тише воды ниже травы, потому что грустно очень? Да он просто привлекать к себе внимание не хочет, потому что все знают — он со своим ножиком и не расстается никогда! Что ему стоило Антона в лесу подкараулить? — неожиданно лицо Кати потеряло былое ликование — она словно вещала с трибуны революционные мысли, способные изменить мир. — Да и почему ты сейчас за Рому заступаешься, когда сама первая кривилась и носом воротила, когда он к тебе внимание проявлял?       В груди болезненно кольнуло, и взгляд сам собой на секунду метнулся к лицу поспешившей отвернуться Полины. Действие это отозвалось горечью; Рома, конечно, знал, что не нравится ей — никогда не нравился, если честно — но все равно осознание, что от его внимания ей было противно, у него стыдливо заалело лицо. — А с Антошей вообще не так было, к нему-то ты и сама на шею вешалась! — особенно ядовито протянула Катя. — И, знаешь, я же к тебе очень хорошо отношусь, поэтому не буду врать — что ты, что Рома для Антона одинаковые маргиналы, так что, может, и хорошо, что вы, наконец, сошлись. — Да ты охуела?! — на выдохе просипел Бяша, такого поворота вообще не ожидающий. — Че ты несешь вообще?!       На самом деле, на этом моменте ему и говорить ничего не нужно было — все одноклассники и так смотрели на Катю с почти что ужасом. Дело было в пересеченной черте: одно дело поносить Ромку и Бяшу, которые гопники и за себя постоять могут, а другое — Полину, которая отродясь никому плохого не сказала, и насмехаться над пропажей Антона, который, хоть и был частью коллектива совсем немного, успел всем понравиться неконфликтным нравом, доброжелательным настроем и похвальным талантом к рисованию. — Ха! А я не права? — вздернула нос Катя. — Какая пара — быдлан и живодерка! Он ради тебя, Полина, будет собакам головы резать, а ты их собирать! А может и Антона голову так же хранишь. — Катя! — пораженно позвала одна из ее подружек. — Ты что!       И если до этого все просто были шокированы ее внезапным выпадом, то теперь явно были недовольны и неодобрительно пялились. Все знали, что собаки оставили Полининого деда инвалидом, и так же все знали, что Рома был в нее влюблен. Тыкать их обоих в это казалось таким подлым и низким, что вызывало отвращение. — Обидно, правда, что Тоша оказался слишком тупым, чтобы эту гнильцу в них разглядеть, — фыркнула Смирнова. — Может, дружи он не с вами, кучка деградантов, так и жив бы остался. Ой, или он такой же больной как вы был? Иначе что ж вы оба в нем нашли?       У Ромы внутри все перевернулось. Катю он с первого класса знал и она, хоть и была стервой и ябедой, именно над чужим горем никогда не издевалась, предпочитая промолчать даже после пропажи заебавшего всех Семена. Что же сейчас на нее нашло?       Неожиданно другая одноклассница подала голос, шагнув вперед и тронув Смирнову за локоть. — Кать, зачем ты так?.. — почти в ужасе спросила она, заглядывая подружке в лицо. — Антон же и тебе нравился…       Лицо Кати исказилось сначала страхом, а потом слепой яростью. Она покраснела, и Рома будто в замедленной съемке наблюдал за тем, как она протяжно вдохнула и открыла рот, срываясь на крик: — Да не нравился он мне! — взмахнула девочка руками, уставившись на свою подружку. — Никогда не нравился! И как ОН мог мне вообще понравиться?! Если он водился с этими моральными уродами, то явно недалеко от них же ушел! Это вы себе понапридумывали какой-то бред и все перед Тошенькой робели, что он такой хороший и классный, а на самом деле он точно такой же, как эти… — Катя, прекрати! Что тебе сделал хоть кто-то из них и тем более Антон? — вмешалась другая одноклассница, говоря больше строго, чем пораженно.       Можно было наблюдать за тем, как взгляды одноклассников становятся уже презрительными, а не удивленными. И, что самое парадоксальное, никто из них не выглядел так, словно мог бы осудить ее за теперь вполне очевидную влюбленность в Антона — она же постоянно про него шушукалась и пускала мерзкие сплетни, все цеплялась и пыталась задирать, но явно из-за того, что он как раз-таки на нее вообще никакого внимания не обращал — но абсолютно всем было непонятно то, как можно быть такой жестокой с тем, в кого ты вроде как влюблена.       Жестокой настолько, что даже после его смерти (если Антон все-таки мертв и просто стал какой-то хуйней потусторонней) она продолжила поливать его грязью. — Да нет мне никакого дела до них, пусть хоть поубивают друг друга! — еще громче выкрикнула Катя, и в какой-то момент ее голос сорвался, неприятно и дико захрипев. — Все давно знают, что это Пятифан с Игорем Семена прирезал где-то в лесу, а потом и за Антона взялся, чтобы не мешался под ногами! И если бы у Антона хоть что-то в голове было, то он бы не стал водиться с этими выродками! Но, судя по всему, по развитию он недалеко от них ушел, если в итоге пропал! — Он бы водился с тобой, если бы ты не вела себя так отвратительно с ним, — отойдя от оцепенения, снова заговорила Полина, хмуря темные брови. И, судя по тому, как презрительно косится на нее Катя, эти ее слова действительно сильно задевают блондинку. — Ты же сама ни дня покоя ему не давала, а теперь злишься, что он не с тобой дружил?       Затем, вздохнув, она произнесла то, ради чего Рома раньше бы просто убился. Это было что-то сродни недосягаемой мечты, нечто, о чем даже фантазировать было неловко. — И ни капли Рома с Игорем совсем не плохие. Ты сама бредни какие-то про них выдумываешь и веришь в них. И потом еще сплетни по школе пускаешь.       По Полине было видно, как тяжело ей дается такой тон — она не была забитой и робкой, могла за себя постоять и все такое, но относилась девочка к тому типу людей, которых на конфликт вывести откровенно тяжело именно из-за банального нежелания вступать в дебаты. И ладно если это спор ради некой истины, в процессе которого больше обмениваются мнениями, чем оскорблениями, но именно такая ругань ей не нравилась.       Никому не нравилось слушать такое. — Полиночка, а ты что, так в Тошеньку бездумно влюбилась, что действительно думаешь, будто ему будет интересно слушать про то, как ты дедушке утку меняешь? — парировала староста класса, мгновенно вызвав реакцию у своих одноклассников.       «Катя!» и «закрой рот уже!» в одно время послышалось с разных сторон класса, и девочка сначала даже опешила, не ожидая, что в этот раз поддержат не ее. Бяша встревоженно повернулся в сторону Поли, закрывшей лицо ладонями, и облегченно вздохнул, когда к ней подошли девочки, принявшись успокаивать. Плечи ее задрожали, а затем по классу пронесся тихий всхлип, после которого она сорвалась с места, практически выбегая из класса, чтобы не расплакаться при всех. — Ты ебнулась что ли, на?! — обратился к Кате Бяша. — Какого хуя ты несешь?! — А ты сегодня за главного в вашей банде? Или Ромка совсем сдал позиции, что даже за свою ненаглядную заступиться не смог?! — прохрипела Катя, полностью игнорируя попытку одной из девочек оттянуть ее в сторону, чтобы она не додумалась сунуться мальчикам навстречу. — Или Пятифан у нас только с ножичками смелый, да?! — Заткнись нахуй, — рявкнул уже Рома, но Катю эти слова только сильнее распалили. — А не то что?! — все-таки шагнула вперед Катя, глядя на Рому почти что с вызовом. — Набросишься на меня с ножом и зарежешь?! Ну, так давай, вперед! Все равно рано или поздно ты бы, как и твой папаша, оказался за решеткой! У вас это все-таки семейное!       И, наверное, виной всему то, что стресс накапливался слишком долго, и слишком много плохих вещей произошло за прошедшие пару недель, потому что Рома срывается с места гораздо быстрее, чем дает собственным действиям отчет. Он слышит, как его окликает Бяша, слышит, как одноклассники просят успокоиться, как Кате кричат, чтобы она заткнулась, но ничего из этого просто не откладывается в голове. Более того, никто не пытается его остановить — мальчики просто не решаются рискнуть, вместо этого отходя в сторону, чтобы дать ему пройти, — и это ощущается так нормально, будто он всю свою жизнь пиздил девок. — Рома, Рома, ты че, эй! — кричит ему Бяша, кажется, даже бросившись следом, чтобы не дать отхуярить Катеньку. — Рома, не трогай ее, чего ты бесишься, она же конченная, — попытался вмешаться кто-то из мальчиков. — Ну не стоит оно того…       Пятифан не слушает, уже занося руку для удара, и, честно говоря, в его планах была лишь пощечина — ясное дело, что драться с девочками, как с пацанами это хуйня идея автоматически, а пощечина воспринимается больше как унизительный жест, чем как побои, — но осекается и замирает, как только Катя, метнув перепуганный взгляд с его лица на ладонь, закрыла голову руками. И, блять, этот жест настолько больно воспринимается, что желание бить ее мгновенно пропадает, потому что с ней это явно происходит гораздо чаще, чем может показаться.       