Точка невозврата

Очередной мой визит в форт проходит под дождем, поэтому обещанная Рубинштейном прогулка сегодня точно отменяется. Она и так висела под вопросом, потому что состояние Разумовского «варьируется». Точно так же варьируется мое негативное настроение в сторону Вениамина Самуиловича, постоянно склоняясь к все более негативному. Повезло, что светские приемы и общение с клиентами меня закалили, и выдать дружелюбную маску я могу в любой ситуации. Не знаю, ведется ли до сих пор Рубинштейн на то, как я с обожанием на него смотрю, но попыток дать мне от ворот поворот он пока не делал. Есть предположение, что результаты эксперимента его до сих пор не удовлетворяют. Нет, это, конечно, интересно: дать одинокому (а как я выяснила, Разумовский и до заточения был довольно одинок, что уж говорить про после) человеку сочувствующую душу рядом, к которой он непременно привяжется, потому что так уж работает наша психика, а потом смотреть, как подопытный мучается. Можно лишать его возможности общаться, накачав препаратами. Можно намеренно подвергать меня опасности. Можно угрожать тем, что больше не даст мне приходить. Можно невзначай бросать намеки, что я тоже работаю на самого Рубинштейна. Вариантов — море, и все они интересные, если ты бессердечная скотина. Мудак. Я выхожу на берег и раздраженно сдергиваю капюшон толстовки. Она легкая, и толку от нее немного, я до нитки вымокла. Мужчина за штурвалом предлагает отвезти меня назад, но тут же получает отказ. Нет уж. Не знаю, почему, но мне кажется, что лучше не пропускать свои визиты. Не хочется, чтоб чертов псих, то есть психиатр, манипулировал Разумовским, рассказывая сказки о том, как я передумала приходить. Говорю же, мудак. — Ох, ничего себе, — шепчет медсестра в регистратуре, окидывая меня удивленным взглядом. — Вы же совсем вымокли! — Дождь пошел, — мрачно сообщаю и сдергиваю с плеча рюкзак, жду, когда санитар даст уже такой родной пластиковый ящик. — Давайте толстовку, — предлагает женщина и выходит из закрытого отсека. — Я хоть высушу, пока вы там будете. Денис, найди ей халат какой-нибудь. — Спасибо, — бормочу я, передавая медсестре тяжелую мокрую шмотку. Обернувшись, вижу уже знакомого санитара в маске, приближения которого не заметила. — Здрасьте. Тот машет мне рукой в знак приветствия и велит ждать его здесь, а сам уходит. Я топчусь на месте, потирая продрогшие плечи, отказываюсь от предложения налить горячего чаю. Санитар не даст взять с собой кружку в палату, а тратить время я не хочу. Денис возвращается с широким белым халатом и небрежно накидывает его на мои плечи. — Мокрый будет, — предупреждаю я. — Пусть. Идем. Вениамин Самуилович будет ждать там. Я следую за ним и по пути просовываю руки в рукава, запахиваю халат, будто это поможет согреться. Разумовский все еще не в своей палате, что совсем не радует, ибо в том крыле холоднее. Он сам-то там не простынет? Должно же Рубинштейну влететь, если пациент подхватит пневмонию? Или нет? — Не надо было приезжать сегодня, — говорит Денис, заворачивая за угол. — Не сахарная, не растаю. — Я не про дождь. Разумовский сегодня… — Чем вы его опять обкололи? — угрюмо спрашиваю, волком глядя на спину Дениса. — Честно? Не знаю, Ася. Ты же Ася? Он не в прострации, как обычно, наоборот. И он опасен. — Жизнь вообще небезопасная штука, можно карамелькой подавиться. Просто отведи меня к нему. — Вы же не были знакомы раньше. Так зачем тебе это? — Я не собираюсь тебе тут речь про моральные принципы толкать. Ты вряд ли знаешь, что это, раз участвуешь в… таком лечении. — Забавная ты, Ася, — говорит Денис помедлив. Я собираюсь ответить, но он качает головой и прикладывает палец к губам. А, пришли уже. Ясно. Санитар открывает дверь и пропускает меня вперед. Рубинштейн стоит возле решетки, и я ожидаю, что Разумовский сидит на полу или еще где, но нет. Он ходит по своей камере, низко опустив голову, что-то бормочет под нос. Движения дерганные, лица из-за волос не видно. На пару секунд Сережа замирает возле стены, потом резко подается назад и отбегает в другую сторону, хватается за голову. — Асенька, — вздыхает Рубинштейн и жестом предлагает подойти ближе. Я слушаюсь. — Сначала мы собирались вам позвонить и отменить встречу, но потом я вспомнил, что вы ранее изъявляли желание встретиться с Сергеем и тогда, когда он не мог полноценно заниматься. Я подумал, что это хорошая практика, полезная для него. И все же. — Вениамин Самуилович смотрит на Разумовского, который опять меряет шагами камеру. — Его состояние несколько ухудшилось. Вы еще и под дождь попали? — Немного, — уклончиво отвечаю, а ноги аж зудят от желания подойти ближе к камере. — Что с ним? — Он немного… обеспокоен. Боюсь, я не могу вас пропустить, пока пациент в таком состоянии. — Понимаю. Можно я хоть подойду к решеткам и попробую поговорить? — О, конечно, — благосклонно