Морошка и можжевельник

Незаметно пробежала неделя. Серёже совсем не обязательно было оставаться у Олега. Он уже давно полностью выздоровел, и злоупотреблять хозяйским гостеприимством было попросту стыдно. И Серёжа честно порывался уйти каждый день. Но не мог. Что-то, вернее, кто-то — останавливал любые его порывы. Казалось, Олегу даже нравится присутствие Сергея в его доме. Ни одним своим словом или действием он не показывал, что гость ему надоел. Наоборот, Олег безропотно ночевал на твердой скамье — за это Серёже было особенно стыдно, и он не раз предлагал ему поменяться местами, но Олег всегда упрямо отказывался. Каждое утро он приносил ромашковый чай в постель травника и никогда не будил его раньше, чем Серёжа проснется сам. Травник спал чуть ли не до полудня и всегда просыпался взъерошенным, как воробушек. Кажется, за всю свою жизнь он не спал так много и так хорошо, как на Олеговой перине, терпко пахнущей можжевельником и спокойствием. После чая они вместе готовили завтрак. Вернее, готовил в основном Олег, а Серёжа просто вертелся под рукой и норовил подсыпать в похлёбку каких-нибудь своих трав — исключительно для вкуса! Однажды Олег ему это позволил и весь день после страдал от головокружения, а Серёжа невинно хлопал глазами и упорно отрицал свою причастность к этому безобидному явлению. Такое бесстыдное хулиганство Олег стерпеть не мог и без малейшего зазрения совести столкнул Серёжу в реку на очередной прогулке. Тот долго отплёвывался и отряхивался, как мокрый кот, но своё наказание принял безропотно. Это была их игра. Они оба давно были взрослыми и серьёзными, пережившими в своей жизни много тягот и бед, но стоило Серёже крикнуть «Догоняй!», как Олег тут же срывался в бег, словно мальчишка. Каждый день они бродили по лесу под руку, и Олег показывал ему местные «достопримечательности». Как он и думал, цветочная поляна оказала на Серёжу чудодейственный эффект. Олег бы дорого дал, чтобы ещё раз увидеть травника таким же восторженным и счастливым, как и в тот день. Он наблюдал за Серёжей в окружении всевозможных цветов, старался слишком глубоко не вдыхать, чтобы позорно не расчихаться, и думал лишь о том, что травник красивее всех этих цветов вместе взятых, и что его волосы, отливающие на солнце огнём и медью, пахнут намного приятнее чем колокольчики и горицветы. Серёжа тогда набрал целую охапку трав и улыбался Олегу так радостно, попутно стараясь сдуть с носа мешающуюся рыжую прядь, что Волк затолкал поглубже свою нелюбовь к цветам, заправил серёжины волосы за ухо и повел его, красного, как маков цвет, обратно домой. Отчего-то Олегу казалось, что скоро он влюбится даже в ненавистные цветы. Его пустой и стерильно-чистый дом с каждым днём обрастал пахучими пучками трав, свисающими с потолка, гирляндами из желудей, шишками и речными камнями, которые Серёжа ставил по всем углам. И Олег абсолютно не был против. Он вдруг с удивлением понял до чего же ему было скучно жить здесь одному, до чего не хватало всех этих «вонючих», но ужасно уютных связок трав, серёжиных шуток, его хитрых глаз, волос и вообще всего-всего из чего состоял травник Сергей Разумовский. Они, словно давние друзья, болтали до поздней ночи без умолку, лёжа так близко, но так далеко одновременно. Пили чай, завтракали, бегали купаться на речку, ловили рыбу, дремали на любимом Олеговом дубе после обеда, собирали ягоды и никогда не возвращались обратно в избушку с пустыми руками. И Серёжа соврал, если бы сказал, что хочет отсюда уходить. Но ничто не длится вечно, и одним воскресным утром он всё же принял решение.