Он знает, что ее бьют дома. Знает, что она именно поэтому ведет себя, как сука. И он, разумеется, знает, что должен просто не реагировать, чтобы она потеряла интерес и все такое. — Я б тебе, сука, так переебал бы сейчас, если бы ты пацаном была, — цедит он сквозь зубы. — Мамку благодари, что телкой родилась, так хоть в школе тебя не пиздят. …Ему лучше разобраться с тем, у кого она эти охуенные новости узнает. Сама Катя сейчас, как и всегда после того, как с ней препираются, будет тихой и примерной девочкой, которая и косо глядеть в чужую сторону себе не позволит. — После уроков поведешь меня к своему кенту охуенному, — продолжил Рома, опуская руку и пряча ладони в карманах мастерки. — Перетереть с ним хочу.       Девочка убирает руки, поняв, что бить ее не собираются, и глядит на Рому так несчастно и затравленно, будто это не она еще пару секунд назад так яростно хуесосила всех вокруг на чем свет стоит.       И кивает. Потому что выбора другого у нее нет.       Полинка возвращается в класс уже после звонка, но пришедший на урок учитель даже не делает ей замечание, сразу отмечая ужасное состояние девочки. Рома глядит на нее лишь мельком, и она сразу ловит его взгляд, пытаясь выдавить из себя некое подобие улыбки, но выглядит от этого только еще более замученной.       Что это вообще за пиздец был? Чего Катю так понесло? …Реально что ли из-за Антона?       Петров оставил слишком большой отпечаток на них всех, хотя пробыл здесь совсем недолго. И ведь правда, Поля к нему с самого начала тянулась и явно хотела общаться, но Рома этого словно не замечал. Катя же… Катя была с ним привычно для себя жестока и груба, пыталась задирать, но это было настолько обычно для нее, что никто не обратил на это внимания. Единственное, что странно — то, что потом она модель поведения свою никак не изменила, продолжая строить козни и пускать сплетни. Это просто раздражало, но никогда не злило достаточно, чтобы объявить о конфликте, и в основном они просто пытались игнорировать ее нападки. Девчонка же.       Стало быть, ее душила ревность. Ромка сам, когда Полинку ревновал к кому-то, мог вести себя неадекватно. Впрочем, он и вел. Пиздец.       После окончания урока Бяша едва не вытаскивает его из класса, предлагая перекурить, и сейчас эта идея звучит просто охуенно. Пятифан немного подуспокоился, Катька, вроде как, пришла в себя и старательно избегала его взгляда, Полина приоживилась. Бяша все еще был встревоженный, и не надо быть гением, чтобы понять, почему он так распереживался, но уже звучал громче и увереннее.       На улице морозно и светло, а солнце слепит глаза. Они торопливо шагают к Повешенному, и вокруг очень тихо, потому что на этой перемене мало кто из школьников выходит покурить или просто попиздеть о чем-то. — Ну, че ты, Ром, — начал Бяша, когда они уже почти пришли на место; неубранный снег громко хрустел под ногами. — Успокоился? — Ага, — кивает Рома, доставая пачку и выуживая из нее сигарету — одну на двоих. — Катька сука просто пиздец, но ты молодец, что не въебал ей. Точнее, хорошо, что сдержался, на, — сразу перешел к главному Бяша. Рома на мгновение стопорится, вспоминая, как резко поменялось выражение лица девочки и как легко было бы ее ударить, и воспоминания эти отозвались стыдом. Девок пиздить нельзя. Это вообще зашквар. — В душе не ебу, чего ее так понесло. Она ж до такого не опускалась никогда.       Рома достает зажигалку и подкуривает, втягивая дым и медленно выдыхая. — Видать, реально Тоха нравился, так бесилась, что ему похуй было, на, — продолжил Бяша. Рома передает сигарету, невольно нахмурившись, но молчит, давая другу договорить. — Только не понимаю, чего она тогда так с ним. Вроде как телки глазки строят, когда охмурять собираются, а не хуесосят по всем фронтам, на.       Кате нравился Антон. Просто пиздец. Пятифанов прокручивает эту мысль в голове раз за разом, чувствуя, как внутри разжигается злость и даже какая-то жалкая ревность, и ему приходится приложить чудовищно много сил, чтобы попытаться скрыть это от Бяши. Слава богу, тот в этот момент глянул куда-то в сторону, где какой-то странный мужик прятался между деревьями, поэтому лишних вопросов не ожидается.       Хотя, блять. — С Полей, конечно, хуйня пиздец, — перевел Бяша взгляд на него. — Ты как вообще? Злишься?       То, что Кате Антон нравился — полбеды. То, что он, наверное, нравился еще и Поле — полный пиздец. И даже если Пятифанов знал, что Антон после своей пропажи пришел именно к нему, захотел увидеть именно его и чувствовал к нему все то же, что и сам Рома, он просто не мог не загореться этой мерзкой ревностью. — Не, все хуйня, — отмахнулся Рома, тем не менее, не звуча слишком убедительно. — Мало ли что эта пизда напридумывала. — И то верно, на, — выдохнул Бяша. Конечно, он не верил, что это сугубо Катины выдумки, но сейчас парить голову такими вещами уже поздно. — А то, получается, Тоха у нас прям нарасхват был.       Это должно быть смешно. Это должна быть попытка пошутить, но Роме вообще не весело, потому что все это вызывает в нем такую парадоксальную ревность и злость, что он даже не может скрыть это. Антон сейчас только с ним, приходит к нему, они целуются и все такое, но осознание, что он может нравится еще кому-то сильно обжигало. — Бля, ты представь, какое было бы у Тохи лицо, если бы ему Катька в любви призналась, на, — смешливо выдает Бяша, и Рому это действительно веселит.       Антон бы охуел. И не выхуел обратно. — Обратно бы в лес съебался и не выходил бы, — прокомментировал он, и на это Бяша тихо смеется.       Теперь говорить об Антоне и его «возвращении» было странно и неловко. Тогда, ранее, под влиянием эйфории от случившегося ночью, Рома вообще не боялся ни реакции друга, ни того, что за ней последует, а сейчас пришло полное понимание всех рисков. Признаться Бяше в симпатии к другому пацану — настолько гиблое дело, что даже просто представлять это было именно страшно. Он может отвернуться от него, отказаться, или, что еще хуже, поступит ровно так, как поступил бы сам Рома до появления Антона: ебало бы разбил и пиздил бы до тех пор, пока все лицо в фарш не превратится.       И он оказался бы прав. Потому что это полный пиздец и пацаны не должны в десна долбиться с другими пацанами.       И тем более с ними ебаться. — Рома, — зовет Игорь, взволнованно вздохнув. Он замолкает, просто держа сигарету, и Пятифан прекрасно понимает, о чем они сейчас будут разговаривать.       Он не хочет смотреть на него, боясь увидеть во взгляде друга отвращение или враждебность, но все же поворачивается, и ничего из этого там не видит. Бяша именно встревоженный и сосредоточенный; мальчик хмурит брови, явно обдумывая и то, как сформулировать вопрос, и все происходящее в целом, взвешивая все за и против. В конце концов, он делает затяжку и тяжело вздыхает, переводя взгляд на своего друга.       И Пятифан видит, как медленно Бяша опускает взгляд на его шею, словно она не была ничем закрыта. — Эта хуйня на шее, — начал он, говоря так тихо, словно больше всего на свете боялся, что Рома все услышит, — от Антона, ты говорил? Так… типа… что ты имел в виду и все такое…       Зима здесь всегда была очень холодной и до боли морозной, но ему вмиг стало жарко. Стыд обрушивается на него такой неумолимой лавиной, что он мешкает, точно ему приходится это же говорить Тихонову или тем более отцу.       Ну вот нахуя он тогда про Антона сказал? Почему не придумал ничего?! — То и имел в виду, — коротко бросает Рома. Бяша передает ему сигарету и, кажется, робеет еще сильнее. Более того, Пятифан успевает заметить, что у школьника подрагивали пальцы, и это точно не от холода.       Бяша сейчас волнуется совсем не меньше самого Ромы. — То есть…       Игорь пытается говорить и хочет задать главный вопрос, и Рома это прекрасно понимает, но для них обоих это настолько спорная и нестандартная ситуация, что никто не знает, как вообще нужно себя в таких случаях вести. Рома ужасно рискует сейчас потерять друга как минимум, как максимум — стать ебаным изгоем и врагом народа в этом отбитом селе, которого в один прекрасный день попросту убьют. Бяша же боялся напороться на какую-нибудь слишком импульсивную попытку Ромы защититься или заставить молчать об этом.       Да и… если он вдруг не так все понял, то это вообще пиздец. И блять. Как это может быть возможно, если он Рому всю свою жизнь знает? Ни единого намека или знака, что он может быть такой, что такое случится, что это будет происходить в принципе. Он же так за Полинкой ухлестывал, а теперь… — …Ты… Тебе… — совсем сбился Бяша, окончательно растерявшись и разволновавшись. — Я имею в виду, что ты… ну…       Он снова мямлит и запинается, и Роме почти физически больно это слушать. Чуть ранее ему было охуенно спокойно, потому что Антон с ним, они взаимно влюблены и все прекрасно, а теперь от осознания, что помимо этого у Ромы есть жизнь в этом селе ебанутом, голова шла кругом. Потому что он более не может быть спокоен и свободен, потому что ему нужно скрывать все это, чтобы никто и никогда не смог об этом всем узнать, и потому что самый близкий его друг вполне очевидно не сможет его в таком поддержать. И не должен.       Рома молчит, никак не отвечая на попытку Бяши задать самый очевидный вопрос — не пидарас ли он часом — и это и является ответом в то же самое время. Если бы кто-то другой подошел к нему с таким предположением, он бы ебало этому уебану снес бы ногами и повыбивал бы все зубы. Даже если бы это Бяша спросил, но до Антона, до всей этой хуйни, они бы попиздились, притом нихуя себе как. Но сейчас, когда это была правда и когда не было смысла это отрицать, Рома просто молчит.       И у Бяши, кажется, весь мир переворачивается с ног на голову, потому что вопреки своей растерянности он начинает тараторить и задавать вопросы, словно только-только допустил мысль, что все, о чем говорил ему Рома ранее — правда, а не бред больного. — Как это вообще произошло? — пораженно задает мальчик, и Рома не успевает не то чтобы ответить, а даже понять, о чем конкретно он спрашивает, как Бяша продолжает. — И где он вообще?! Он же знает, что его искали, так… Он сам ушел или его похитили? И-и он знает, где остальные дети или что с ними?! Блять, когда… когда и как он к тебе пришел или что?! И вообще. Он говорил тебе что-нибудь?! Что с ним случилось?! И… Что… Что вы вообще вместе делали… Ну, я имею в виду, что вы уже успели сделать, если у тебя такой пиздец сейчас, и…       Пятифан молча смотрит на него, не успевая в голове обработать ни один вопрос. Бяша резко затараторил и так же резко замолк, словно с каждым произнесенным словом детали головоломки соединялись между собой, наконец-то позволяя добраться до истины. Поэтому последний вопрос, который он задает, кажется почти что бредовым именно из-за очевидности ответа, но ему жизненно необходимо услышать от Ромы хоть что-то. — То есть, вы оба такие? — произносит он, выделяя последнее слово таким пренебрежительным тоном, что у Ромы внутри будто что-то рушится.       Ему противно. Ему мерзко. — Походу, — только и может выдавить из себя Рома.       Взгляд Бяши смягчается, но Пятифан знает, что это не от того, что он вдруг пересмотрел свои взгляды и решил заделаться дохуя толерантным, огромный хуй положив на все принципы и правила, которых они с Ромой придерживались столько, сколько друг друга знали.       Бяша в растерянности и понимает, что Рома так же не знает, как дальше быть, и только это не дает ему сейчас отпиздить вроде как лучшего друга или даже кинуть его одного.       Блять, Рома просто его не заслуживает. — Так… что вообще с Антоном? — переводит тему Игорь, чтобы им обоим дышалось легче. Сигарета стлела в руках Пятифана и он легко бросил ее в сугроб. — Где он сейчас? — Я не знаю, Бяш, — честно отвечает Рома, только сейчас задумавшись о том, что он действительно ничего не знает о том, где и с кем Антон проводит время и все ли у него в порядке. — Он мне еще ничего не говорил. Сказал, что потом все расскажет. — Что значит «потом»?! Блять, его тут ищут, предки, наверное, просто с ума сходят, а он где-то шкерится что ли?! И почему ты не расспросил, это же важно! — вдруг завелся Бяша. — Чем вы вообще тогда занимались, если ты нихрена не знаешь?!       И как только он это произносит, Рома отворачивается, потому что прямо отвечать пиздец стыдно и у него все на лице написано. И на шее уж тем более, да. А говорить Бяше, что они с Антоном потрахались и потом гулять в лес ходили не хотелось.       Стыдоба просто пиздец. — А. Понял, на, — махнул рукой Бяша, как-то самостоятельно сообразив, чем они были так заняты, что даже на разговоры времени не хватило. — Можешь не рассказывать.       Рома вздохнул, с очень большим трудом снова повернувшись к Бяше. В голове вдруг возникает идея, кажущаяся ему очень даже неплохой, и он не успевает обдумать ее полноценно, бездумно озвучивая. — Если хочешь, можешь спросить у него все сам, — совершенно серьезно и без каких-либо издевок предлагает Пятифан. — Я попрошу его прийти, когда мы будем вместе. — А он придет?       Бяша спрашивает это таким тоном, будто Рома предложил ему встречу с Иисусом и сейчас не было понятно, то ли сам Пятифан поехал, то ли боженька реально с небес спустился в их село, чтобы с местными пацанами перетереть. — Думаю, да. Я просто даже не думал об этом, поэтому никогда не спрашивал, — отвечает Рома чуть сконфуженно. Теперь его безынициативность и отсутствие настойчивости в расспросах казались ему неправильными и очевидно губительными, хотя всегда, когда они с Антоном были вместе, он даже не хотел думать о чем-то плохом и страшном. — Бля, Ром, ну ты конечно Эйнштейн пиздец, на, — Бяша оглядывается, запоздало вспомнив, что разговаривают они об очень личных вещах и что следует быть осторожными. — Тоха хуй пойми где, его все ищут, он к тебе ходит, а ты ни слова никому. И у него ничего не спросил даже.       Затем его лицо резко становится серьезным. — Блять, мы запизделись, — напомнил он. — И урок щас у Лильки будет. Пиздец, на.       На урок они уже бежали, и, хвала небесам, ни на вахте, ни в кабинете никого из старших не оказывается, поэтому их опоздание остается незамеченным. Более того, когда они проходят к своей парте, до Ромы вдруг доходит, что абсолютно все о чем-то перешептываются, и, насколько он понял, объектом обсуждения в этот раз стала сама Катя. — …Ее Лилия Павловна еще в начале перемены забрала куда-то, — слышится один голос. — Да, а я слышала, что ей учитель по музыке про Полину рассказал, и она потом вся аж взъерепенилась!.. — Так а что, Полю видел кто-то?.. — Ну, наверное…       Вот как, значит. Похоже, этот своеобразный припадок Кати без внимания не остался. Точнее, то, что Полина вся в слезах из класса выбежала. Кабинет музыки находился как раз недалеко от предыдущего, поэтому не удивительно, что и крики Катины были слышны, и Полину зареванную заметил кто-то из преподавателей. Находящаяся всегда на хорошем счету у взрослых, Полинка точно не могла бы увильнуть от заботы со стороны старших, так что такой исход этого пиздеца был ожидаем.       Катьке, наверное, здорово от мамки досталось. — Ты как? — слышит Рома голос Бяши, но быстро осознает, что обращался он не к нему.       Рома поворачивается в его сторону, замечая, что говорил тот с Полиной. Девочка все еще была никакая и ее глаза влажно блестели — скорее всего, она плакала и на этой перемене, — но она нашла в себе силы, чтобы робко улыбнуться им обоим. — Уже лучше, — говорит она ласково, хотя голос ее дрожит. — Вы сами как? Рома?       Он и отвечать не хотел, и не успел бы, потому что в класс заходят Лилия с Катей, и вокруг сразу становится очень тихо. Учительница следует к своему столу, на ходу разворачивая классный журнал, и принимается пересчитывать учеников.       Рома задерживает взгляд на Кате, сразу замечая ее красное ухо.       Лилия все-таки ее оттаскала на перемене.