***

— Олег! Волк поморщился, но не проснулся. Морщинки разгладились, и он снова мерно задышал. Олегу снился какой-то ужасно приятный сон, отдающий запахом колокольчиков и летнего тепла. Солнце приятно грело лицо, но для спящего Олега это ощущалось, как мягкие прикосновения знакомых рук. Дубовые листья щекотали кожу, но Волку виделись только волосы. Рыжие пряди, пахнущие свежестью и морошкой. Олегу совершенно не хотелось просыпаться, но звук повторился, на этот раз настойчивее. — Олег, проснись, или я кину в тебя шишку! Волк заворочался, стараясь не упустить ускользающий сон, и затих. Тепло, колокольчики, морошка, волосы… На губах проступила мечтательная улыбка. — Олег, ты меня вынудил! В ту же секунду увесистая шишка ударилась ему прямо в лоб и пружинисто отскочила. Олег выругался и чуть не свалился с дерева под заразительный Серёжин хохот. Ещё немного, и он бы испытал поговорку «с дуба рухнул» на собственной шкуре — и всё по Серёжиной милости. Олег уцепился за ветку и огляделся. Он случайно задремал на дубе, пока Разумовский ходил за очередной связкой трав и, видимо, совсем потерял счет времени. Он потёр ушибленный лоб тыльной стороной ладони и хмуро уставился вниз, на Серёжу. Тот стоял, уперев руки в бока, босой, растрепанный, с застрявшим листиком в рыжих волосах после очередного путешествия по кустам, и Олег понял, что на такого трогательного Серёжу совершенно невозможно сердиться. Хотя, смог бы он вообще хоть раз по-настоящему разозлиться на травника? Наверное, нет. — Чего тебе? — Олег откинулся спиной к стволу, широко зевнул и закинул руки за голову. — Ты закончил? Можем идти домой? — он прикрыл глаза. — Олег, мог бы и спуститься, знаешь ли! — Серёжа снизу возмущенно заворчал. Послышался шорох и невнятные ругательства. Видимо Разумовский шарил по траве в поисках очередной шишки или хотя бы палочки, но ничего не попадалось под руку. Олег приоткрыл один глаз и облегченно выдохнул — Серёжа кидался метко. — Тебе повезло, понял? — травник бросил попытки и выпрямился. — Да, я закончил, но… — Разумовский замялся, будто размышляя — договорить или нет? — Что такое? — Олег разлепил глаза и сел на ветке прямо, ища травника взглядом. Он нашёлся прямо под деревом, у самого ствола, и Волк видел только его рыжую макушку. — Я просто хотел сказать тебе… — Серёжа опять запнулся, но тут же собрался с мыслями. — Я ухожу завтра. С утра, наверное, — он сглотнул и продолжил. — Понимаешь, я и так слишком задержался. Ты очень гостеприимный, и мне было с тобой очень весело, правда и… Олег легко, несмотря на свои габариты, спрыгнул с ветки позади Серёжи и рывком развернул его к себе. — Почему? — Олег стоял близко, почти вплотную и склонился над ним, смотря сверху вниз. Его большие ладони обхватывали Серёжины худенькие плечи полностью, и травник не мог произнести ни слова, глядя в его карие глаза, на суровые дуги бровей и морщинку между ними. — Почему так резко? Куда ты пойдешь один? — Олег чуть встряхнул его, приводя в чувства, и Серёжа наконец отмер. — Какая тебе разница? — он собрал всю волю в кулак и посмотрел Олегу прямо в глаза. — Ты же меня совсем не знаешь! — Разумовский встряхнул головой. Серёжа не понимал, что им движет, не понимал, почему он — стеснительный и робкий, вдруг грубит его спасителю, его другу, его Олегу в конце концов. Но ответ нашелся сам собой. Они не говорили друг с другом о первой встрече, утонув в эйфории нового знакомства. Не говорили о своих секретах, полагая что слишком мало друг друга знают, и это будет совершенно не к месту. И ни один из них не догадался, что именно это и оттягивало их сближение. И Серёжа не выдержал. Он никогда не отличался терпением или сдержанностью и теперь, рядом с Олегом, превратился в голые чувства, готовый