***

      Когда уроки подходят к концу, Рома едва не забывает про свой охуенный план набить ебало Никитке, но сразу же вспоминает про него, как только замечает, насколько поспешно Катя собирает свои вещи. Девочка, уже запихав тетрадку с учебником в рюкзак, озирается по сторонам, видимо, в надежде, что Пятифан ушел без нее, но встречается с его взглядом и сразу же мрачнеет.       И, все же, она не уходит, а смиренно ждет, пока он к ней подойдет. — Ну че, Катюх, — начал он, остановившись рядом с ней, — пойдем Никитоса искать.       Она угукает, сразу после этого отворачиваясь и семеня к выходу из класса. Рома следует за ней, повернувшись к Бяше и кивнув в сторону двери, чтобы тот пошевеливался, и уже после этого они втроем выходят в коридор.       Рома в душе не ебал, какой урок у Никиты сейчас, не закончились ли они вообще, и Катя молчала, старательно избегая их взглядов. Пятифан то и дело поглядывал в сторону открытых классных дверей, пытаясь высмотреть хоть где-то неудавшегося друга Смирновой, но так и не смог его отыскать. И, что самое странное, вела Катя их к лестнице, вообще ни в одну из сторон не поворачиваясь, точно просто собиралась их к выходу из школы провести.       Девочка не поднимала взгляда, опустив голову, и поэтому Рома смог разглядеть все еще красное ухо и почти зажившие царапины после того случая с вороном.       Они спускаются на первый этаж, молча следуют к гардеробной, и все в такой же тишине надевают куртки. Бяша выходит первым, чтобы «точно не проебать, на», а Рома стоит рядом с одноклассницей и наблюдает за тем, как она особенно осторожно надевает шапку, наверное, боясь задеть все еще болящее после воспитательных работ Лильки ухо. — Болит? — уточняет Рома спокойно и ровно. Катя сначала вперилась в него недоуменным взглядом, а потом стушевалась, скорее надевая шапку и отворачиваясь. — Ничего не болит у меня, — отмахнулась девочка. — Пойдем. У него уроки в это же время закончиться должны были.       Она старается звучать уверенно, но ее голос дрожит, и когда они уже выходят из школы Рома то и дело слышит, как она то шмыгает носом, то шуршит курточкой, когда вытирает лицо ладонями, и из-за этого он чувствует себя едва не маньяком каким-то, который ее на верную смерть ведет. Или казнь. Публичную. — Ну че ты ревешь, а, — не выдерживает он, поворачиваясь к ней лицом. — Я ж не тебя пиздить буду. — Ничего, — буркнула она таким обиженным тоном, будто это Рома ее прилюдно унизил и обхуесосил, а не наоборот. — Не лезь ко мне. — Да блять, кто к тебе-то лезет? — закатил он глаза. — За базар просто отвечать надо. Вот тебя прокатило, потому что ты девочка, а Никитке не повезло. Вот поговорю с ним, уладим кое-какие моменты и разойдемся по домам. Потом он пожал плечами, уставившись куда-то перед собой. — Да и, хули, придешь, мамке нажалуешься — и дело с концом. Хер ли тебе волноваться, Катенька? — Я не буду ей ничего говорить, — заявила девочка. — Нихуя себе, большое спасибо, — совершенно бесцветно выдает Рома, ни на мгновение не поверив ей. — Кланяться не буду; обойдешься. — Да я серьезно, — уже грустно говорит она, снова всхлипнув. — И вообще…       Наконец, она находит в себе силы поднять голову и посмотреть на своего одноклассника. Ее глаза влажно блестят и лицо покрасневшее от слез, и в целом Катя выглядит такой несчастной и замученной, будто к ней вдруг пришло осознание ее сучьей натуры. — У тебя все в порядке? — осторожно интересуется она, сразу же после этого стыдливо отвернувшись. — Я про… — Все норм, — прерывает он ее, не давая задать уточняющие вопросы. Переживать этот позор еще раз он не хочет. Хватит уже. — Никто меня не душил, не пиздил и тем более не пытался убить.       Она тяжело и шумно выдыхает, будто ответ Ромы ее пристыдил, но не из-за того, что таким образом ее ложь стала более явной, а из-за того, что на попытку проявить человечность она встретила каменную стену — Пятифан открываться ей не захотел. — Хорошо…       Вообще, как это бывает с такими людьми, наедине они могут вести адекватное взаимодействие и даже выключают режим пиздлявых тварей, но Роме это нахуй не надо было. Катька была одноклассницей с самого первого класса, и почти сразу она себя зарекомендовала именно как сплетница, с которой лучше не ссориться еще и потому, что она по вполне очевидным причинам старостой будет всегда. Но пока они все были младшеклашками, дела не шли так хуево, наверное, потому что совсем мелкой Лилия ее не била, а уже по мере взросления решила поменять способ воспитания. И, насколько Пятифан помнит, тогда в Катьке и проснулась эта ее жестокость и звериная жажда портить другим жизнь. — И, кстати, не нравился мне Антон, — неожиданно заявляет она, затем упрямо хмыкнув и смахнув руками слезы. — Никогда.       Сначала Рома не понимает, к чему такой выпад, а потом едва не смеется. Правда, не потому, что это весело или забавно, а потому что это полный пиздец. Сейчас агрессивное внимание к Антону со стороны Кати казалось очевиднейшей симпатией, на которую была способна только она: цепляться, задирать, пускать сплетни и слухи, делать все, чтобы втоптать в грязь, но с чудовищным усердием, не как раньше. Разумеется, понять, как это в ее голове могло бы подтолкнуть Антона к взаимной симпатии, Рома не мог. — Да я не сомневаюсь, Кать. Ты его так люто чморила, что я ни на секунду не поверю, что ты его хоть когда-то за человека считала. Да и сам Тоха, наверное, так же думал, — легко отвечает ей Пятифан, замечая, как поджались ее губы в почти что обиде.       Ага. Неприятно, сука? — Он говорил что-то обо мне? — совсем тихо интересуется девочка, опустив взгляд. — Кроме того, что ты очередную хуйню придумала? — парирует Пятифан, откровенно издеваясь. Катя молчит, и он видит, как ее это задевает, а потому решает не добивать. Хер уже с ней, господи. — Лан, не парься. Не говорил про тебя Тоха особо.       Он намеренно умолчал о том, что Антон хоть и не говорил, но определенно смотрел на нее, и взгляд этот был отнюдь не презрительным. Антон в принципе девочками каждый день любовался и частенько при этом витал в облаках, а после, будучи пойманным за этим занятием своими товарищами, краснел и пытался оправдаться. Катю он тоже заценить успел, и даже ляпнул что-то о ее миловидности, после этого наткнувшись на почти что страдальческое стенание Бяши о том, что «ты, Тоха, за каждой юбкой, на». Позже они даже шутили между собой, что Антон, когда вырастет, очевидно будет тем еще казановой.       Сначала Ромку это забавляло, потом, когда он уже сам как-то неоднозначно стал к Антону относиться — немного огорчало.       Сейчас, прокручивая все это в голове, Рома непроизвольно хмыкает, потому что в то время и предположить не мог то, что, в конце концов, мутить Антон начнет именно с ним. И, видя, как Катя приоживилась, собравшись было задать другой вопрос, он спешит это пресечь. — Ни хорошего, ни плохого, — добавил Рома. — Ему, видать, твои способы подкатить не зашли… — Пятифан! — воскликнула она, мигом покраснев. — Не нравился мне Антон!       Он почти смеется, пока они спускаются по ступенькам на входе, а потом поднимает взгляд, рассматривая все еще белое небо.       Морозно сегодня.       Бяша сам к ним подходит, отрицательно мотнув головой, мол, нет, не видел никого, и Рома кивает. Он глянул на Катю еще раз, и та отворачивается, заметно разнервничавшись. — Ну и? — нетерпеливо спрашивает Рома, всматриваясь в выходящих школьников. — Где дружбан твой? — Не друг он мне! — огрызнулась Катя. — А кто? — хмыкнул мальчик. — Информатор? Любовник?       Катька хотела было что-то ответить, но осеклась, зацепившись взглядом за кого-то в толпе и по ее выражению лица — почти что испуганному и пристыженному — он понял, что они, наконец, дождались.       Никита Доронин был одет в незастегнутую куртку цвета хаки и затертые ботинки. Рома тоже увидел его сразу, потому что пацан был весь радостный, окруженный такими же веселыми друзьями и подружками. Они все выглядели так спокойно и безмятежно, что на мгновение Роме стало даже как-то жалко нарушать эту идиллию мордобоем, но он тут же отогнал от себя эти мысли. Доронин, скорее всего, как и Катя был просто жертвой воспитания людей, склонных относиться к кому-то предвзято, но разница у них была хоть и маленькой, но в случае Ромки решающей: Никита не был девкой, а потому за свой галимый базар был просто обязан получить пизды.       Звонкий чистый свист разрезал воздух и все школьники мигом повернулись в сторону Ромы. Никита, сперва глянув на Катю, тоже вперился в него и сначала вроде как даже не узнал, но затем его лицо, хоть и оставшись нарочито беспристрастным, побелело, выдавая его страх. Внутри Пятифана заиграло давно не испытываемое животное веселье — было так здорово знать, что его узнают, и еще приятнее — то, что все знают, на что он способен. Злость кипела внутри, но голова его пока что оставалась холодной, а притихшая Катька возвращала к мыслям о жестокости воспитания как бы «правильных» людей. — Привет, Никитос! — преувеличено радостно зовет Рома, быстро приближаясь к мальчику. Толпа вокруг того расступалась словно понимая и принимая то, что если разговор не случится сейчас, то потом будет хуже. — Ну, че, как жизнь?       Никита снова глядит на Катьку, но скорее вопросительно, чем презрительно. Странные они — что он, что она. Ежу понятно, что она как бы его сдала, а по Ромкиным гопническим понятиям за такое ебальник ногами крошат, но Никита, кажется, вообще на нее не обижается, а даже наоборот — почти что сочувствует. Только Рома понимает, что конкретно так его взгляд цепляет, как Никита сам переводит на него взгляд и хмурится. — Ты что, девочку ударил, чтоб она тебя ко мне отвела? Сам меня найти не смог? — Доронин кривится. — Вообще уже ничего не боишься.       Рома удивленно вскинул брови. То, что пацан этот, увидев заплаканную Катьку и ее красное ухо, первым делом решил именно за нее заступиться, его приятно поразило. Правда, то, что он тут же подумал в этой херне Рому обвинять, неприятно кольнуло осознанием, что его тут реально маргиналом считают. — Это не он, — вдруг вступилась Катя.       С тихим вздохом Рома повернулся к Никите, осмотрев его с ног до головы. Пацан он был веснушчатый, постриженный, причесанный; неожиданно появилась мысль, что он вообще-то мог бы быть вполне симпотным, если бы не прогибался под ментов и не смотрел на Ромку с таким нескрываемым отвращением. — Напомни, ты ж сынок мента? — спрашивает он почти что спокойно.       Никита кивает, затем фыркнув. — И че?       Борзых и надменных Рома не любит, но то, что пацан его очевидно не боится и пока что не разбрасывается обзывательствами и не грозится папаше все рассказать, его подкупает. — Значит так, слушай, — Пятифан делает еще несколько неспешных шагов, оказываясь, в конце концов, с Никитой на расстоянии вытянутой руки. — Ты напиздел обо мне и о моем бате херню, но я понимаю, что это только из-за того, что твой папаша, скорее всего, нихуя проверять не захотел и навешал тебе лапши на уши.       Никита сначала недоуменно изгибает бровь, а потом озлобленно кривится. — Ну да, конечно, — ехидно протягивает он. — И ты, естественно, решил опровергнуть все это, устроив мне засаду после школы. Хочешь, чтобы я «за базар пояснял»?       Рома внимательно вгляделся в его лицо. Пацан его определенно побаивался и совершенно точно испытывал отвращение, но, что парадоксально, пиздить его Роме вообще не хотелось. Это было не очень хорошо — он в принципе после появления Антона сильно сдал позиции и размяк, что заметили абсолютно все, а сейчас, когда они уже вроде как мутят, ему вообще ни во что такое влезать не хочется, но собственный наработанный авторитет никак не позволял просто забить и позволить лить на себя грязь.       Ему нельзя расслабляться. Всегда нужно быть настороже, чтобы никто даже не смел рот открывать в его сторону. Особенно сейчас, когда повод появился просто невероятно лакомый.       На мгновение стало дурно от мысли, что кто-то мог бы узнать о том, что он мало того, что поебался с пацаном, так еще и был снизу. Его реально просто бы убили. — Я ж сказал, что все понимаю. Сморозил хуйню, не подумал и так далее, — пожал плечами Рома. –Давай так: признаешь, что напиздел, просишь прощения — и расходимся.       За спиной раздается Бяшино хихиканье. — Нихуя ты, Ромыч, сегодня благородный, — говорит он своим звонким режущим по ушам голосом. — Никитос, соглашайся, пока уши не пообрывали!       Рома на секунду поворачивается к другу и неожиданно понимает, что вокруг уже собралась небольшая толпа зевак. Конечно, большинство школьников в принципе было не заинтересовано в том, чтобы смотреть, с кем там Пятифан в этот раз конфликтует, но количество тех, кто не отказался бы посмотреть на драку, все равно было приличным. Не менее пятидесяти пар глаз наблюдали за сценой, и, блять, именно сейчас Роме вообще не хотелось, чтобы это кто-то видел.       Он повернулся к Никите и, только глянув на его раскрасневшееся от гнева лицо, понял, что тот извиняться ни за что не будет, потому что каким бы он на самом деле правильным не был — общество слабость ему не простит, и даже если прямо сейчас они все урегулируют без драки, злые языки разнесут это как его личный позор. — Да нихуя я перед таким, как ты извиняться не буду, — огрызается пацан. — И батя твой и так дома тебя до кровавых соплей пиздит, а то, что ты при этом его покрываешь и в рот ему смотришь, лишь доказывает то, какой ты ущербный.       Он на секунду замолкает и вместе с этим стихают все собравшиеся. — Кать, иди уже, — слышит Рома тихий шепот Бяши. — Он его убьет сейчас нахуй. — Отвали, — шипит девочка в ответ и Пятифан знает, что она это делает, чтобы чуть что вступиться — перед Никитой ей стыдно, и она боится, что Бяша прав. Ее Ромка бить не станет.       Никита вдруг едко усмехается. — Хотя, может, тебе это и нравится, — говорит он. — Твой же батя в тюрьме сидел. Может, по петухам тамошним скучает, а тут ты и…       На секунду Рома слепнет. Ярость, стыд, омерзение и уязвленность смешиваются в его голове, бьют в затылок и внутри словно извергается спящий вулкан. Мальчик моргает, а потом оказывается уже рядом с Никитой. Тот от неожиданности закрывает рот, едва не прикусив язык, и едва успевает зажмуриться за мгновение до того, как Рома с размаху ударяет ему кулаком под челюсть.       Зубы звонко стукнулись друг о друга и Никита успевает только сделать шаг назад, а потом Рома снова наступает и в довесок бьет уже сильнее, на этот раз целясь прямо в середину лица. Удар приходится по носу и передним зубам; раздается мокрый хруст и сбоку какая-то из девчонок звонко взвизгнула.       Никита повалился на землю, рефлекторно прижимая ладони к лицу. От боли спирает дыхание и он закашливается; кровь хлещет через пальцы, пачкает кожу и одежду. Никита жмурится и сдавленно стонет, но не кричит.       Рома смотрит на него и совершенно неожиданно понимает, что хочет находиться не здесь. Ему бы сейчас снова оказаться с Антоном, пойти вместе прогуляться, спрятаться в лесной чаще и тайком от всех целоваться; потом пойти бы домой, согреться горячим чаем, обняться и понадеяться, что Тоха поймет все его взгляды и сделает первый шаг, чтобы повторить тот их раз. Или, если уж так пойдет, самому попытаться что-то сделать и взять инициативу.       Из мыслей его вырывает приступ кашля — Никита наклоняется вбок, потому что кровь затекает ему в носоглотку и заставляет задыхаться. Его серые глаза кажутся почти белыми, и он в шоке смотрит на то, как с его лица натекает целая лужа крови.       Рома, если быть до конца честным, даже не злится на него, а потому делает шаг вперед. — Тебе батя, наверное, тоже по голове не погладит за то, что ты всем подряд о делах следствия рассказываешь, — говорит он спокойно. — Так что больше не пизди и будем квиты.       Никита неожиданно поворачивается к нему, вперившись яростным взглядом ему в глаза. — Нахуй иди! — орет он.       Капельки крови вылетают из его рта и оседают на Ромкиных ботинках. Пятифан кривится, брезгливо пинает чужую ногу и показывает пацану средний палец. — В следующий раз я тебе, бляденыш, все ебало разворочу, — обещает он, сплевывая на чужие штаны.       Рома разворачивается и шагает в сторону, краем глаза замечая, как тут же к Никите кидается несколько школьников, среди которых он узнал и Катю, тут же принявшуюся прикладывать к чужому носу завернутый в платочек снег. Настроение становится таким паршивым, что блевать тянет, и подоспевший Бяша своими ободряющими словами делает не особо лучше. — Круто ты вьебал ему, на! — говорит он, повторяя движения лучшего друга. — Теперь-то он точно ничего пиздеть не будет! — Ага, — вяло соглашается Ромка, понимая, что ему, на самом деле, ничего не стоило просто закрыть на это все глаза.       Он провожает Бяшу до дома и направляется к себе. Только тогда до него, наконец, доходит то, от чего он так старательно бегал весь день и что в принципе послужило отправной точкой для всех сегодняшних конфликтов: вчера батю забрали в ментовку и он там просидел всю ночь. Его обещали отпустить, пока Рома будет в школе, так что теперь он уже, скорее всего, дома.       Чем ближе оказывался его дом, тем сильнее нарастала тревога. Сейчас он туда придет, отхватит пиздюлей от бати, выслушает, какое он хуйло и как подставил его, а потом, скорее всего, еще раз получит пизды. Мало того, мамы еще нет дома, поэтому он будет с ним наедине, а это чревато последствиями.       Хотя… если батя достаточно сорвется на Рому, он хотя бы не будет трогать маму. Хоть какой-то плюс, блять.       Руки едва не дрожали, когда он открывал дверь. Страх накатывал волнами, очень стремительно вводя его в почти что ужас от предстоящего скандала. Когда было очевидно, что отец в бешенстве и это не пройдет так просто, было бесполезно искать пути отступления и пытаться сопротивляться либо же успокоить его: это не сработает. Если он провинился, то за этим всегда последует наказание, это неизменно. От его реакции на это зависело лишь то, разозлится ли батя сильнее или нет.       Нужно просто смириться. От этого все равно никуда не деться.       И даже некуда сбежать.       Оставалась какая-то робкая хрупкая надежда, что его пронесет или что отца вообще нет дома — мало ли пошел бухать с какими-нибудь своими кентами, — но он видит его вещи и обувь в прихожей, и после этого внутри что-то будто рухнуло. — Рома, ты? — слышится голос отца, но, к своему удивлению, Рома вообще не слышит в нем злости или какого-то напряжения.       На самом деле, он звучал… радостно?       Что? — Я, — отвечает Пятифан, снимая с плеч рюкзак и вешая куртку на крючок.       Он снимает ботинки и слышит, как яростно пульс стучит в ушах, и сердце едва не пропускает удар, когда он понимает, что отец направляется к нему.       