взорваться от любого движения. — Расскажи мне! — он почти кричал. Олег сильнее сжал пальцы у него на плечах, но Серёжа только отмахнулся. — Расскажи мне кто ты, Олег! — он вырвался из чужой хватки, но его уже и не держали. Олег опустил глаза и просто слушал, понимая что был виноват в этом сам. — Я терпел, я не давил на тебя, но ты ведешь себя так, будто мы познакомились не неделю назад, будто имеешь право так обращаться со мной. — Серёжа кричал и кричал, и вдруг просто сник, затихнув и опустив голову, стоя напротив Олега. — Пожалуйста… Я хочу знать, прав ли я в своих догадках. — травник весь съежился, будто ожидая удара, и Олег не мог этого терпеть. Не мог видеть Серёжу на грани слёз. — Ты мне нравишься, ты отличный друг и собеседник и… Олег уже не слушал. Он вдруг выпрямился и решительно сделал шаг назад. Потом ещё и ещё. Травник замолк и непонимающе уставился на него. — Серёж, — Олег печально улыбнулся. — Ты только не бойся, хорошо? Прелая листва всколыхнулась и медленно стала опадать. Птицы в лесу замолкли и вдруг наступила такая тишина, что в ушах противно зазвенело. На месте Олега стоял огромный чёрный волк. Тот самый волк.

***

Серёжа не мог найти в себе силы пошевелиться или издать хотя бы один внятный звук. У него, казалось, онемела каждая клеточка тела, и он будто наблюдал за всем со стороны, как-то отдельно от своего тела. У травника были подозрения, догадки, свой собственный опыт в конце-концов. Он не был дураком и легко мог сложить два и два. Но Разумовскому в голову совсем не приходила мысль о том, что он может оказаться прав. У Серёжи были старые книги. Были рассказы религиозной мачехи. Был собственный опыт превращений и жалкие огрызки воспоминаний о родителях, помутневшие от времени. Но тот участок леса, на котором он жил — был самым обычным. Туда не заглядывал Леший, и русалки обходили его стороной. Книги он считал лишь выдумкой и детской сказкой. А словам мачехи он верил беспрекословно. Это — болезнь. Проклятие и ничего больше. Кто же знал, что проклят, да еще и опасен был не он один. Надо же, хоть в чём-то Серёжа в этом мире был не одинок. В любое другое время он бы горько усмехнулся на свою глупую шутку, но не сейчас. В нескольких шагах от него сидел Волк. Огромный, как лошадь и чёрный, как ночь. И это был Олег. Его Олег, его друг, которому он запустил шишку в лоб всего несколько минут назад. В голову полезли воспоминания о том дне. О том, как Волк — Олег — разрывал людей на клочки, выпускал им внутренности и ломал кости. Серёжу замутило, и он попятился, всё ещё не отрывая взгляда от замершего в напряжении Волка. Он не шевелился, не рычал, даже, казалось, не дышал, чтобы не напугать травника. Волк сел, вытянулся стрункой, как самый обычный дворовый пёс и внимательно наблюдал на Разумовским умными карими глазами. Серёжа обязательно заметил бы, что никакая опасность ему не грозит, но мозг подсказывал другое. Он бросится. Он укусит. Он порвет на клочки. Травник пятился и пятился, пока не запнулся о бугристый дубовый корень. Серёжа упал, больно ударился копчиком и крепко зажмурился, закрыв рот руками, чтобы не закричать. Страшно, страшно, страшно. Травник сжался у ствола дерева, почти как в тот день. Замер, перестал дышать, слился с дубовой корой и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он вдруг почувствовал… Язык? Влажный шершавый язык прошелся по его виску, ладоням, зажимающим рот, запястьям. Серёжа дрожал и думал лишь о том, что его, вероятно, просто собираются съесть, прямо как тех людей. Но Волк всё вылизывал и вылизывал его мокрым языком, и Разумовский не выдержал. Он приоткрыл один глаз, затем второй. Отнял руки от лица. В это время язык Волка прошелся по его шее, и Серёжа, не сдержавшись нервно хихикнул. Чужое