Сейчас будет пиздец. Сейчас будет самый настоящий пиздец. — Ну что, — раздается голос уже совсем рядом, и Рома через силу выпрямляется, поднимая взгляд на отца, — похвались уже, какая она!       К его не просто удивлению, а глубочайшему ахую, батя не был разозлен или даже раздражен. Нет, судя по всему, он был настолько счастлив, будто не его за эту хуйню в ментовку увезли. Рома теряется, совершенно глупо уставившись на отца, а тот действительно ждет, пока он начнет что-то рассказывать.       Только что? — Кто? — уточняет Рома, вообще не вдупляя, что от него хотят.       Отец весело махнул рукой. — Подружка твоя, кто ж еще, — ответил он. — На уши всех подняли! Я сначала и не понял, что случилось, думал, вляпался во что-то, а оно вон как вышло! Что, прям всю шею тебе уделала или напиздели мусора?       Видимо, пиздить его сегодня не будут, но от этого легче не стало вообще.       Рома не был готов обсуждать это с какими угодно взрослыми и тем более с родителями. Особенно с отцом, у которого мораль уже была штукой весьма спорной и явно не подходящей под общепринятые понятия. В том, что он бы за такое его не ругал, Рома был уверен железно, потому что интерес к девчонкам был штукой, которую батя поощрял абсолютно всегда и словно бы ждал и надеялся на что-то подобное.       Потому что Ромка должен быть нормальным пацаном. А что нужно нормальным пацанам, кроме понятий и девок? Да нихуя, наверное. Ну, разве что тачка еще. — Там, да… много, — зажато произносит Рома, не находя в себе сил имитировать уже давно выученный безразличный тон, с которым нужно разговаривать именно с батей. — Ну, девка огонь, навела шороху, — прокомментировал мужчина. — Одноклассница какая?       Если бы он знал, что это не девка, а пацан, он бы вряд ли так радовался. И, как думается Роме, он бы его тогда не расхваливал, а добивал уже. — Нет, она… постарше, — ляпнул Рома, больше всего на свете боясь, что отец мог бы подумать на Полину или на кого-нибудь из их класса. Блять, он бы никогда в жизни после этого не смог бы смотреть им в глаза. Да, честно говоря, и жить после такого позора не захочется. — Вообще молодец! Настоящий мужик растет!       Наверное, лучше бы батя его все-таки отпиздил, потому что слушать это было так же неловко, как и разговаривать с Тихоновым о любви к Антону и всяческих «взрослых» штучках, которые его, собственно говоря, в участок и привели.       И, боже, ему меньше всего на свете хотелось бы, чтобы родители были в курсе, что он с кем-то трахался. Тем более в таком возрасте. И чтобы узнали об этом именно так. — Проходи уже давай, а то стоишь в дверях, как не родной, — наконец, отходит отец, давая ему пространство. Рома берет рюкзак в руку и идет к себе в комнату, чтобы убрать его, искренне надеясь, что на этом неловкий разговор будет завершен, но батя снова начинает говорить, и с каждым новым словом лицо вспыхивало все сильнее и сильнее. Ужас какой, блять. — Не облажался хоть? И ты ж осторожнее все-таки в таких делах, а то еще набедокуришь — залетит. Ну, случится такое, так ты не бойся, приводи знакомиться, что уж делать останется-то. Нужно ж нести ответственность за свои поступки, а за девчонку свою так тем более…       Еб твою мать, ужас какой, просто пиздец. Лицо так горит, что это уже больно, и Рома прикрывает его ладонями, точно это могло бы спасти его от удушающего стыда, но становится только хуже, потому что батя не затыкается, и, насколько он понял, идет к нему в комнату, чтобы точно вытребовать абсолютно все подробности его сексуальных похождений.       Пиздец, пиздец, пиздец, ПИЗДЕЦ. — Все нормально было, — не своим голосом отвечает Рома, едва не просипев. — Естественно, если так облобызала тебя, что аж ментов эта припизднутая вызвала, — особенно весело протянул отец. — Че вообще за девчонка? Красивая хоть? Все при себе?       Он показательно обвел воздух руками, как бы изображая песочные часы, которые, очевидно, должны намекать на фигуру Роминой избранницы. Невольно представился фигуристый Антон, и Рома еле подавил истеричный смех, пытаясь отогнать от себя это сумасшедшее видения.       Хотелось орать.       Чтобы хоть чем-то себя занять, Рома подходит к окну, раздвигая шторы и приоткрывая форточку, точно поток морозного воздуха смог бы остудить пылающее лицо. — Да, красивая, все норм.       Голос едва не дрожал. Блять, лучше бы он все это Тихонову рассказывал — это было бы не так стыдно. Да, блять, он бы лучше во всех подробностях рассказал, как его Антон трахал, чем слушать это. — Ну, если «все норм», то приводи знакомиться, пусть не стесняется. Я уже с мамкой как-нибудь сам поговорю, чтобы не возникала сильно. И это, Рома, — судя по всему, он уже был в комнате, но у мальчика просто не было сил, чтобы повернуться к нему. — Если вдруг в гости к ней пойдешь поздно, то предупреждай, чтобы я прикрыл, если че.       Пусть все это закончится. Прямо сейчас. Пожалуйста. — Хорошо, я понял, — на выдохе произносит Рома, а потом слышит, как отодвигается полочка в тумбочке. Он было испугался, что сейчас батя найдет там что-нибудь — да хоть забытую когда-то давно пачку сигарет — но реальность оказывается еще хуже, потому что он кладет туда, блять, презервативы, и у Ромы к горлу от ужаса поднимается тошнота. — Без этого, — для надежности отец показал ему упаковку, — в «гости» чтоб не ходил. Надо будет еще — скажешь.       Наверное, после этого Рома вообще больше никогда и ничего стыдиться не будет, потому что за прошедшие несколько минут он пережил буквально самый большой позор в своей жизни. Пусть отец и был пиздец как счастлив и горд, что его сын уже девок вовсю ебет, Рома это поводом для гордости не считал, и дело было вовсе не в том, что на самом деле ебут как раз-таки его, притом не девки совсем.       Он вообще об этом не думал. И не смел бы ни к кому из девчонок за этим лезть. Да и если бы тогда Антон не проявил инициативу, он бы и довольствовался дальше держаниями за ручки и целованиями. — Да ладно тебе, чего ты мнешься так, — наконец-то заметил плачевное состояние своего сына мужчина, но его это лишь повеселило. — Уже самое то, чтоб девок тискать! Наоборот гордиться должен, а не в пол смотреть.       Хотелось разрыдаться.       Слава богу, вскоре эта стыдная пытка закончилась, и Рома наконец-то смог успокоиться у себя в комнате. Когда с работы возвращается мама, его снова накрывает тревогой, потому что родители много разговаривают, и было очевидно, что объектом обсуждения был именно он и то, что начинать в таком возрасте заниматься сексом ненормально. Ну, точнее, так считала мама, а батя упорно ей доказывал, что уже «пора».       Какой же мрак.       За окном уже совсем темно, когда Рома слышит слабый стук по стеклу. Родители еще не спали, но, хвала небесам, ни разу не поругались за прошедший вечер, поэтому в доме было почти тихо. Мальчик как-то сразу соображает, что сейчас визитер у него может быть только один, и подходит к окну, замечая за ним слишком хорошо знакомую фигуру.       Он почти счастливо улыбается, когда Антон кивает в сторону улицы, приглашая выйти, и тихо открывает окно. — Привет! — говорит Петров вроде и весело, а вроде и до странного тихо. — Выйдешь ко мне?       Рома, руками упершись в подоконник, смотрит на него, не в силах сдержать ответную улыбку, и колеблется с пару секунд, прежде чем согласно кивнуть. — Дай мне пару минут, я оденусь, — вещает он, затем отходя от окна.       Сейчас нужно максимально тихонько собрать свои вещи и выскочить к Петрову на улицу через окно, чтобы его точно не засекли. Скоро родители уже должны будут ложиться спать, и его на ночь никто не проверяет, поэтому этот своеобразный побег должен остаться незамеченным.       Настроение расцветало с каждой секундой все ярче и ярче. На улице было тихо и спокойно, и контрастно рискованная идея сбежать ночью, чтобы погулять с любимым мальчиком точно кусала за щеки, как мороз — это было здорово и свежо. Сам Рома никогда не делал ничего подобного ранее именно потому, что сбегать было не с кем.        Полностью собравшись, Рома застывает на пару секунд, вслушиваясь в звуки своего дома, и, убедившись, что родители заняты своими делами, наконец-то перелезает через подоконник и спрыгивает вниз, запоздало замечая протянутую Антоном руку. — Ты мне даже руку подать решил, Тош? — весело уточняет Рома, прикрывая ставни так, чтобы потом можно было их открыть снаружи. — Че, ухаживаешь?       Вопреки всему произошедшему, Рома чувствовал себя так хорошо, будто в его жизни никогда не случалось ничего плохого. Он глядит на явно смутившегося Антона и не может не улыбаться, потому что все прекрасно. Ночь спокойная и тихая, они здесь только вдвоем и никто их не потревожит. — А ты не хочешь? — тихо спрашивает Петров, все равно протягивая Пятифану руку, но уже чтобы ласково переплести пальцы и потянуть за собой.       Рома не отвечает, предпочитая оставить Антону пищу для размышлений, но его веселое настроение немного подбадривает Петрова. — Куда пойдем? — интересуется Пятифанов, когда они выходят на заснеженную дорогу, мелькая под светом уличных фонарей.       Антон поправляет очки, а потом глядит перед собой. Рома поворачивается к нему лицом, крепче сжимая чужую ладонь, и едва не плавится от кипящей внутри нежности. — В лес, — легко говорит Петров, ободряюще приулыбнувшись. — В этот раз я сделаю все, как надо, так что никто не успеет заметить, что тебя нет в комнате.       