горячее дыхание мурашками отозвалось на спине. Его не собирались есть. С ним просто играли. Это был всё тот же Олег. У животного были его глаза — глубокие карие. И смотрели они всё так же — немного грустно и по-доброму. Серёжа постарался вспомнить себя, когда проклятие неизбежно настигало его на Ивана Купала. Он не становился животным полностью, разум всё ещё был при нём. Он осмелел и аккуратно протянул правую руку. Волк не пошевелился, позволил положить ладонь на свою огромную голову. Пальцы утонули в мягкой черной шерсти, и Серёжа слегка сжал её в кулаке, чтобы тут же отпустить и потрепать Волка за ухом, как сделал бы это с дворовым щенком. Олегу это понравилось, и он глухо заворчал, подставляясь под ласку. Серёжа осторожно перебирал длинную шерсть и рассматривал животное спустя столько времени в близи, и это зрелище определенно стоило свеч. Зверь был не просто большим. Он был громадным. Чтобы подобраться поближе к Серёже и не возвышаться над ним, как скала, волк лёг на передние лапы и склонил мощную шею. Травник про себя порадовался, что тот не додумался положить голову ему на колени. Серёжу бы тогда наверняка придавило, как наковальней. Травник прошелся пальцами второй руки по волчьей морде, легко коснулся влажного носа и даже тронул верхнюю губу, всё же не решаясь её приподнять и посмотреть на клыки. Зверь, как впрочем и Олег, был величественным и красивым. Самым настоящим царём леса, и Серёжа невольно ему позавидовал. Он сам никогда на себя не смотрел, когда превращался, но почему-то был уверен, что выглядит куда хуже, чем его друг. «Интересно», — вдруг подумал травник. «Что знает Олег о своем проклятии?» Почему может обращаться по желанию, а не в определенный день в году, как по часам? Сам Серёжа обращался исключительно на Ивана Купала, забивался в какой-нибудь угол по старой привычке и просто ждал, когда же всё закончится, и он проснется человеком — таким же неловким и напуганным. Можно ли его расспросить? Вдруг он знает, как избавиться от проклятия? Вдруг поможет? Мысли роились в Серёжиной голове, перемешивались с воспоминаниями об убийствах, совершенных Олегом, и он разрывался на части. Одна половинка — добрая и любящая всё живое в этом мире — боялась и не понимала. Как можно было быть таким жестоким к живым существам, пусть и озлобленным? Другую же часть Серёжи интересовало только проклятие и всё с ним связанное. Но в одном они были согласны. На такого Олега — беззлобно ворчащего и жмурящегося от ласки у Серёжиных ног — злиться было невозможно. — Олег? — тихо, на пробу позвал Разумовский. Он не переставал перебирать в руках его шерсть на голове и шее, будто пытаясь уверить себя в реальности происходящего, и Олегу очень нравились приятные ощущения от подёргиваний. Волк, развалившийся у ног травника, тут же приоткрыл глаза и навострил уши. Серёжа решил, что это знак, что его слушают и продолжил. — Как давно ты… проклят? Волк приподнял голову, скинув с себя Серёжины руки, и непонимающе уставился на Разумовского, будто бы не понимая о каком проклятии идёт речь. И Олег действительно не понимал. Он ожидал, что Серёжа испугается, что будет плеваться в него молитвами, пусть не церковными, хорошо, а какими-нибудь своими заговорами и присказками. Разумовский испугался, как Олег и думал — это было неудивительно. Но он как-то подозрительно быстро переключился на что-то другое, занимающее его куда больше страха перед зверем. Проклятие. Олег уловил в Серёжином тихом напуганном голосе заинтересованность в этом вопросе, излишнюю для человека только что увидевшего всамделишного оборотня. Всё ещё больше усложнял тот факт, что Олег не знал как ответить на его вопрос, потому что он не был проклят. Олег мог обращаться с детства, и это не было болезнью. Пусть