И Рома соглашается с этим, точно не может быть лучшим местом для свидания что-нибудь кроме ночного леса в этом глухом селе.       Голова странно кружилась, но Пятифан чувствовал себя очень хорошо. Антон же рядом был слишком тихим даже для самого себя, и сначала Рома предположил, что он волнуется, но потом сообразил, что у мальчика просто плохое настроение. Осознание этого больно резануло, потому что, ну, все выглядело очень даже слащаво и сказочно, и Роме хотелось бы, чтобы Антон разделял его восторг от встречи, но что-то было не так. — Что-то случилось? — уточняет Рома, когда понимает, что они большую часть пути молчат.       Антон отрицательно качает головой. — Нет, просто… — он будто набирает воздух в грудь, чтобы произнести что-то совсем важное. — Зайчик приходил и придет еще. — Что? — Просто вымотался, — устало улыбнулся Антон. Рома вообще ничего не понял, но решил не расспрашивать, чтобы не усугубить положение. Сейчас рядом с Антоном меняется многое, меняется и сам Антон, и Роме по-хорошему бы просто быть рядом и поддержать его, когда он чувствует себя плохо. А все остальное рано или поздно образуется само. — А ты как? Как прошел твой день? — Блять, лучше не спрашивай, — тем не менее, почти воодушевленно отвечает Рома, все еще пребывая в каком-то затуманенно-счастливом состоянии. — А так… Бяша теперь знает про тебя. — То есть? — Ну, — запнулся Рома, смутившись. — Что у нас вот так все сложилось и все такое… — И как он? — уже взволнованно задал Антон, словно испугавшись таких новостей. — Как отреагировал? Не поссорились? — Да нет, — мотнул головой Рома. — Вроде нормально все. Спрашивал, как ты и что с тобой случилось.       И, прежде чем Антон успел бы ответить, Рома продолжил: — Может, мы все вместе соберемся?       На такое предложение Антон какое-то время молчит, собираясь с мыслями. Рома не видел никаких препятствий для встречи; ну, Антон странненький, но он и до пропажи своей был чудаковатый, а сейчас уже вроде как в себя приходить начал, так что Бяша испугаться не должен. Да и… им действительно было бы хорошо встретиться всем вместе. Может, с Игорем Антон был бы более разговорчивым или хотя бы под его напором сдался бы и рассказал хоть что-то. — Можем попробовать, — наконец, кивнул Антон. — Но сегодня я хочу побыть только с тобой, ладно?       И улыбается ему, да так, что у Ромы едва ноги не подкашиваются. — Ладно… — соглашается он не своим голосом, чувствуя, как щеки заалели.       В лесу ночью всегда непроглядная тьма, но когда они проходят поглубже, Рома видит все неожиданно четко и понятно. Вообще, он мог бы сравнить это с сумерками или вечерним полумраком, потому что он легко различал и деревья, и коряги, и видел, куда ведут редкие растоптанные тропинки, и, конечно, он очень хорошо видел самого Антона рядышком.       То, как у него глаза в темноте будто светятся. — Еще, короче, — не зная, чем забить смущающую тишину, снова заговорил Рома, краснея только от воспоминаний об этом позоре, — батя гондоны подогнал. Это пиздец. Я думал, что у меня от стыда чердак потечет.       Антон поворачивается к нему с таким удивленным лицом, что сначала Пятифан жалеет, что рассказал это, а потом мальчик уже ухмыляется, неожиданно остановившись. И, как будто сама судьба того желала, рядом с Ромкой оказывается большое чернеющее во мраке дерево, к которому Антон его жмет неожиданно резко и тесно. — Хочешь, в следующий раз с ними попробуем? — предлагает Антон таким тоном, что у Ромы мигом все лицо вспыхивает. — А у тебя только это в голове! — воскликнул Рома, шутливо пихнув Петрова, на что тот тянет его за руки к себе, отходя от дерева.       Рома уже знает, к чему это приведет, а потому совершенно не сопротивляется, подаваясь навстречу, чтобы поскорее поцеловать. Прикосновение оказывается парадоксально нежным и невесомым, и Антон совсем не напирает; он отстраняется и затем снова целует, стараясь сосредоточиться на частоте, а не на продолжительности.       Он медленно шагает назад, утягивая за собой Рому, и Пятифан только успевает зацепиться за его плечи, чтобы не потерять равновесие, запоздало осознавая, что Антон его едва не кружит.       В голове становилось совсем странно и пусто. Но это хорошо. Это чудесно. — Я еще видел, что у вас случилось в школе, — прервавшись, но все еще не отпуская Рому, объявляет Антон. — Это был просто ужас, мне очень жаль. С его стороны было подло говорить обо всем Кате. А с нее требовать что-то бесполезно… — А, ты про этого, — со вздохом выдает Рома, на самом деле, не особо желая случившееся обсуждать. — Мы до этого пару раз пересекались уже, и он с самого начала был такой отбитый. У него вся семья в мусарне работает, насколько я помню, вот он и выебывается на всех подряд, будто пизды получить не может. — Есть люди, которые считают, что им все подвластно и все всегда под контролем, даже если они не правы, — говорит Антон, кажется, прижимая Рому к себе крепче. — Но именно это и делает уязвимыми в первую очередь их самих.       Голова кружилась с такой силой, будто весь мир вокруг плясал хороводы вокруг них. — Почему? — спрашивает Рома, чувствуя, как голова словно тяжелеет. — Знаешь, как говорят? — вкрадчиво начинает Антон. — Всегда найдется рыба покрупнее.       Точно зачарованный, Рома прикрывает глаза, подаваясь вперед, чтобы снова поцеловать его, чувствуя губами чужую улыбку.       А потом резко их распахивает, чувствуя, что что-то не так. Он приподнимается на кровати, пытаясь смахнуть с себя остатки сна, и вдруг осознает, что не помнит, как здесь оказался. Он вглядывается в зашторенное окно, но не может воспроизвести в голове воспоминание о том, как возвращался домой и закрывал окно, задвигал шторы, как укладывался спать, потому что ничего из этого просто не отложилось в памяти.       Голова все еще кружилась. И… воздух в комнате какой-то странный.       Пахло сыростью. Даже не так.       Мокрой шерстью, прелой листвой и мясной гнилью.       Пятифан убирает с себя одеяло и опускает ноги на холодный пол, а потом вдруг осознает, что в комнате он не один.       В кромешной темноте едва ли было что-то видно, но по мере того, как глаза привыкали к ночному мраку впереди него, совсем рядом, стали вырисовываться очертания… чего-то. Совершенно ничего не понимающий, Рома встает на ноги и делает шаг вперед, предполагая самое очевидное: Антону стало плохо. — Тош, ты как? — спрашивает Рома тихо. — Может, воды тебе принести?..       Фигура стояла посреди комнаты неподвижно, и это немного облегчало задачу. Пятифан поворачивается в сторону, намереваясь включить в комнате свет, но замирает на месте, вдруг осознав кое-что странное.       Антон был выше него. Примерно на голову, судя по всему, и… И блять. — Не включай, — словно угадав намерения Ромы, говорит нечто, и этот голос Антону не принадлежит.       Ему настолько плохо? Это… как-то связано с тем, то он уже другой? Наверное, так оно и есть… — Что с тобой? — пораженно выдает Пятифан, вообще не зная, как можно ему помочь. — Мне что-то для тебя сделать? Может, ляжешь спать?..       Он снова шагает вперед, поднимая голову, чтобы оглядеть очертания Антона, и как только зрение привыкает к темноте достаточно, все его тело будто цепенеет, потому что это существо перед ним вообще не похоже даже просто на человека.       Создание было большое — оно было и выше, и шире Ромы, и, судя по всему, обладало длинными ушами, кончики которых зрение мальчика уже не улавливало. Оно явно было покрыто мехом, имело звериную морду, но угадать, что это было за животное Рома не мог — слишком плохо видит. Что еще он понял, так это то, что ночной визитер сидел перед ним, а не стоял на ногах или лапах, но спросонья этот факт не вызывал в нем даже какой-то тревоги.       Что ему делать? Как он может помочь Антону? И что вообще с ним случилось? — Тебе совсем плохо? — задает очередной вопрос Рома, нерешительно двинувшись вперед. Шаги никак не ощущались, будто тело двигалось по инерции и не было ему подвластно, да и, не взирая на странность ситуации, Роме даже не было страшно.       Два глаза уставились на него нечитаемым взглядом, а затем Рома угадал в темнеющих провалах рядом с ними еще множество глаз. Точнее, пустующих глазниц, глядящих на него зияющей чернотой.       Что… что это?       Большие тонкие ладони обхватывают его щиколотки и продвигаются вверх, ощупывая каждый сантиметр кожи. Рома замер, позволяя Антону обтрогать его ноги и торс, не сопротивляясь, когда руки зацепили ключицы и плечи, скользя к локтям и опускаясь до кончиков пальцев. Заинтересованное, создание придвинулось вперед, подняв руки уже к его лицу, и тогда Рома понимает, что оно его изучает. Во всяких фильмах со слепыми людьми он видел, как они трогали других людей за лица, но это выглядело нежно и осторожно, а тут же существо трогало его настойчиво и крепко.       Ощупало челюсть, щеки, нос, поднялось к волосам и на пробу огладило, подвинувшись еще ближе.       Лицо неожиданно защекотало… будто бы кошка пожалелась какая? Или собака? Или вообще любое животное с длинными усами-вибриссами. От неожиданности Рома отворачивается, и Антон-не-Антон так же отстраняется, склоняя голову набок. — Любит тебя, — протягивает он так, что все звуки смазываются.       