его способности приносили ему много проблем и боли раньше, пусть он не мог жить среди обычных людей — Олег ни за что не променял бы свой дар на обычную жизнь. Волк был его сутью, его характером, его индивидуальностью. Константой, которую невозможно было изменить. Гармоничное дитя природы, не подходящее под общие рамки. И всё же, что-то в Серёжиных словах было не так. Это было не его, напускное, заимствованное у кого-то другого. И Олег предполагал у кого. Он часто бывал в деревне, когда ходил на рынок или чтобы продать лишнюю дичь, и много раз слышал, как жители судачат о нечисти в лесу. Многие из них называли её проклятой. Все как один боялись Лешего, дрожали, когда пересказывали легенды о мавках и русалках и ненавидели даже безобидных самовил, путая их с юдами. Теперь настала очередь Олега складывать два и два. В их первую встречу он спас Серёжу от толпы разъяренных крестьян, загонявших его вилами. Как зверя. Что могло их так спровоцировать? Потом Серёжа упомянул о своем проклятии, но быстро замял тему, как-будто думал, что Олег может испугаться так же, как и люди из деревни. И теперь он вдруг называет Олегов дар проклятием? Сомнений быть не могло. Волк еще несколько секунд внимательно посмотрел в Серёжины ярко голубые глаза — распахнутые в ожидании и тревоге, и встал. Олег заметил, что Разумовский дёрнулся в страхе, когда он поднимался, и потому решив не шокировать его ещё больше, обошел дуб, под которым они сидели, и обратился там. Он прислонился спиной к шершавому стволу, выдохнул и закрыл глаза. Разумовский сидел по другую сторону ствола и Олег знал, что тот прислушивается в напряжении. — Серёж, — позвал он. Травник не ответил. — Ты тоже оборотень, да? По ту сторону послышалась какая-то возня, но на этот раз Олег решил дождаться, пока Серёжа ему ответит. Спустя ещё несколько секунд тишины, во время которой, казалось, замолкли даже птицы, Разумовский заговорил. — Я не знаю кто я. — он подтянул колени к груди и обессиленно в них уткнулся. — Мне говорили, что я проклят. Говорили, что я болен, что я нечисть. Серёжа утёр кулаком застывшие слёзы и невидяще уставился перед собой. — Да и кем ещё я могу быть, если обращаюсь не по своей воле и только один день в году? Олег не перебивал его, внимательно слушая и дожидаясь, пока тот закончит. — А я ведь думал, что я один. Серёжа горько усмехнулся, и у Олега от этих его слов всё внутри болезненно сжалось. — Скажи мне, — Разумовский говорил тихо, но с надрывом, — Как избавиться от этого проклятия? Оно принесло мне столько бед, а ты так легко его контролируешь. — Научи меня этому, прошу тебя. Олег не выдержал и вышел из-за дерева. Серёжа сидел всё там же, между корней, такой маленький и потерянный, что Олег без раздумий сел рядом и притянул его к себе, обхватив руками худые плечи. Разумовский уткнулся ему холодным носом куда-то за ворот рубашки, между шеей и плечом и рвано задышал, ловя губами воздух. Олег гладил его по спине большими теплыми ладонями, сквозь рубашку ощущая, как выпирают чужие позвонки, и смотрел, как солнце проглядывает сквозь пышную дубовую крону. — Это не болезнь и не проклятие, Серёж, — Олег говорил мягко, не прекращая перебирать чужие острые позвонки. — Это твой дар, то — кто ты есть. Тебе внушили, что ты неправильный, другой, но это не так. Травник в его руках задрожал, и Олег крепче прижал его к себе. — Тебя не научили, как пользоваться этим даром, но это не проблема, слышишь? — Я помогу тебе. Ты теперь не один. Мы вместе. Серёжу затрясло сильнее, и он расплакался, больше не в силах сдерживать внутри всю ту боль, которая копилась в нём годами. Он стискивал в руках чужую рубашку, быстро повлажневшую от слёз, а Олег тихо укачивал его, не говоря ни слова, но молча показывая, что он рядом.