Пребывая в престраннейшем состоянии, Рома вообще не соображает, к чему это сказано и что под этим подразумевалось. — Кто? — глупо спрашивает он, глянув на существо с таким лютым непониманием, что то, кажется, даже разочарованно вздохнуло.       А потом снова подалось вперед, и в этот раз Рома едва не пугается от неожиданности, инстинктивно выставляя перед собой руку, чтобы не дать ему приблизиться. Однако тот перехватывает его за запястье, резко потянув на себя, и прежде чем Пятифан успел бы хоть что-то сказать, он проводит языком по ладони до кончиков пальцев.       Прикосновение оказывается мокрым, а язык — шершавым и грубым, как у собаки, и поэтому ассоциации у Ромы появляются именно с каким-то бездомным животным, из-за чего жест ощущается грязно и противно. …И в то же самое время он не может не вспомнить, как похожим образом Антон поцеловал его в ладонь, когда они… ну… — Фу, блин! Ты что творишь?! — возмутился он, и, как ему показалось, существо довольно хмыкнуло, бодро застучав лапой по полу. Играется что ли? Вредничает?       Оно отпускает его руку, отодвигаясь назад, и Рома улавливает в темноте его кивок в сторону окна. — Выпусти, — просит оно, — наружу.       Рома нерешительно косится в сторону окна. — А ты придешь еще? — уточняет он, и, как ему кажется, создание кивает.       Поколебавшись еще где-то с секунду, Рома все же двинулся к окну, одним резвым движением раздвигая шторы. В комнате сразу стало чуть светлее, но все еще недостаточно, чтобы хорошо видеть — света ближайшего работающего фонаря было недостаточно, чтобы добраться до комнаты Пятифана.       После этого он поворачивает ручку на окне и тянет на себя, наконец-то открывая окна. В комнате сразу стало морозно и свежо; ночной ветер легонько завывал, заполняя собой тишину, но все равно все казалось Роме ненастоящим и слишком спокойным. Мягким.       Нежным.       Рома отходит в сторону, пуская Антона выйти, и все, что после этого происходит, кажется ему каким-то бредом.       К окну тянутся ненормально длинные руки, разные по толщине и форме; где-то проглядывались острые кости, где-то еще оставались мышцы, шерсть местами отсутствовала. Тонкие длинные пальцы заканчивались острыми когтями, которые явно были больше Роминых пальцев. За руками к окну приблизилась звериная морда с длинными усами, а затем — еще более длинными ушами, которые бы самому Роме доставали бы до пояса так точно. За этим последовал еще более костлявый корпус; грудная клетка ярко выделялась над впавшим животом, точно это был лишь скелет, обтянутый кожей, да и то — не везде эта кожа была.       Крепкие задние лапы осторожно забрались на подоконник, и последнее, что Рома отметил — маленький пушистый хвостик, вообще не вяжущийся с монстроподобным образом этого создания… этого Антона… кто бы это ни был. — Вернусь, — слышит Рома, и на ватных ногах движется к окну, глядя на то, как существо оборачивается к нему. — Куда, — без вопросительной интонации хрипит мальчик.       И снова этот вздох. Существо, наверное, если бы умело, то закатило бы глаза, но вместо этого отвернулось, резво засеменив к единственному источнику света на улице — высокому фонарному столбу.       Школьник молча наблюдает за ним, вообще не осознавая происходящее. И когда существо попадает под свет фонаря, к Роме словно возвращается сознание, потому что увиденное вводит его в такой ледяной ужас, что он едва не орет.       Чудовище выпрямляется во весь свой рост, становясь даже выше фонарного столба, и Рома видит, это нечто ни то сгнило наполовину, ни то просто кем-то разодрано, потому что тут и там следы гниения, оголенные кости и незатягивающиеся раны. Острые длиннющие когти и торчащие из пасти зубы, обломанные в острые резцы.       И эти длинные уши. И крохотный хвостик.       Заяц.       Точнее, Зайчик.       Через мгновение чудовище прыгает со своего места и скрывается в темноте, и от этого Рома дергается, попятившись назад.       Какого хуя только что произошло?! Что это за пиздец?!       Это ЧТО блять?!       Когда нога уперлась в кровать, Рома садится на самый край, чувствуя, как его всего колотит. Ноги пробила крупная дрожь, руки тряслись, сердце стучало так часто и так быстро, что в голове стало пусто.       «Зайчик приходил и еще придет»       Пятифан дышал глубоко и часто, шумно втягивая ртом воздух. Боже блять, что это такое и как это вообще возможно?! Какого хера?! ЧТО оказалось у него в комнате?!       «Зайчик приходил и еще придет»       В голове просто не укладывалось то, что это реально произошло. Какое-то чудовище оказалось у него в комнате ночью, потискало и попросилось на улицу, будто так, блять, и должно быть. А он послушно все разрешил, выпустил и даже не сразу понял, что не должны у него в комнате появляться какие-то четырехметровые монстры блять.       КАКОГО ХУЯ ТОЛЬКО ЧТО ПРОИЗОШЛО БЛЯТЬ?!       Рома в ужасе глядит в окно, понимая, что ему нужно как можно скорее его закрыть, чтобы ОНО не вернулось, но не мог пошевелиться от охватившего его страха. Он не мог даже пальцами двинуть, не то чтобы встать и подойти к окну.       Это просто кромешный пиздец. Так не должно быть.       Это не реально.       И… блять…       «Вернусь»       Нет-нет-нет, ему это здесь не надо, господи, он просто с ума сойдет, если еще хоть раз такое чудовище увидит! Он никогда в жизни не видел ничего подобного, да даже и мысли не допускал, что такие чудовища вообще могут существовать.       И… что, если это Антон? Если теперь, когда его охватывает один из его приступов, он выглядит именно так?       Он опасен? Он причинит ему боль?       Он убьет его?       С очередным вдохом голова сильно закружилась. Мальчик безвольно опускает ее, пытаясь успокоиться, и наконец-то возвращает контроль над собственными конечностями, накрывая мокрое от пота лицо ладонями.       Что это вообще было?..       Рома кое-как встает, на трясущихся ногах пробираясь к окну. Он идет так тихо, насколько это возможно, лишь бы не привлечь чудовище с улицы своим шумом, и хочет было закрыть окно, как понимает, что не может, потому что в комнате воняет разлагающимся трупом. Здесь будто кто-то очень давно и жестоко сдох и разлагался годами. Ему нужно проветрить комнату, потому что он до утра здесь попросту задохнется.       Тошнота подкатывает к горлу, но он справляется со спазмом, высунув голову из окна. Влажную от пота кожу вмиг обдало зимним морозом, трезвя, и через секунду он возвращается в комнату.       До самого утра Рома не спит.

***

      Голова все еще кружится, когда они с Бяшей заходят в школу, поэтому Рома совсем не сразу замечает всеобщую встревоженность. Он обращает на это внимание лишь тогда, когда видит Катю, торопливо отворачивающуюся и прячущую лицо — девочка в непривычной для себя манере поспешила скрыться, и он мог бы предположить, что это из-за вчерашнего конфликта, но она была такой не одна. — Что опять за хуйня случилась? — выругался Рома, едва не закатив глаза, когда заметил, как на него обернулись несколько ребят из другого класса. — Каждый день какой-то пиздец.       Бяша рядом странно молчит, а потом переводит взгляд на стенд с фотографиями пропавших детей. Рома улавливает намек и подходит ближе, относясь к этому скептически, и взглядом цепляет в первую очередь фотографию Антона.       Внимание просто не сосредотачивалось на чем-то или ком-то другом. В голове все еще мелькали образы со вчерашней ночи: прогулка в лесу, разговоры с Антоном, а потом это чудовище в его комнате, которое пошло… за чем угодно. От усталости плохо соображалось, виски сводило тупой болью, и вообще, он был бы очень рад просто прогулять этот день, но боялся, что дома снова будет этот Зайчик или…       Или это правда Антону так плохо стало…       Попытавшись отбросить эти мысли, Рома снова глядит на стенд, опять уставившись на фотографию Петрова. Так странно осознавать, что он все еще числится пропавшим, хотя они виделись этой ночью. И прошлой тоже.       Может, именно в этом дело и теперь его из-за этого шарахаются?.. Они с Бяшей ведь достаточно откровенно все обсуждали прямо на улице, будто никто окна в кабинетах не открывает.       Что… об этом шептаться начали или кто-то что-то услышал, пока они разговаривали.?       Бяша, видя, как Пятифан вперился взглядом только в одно изображение, едва языком не цокает, указывая на фотографию прямо под ним.       Тот самый вчерашний мальчуган из параллельного класса. Никита Доронин. Пропал без вести.       По спине пробежал холодок. — Никита пропал, на, — объявил Игорь. — Говорят, он со школы не вернулся. Мамке говорили, что он типа за угол завернул и как в воздухе растворился. И тогда еще светло было совсем… Прямо днем же искать начали. Ты че, не слышал? Там же паника пиздец была, на. Нам домой звонили.       А Рома реально ничего не слышал. Было и не до этого из-за того пиздецового разговора с батей, и потом он просто был не в настроении, чтобы куда-то выходить, пока не пришел Тоша, а все их семейство было слишком сосредоточено на произошедшем в ментовке, чтобы бегать по соседям за сплетнями и волноваться еще и из-за этого. — Опять, — хмуро выдает Рома, взглянув на Бяшу. И тот кивает.       Может ли это быть… то ночное чудовище? Реально ли оно вообще? Или ему все мерещится и снится, а на самом деле маньяк просто теперь выходит и днем?       В голове пусто, и сердце отстукивает спокойный ритм. Немного странно осознавать, что ему настолько плевать.