улыбается Рубинштейн. — Денис, встаньте здесь, поближе. На всякий случай. Можно подумать, его головорез хоть пальцем пошевелит, если Разумовский в меня вцепится. Я дожидаюсь, пока Денис займет свое место, а потом, уже не спрашивая повторно, подхожу ближе, берусь за стальные прутья. Рубинштейн остается здесь, что не сильно положительно сказывается на настроении и заставляет следить за словами. — Сергей, добрый день, — громко говорю я. Разумовский от моего голоса замирает, резко поворачивается, находит меня глазами. Несколько секунд ничего не происходит, я даже думаю позвать его снова, но тут он срывается с места и подлетает к решеткам, проворно хватается за халат в районе плеча. Я чудом удерживаюсь от того, чтобы отшатнуться, крепче вцепляюсь в прутья. Сжав ткань в кулаке, Сережа что-то лихорадочно шепчет, чуть ли не лбом вписавшись в решетку. Рядом оказывается Денис, который хочет взять Разумовского за руку. Я, не глядя, отталкиваю его. — Все в порядке, — говорит Рубинштейн. — Пока в порядке. — Потом я не успею, — замечает санитар, но послушно возвращается на место. — Сергей, — зову я, но Разумовский не реагирует. Тогда пытаюсь понять, что он там бормочет, но получается ухватить только разрозненные фразы «Я не хотел», «Просто пожар» и много вариаций «Я не хотел». Так мы далеко не уедем, и Вениамин Самуилович решит, что надо заканчивать сеанс. Я просовываю руки через решетку, игнорируя предупреждения Дениса, касаюсь дрожащего тела, скрытого под развязанной смирительной рубашкой. — Сергей, послушай, все хорошо, — неуверенно произношу, вздрагивая, когда другая его рука цепляется за халат на талии. Вот так вот вжиматься в холодные прутья мне совсем не улыбается, но от Разумовского буквально веет какой-то истерикой, поэтому я не сопротивляюсь. — Сергей? Сережа, ты слышишь? Я здесь. — Прости, — в отчаянии шепчет он. — Прости меня, прости, я не… Я не знаю, я не думал, не понимал, не понимал… — Тише, тише, — прошу я, поглаживая его по бокам, потому что до спины так не дотянусь. — Это же я, Ася. Тебе не за что извиняться передо мной. Разумовский дергается, смотрит в сторону и яростно мотает головой, выкрикивая: — Нет, нет! — Вениамин Самуилович, — зовет Денис, но Рубинштейн не отвечает. Наблюдает. Я поднимаю руки, касаюсь Сережиного лица, чтобы он не стукнулся головой об решетку, глажу по впалым щекам. Разумовский упирается лбом в прутья, рвано выдыхает. Я чуть сдвигаюсь, из-за чего он сжимает халат сильнее, обнимаю сгорбленную фигуру, как могу, закрываю от навязчивых галлюцинаций. — Прости, — чуть слышно продолжает Разумовский, которого уже почти трясет. — Ты мне ничего не сделал, — напоминаю, понизив голос. — Послушай, тебе нужно немного успокоиться, иначе он не позволит мне зайти в… в палату. Слово «камера» кажется очень жестоким, хоть по сути это она и есть. — Подыши чуть-чуть. Давай вместе? Вдох, медленный выдох. Давай. Как зовут второго? — Никак, — яростно шепчет Сережа. — Никак не зовут, никак! — Хорошо, хорошо, я поняла. А он может оставить тебя в покое на чуть-чуть? Чтобы я могла зайти, и мы бы поговорили. Может? Он здесь сейчас? Можно я к нему обращусь? Нам совсем немного времени нужно, пожалуйста. Успокойтесь оба, ладно? Тогда я смогу к вам зайти. И второй меня спокойно прикончит. Блин. Эта мысль пришла поздновато. Сережа в полном раздрае, получится у него контролировать второго в таком состоянии? Хотя, он же говорил, что тот не желает играть по правилам Рубинштейна. Ага, вчера не хотел, а сегодня резко захочет. Ладно, поздно уже. Разумовский старается особо не дергаться, только дышит тяжело. Хоть извиняться перестал. Я выжидаю еще минутку и отодвигаюсь. Дрожащие пальцы сжимают халат крепче. — Денис, откройте палату, — приказывает Рубинштейн. — Сереж, ты должен меня отпустить, — тихо-тихо говорю, чтобы услышал только он. — Тогда я зайду к тебе, хорошо? Отпусти. Пожалуйста. Разумовский медленно разжимает пальцы, а я убираю руки. Вместо халата он цепляется за прутья решетки. Санитар молча заходит в палату, я, поправляя измятую ткань, за ним. Денис садиться на стул в углу не торопится, и мне приходится обойти его, чтобы приблизиться к Разумовскому. Сейчас я чувствую себя уже не в такой безопасности, как за решеткой, но… Он не станет меня убивать прямо сейчас? Рубинштейн все еще смотрит, нечего его так радовать. Нет, определенно то падение с качели дало свои плоды. Я дотрагиваюсь до Сережиного плеча, он не реагирует. На попытки разговаривать с ним тоже. Плохо. Я бросаю быстрый взгляд на Рубинштейна. Тот задумчиво наблюдает за нами, поглаживая бороду. Козлиную. И сущность у него такая же. Вот только если эта сущность малого рогатого скота решит, что зрелище вряд ли когда-нибудь случится, то может выставить меня вон. И не только на сегодня. Ну мудак же. — Сереж, давай немного отойдем, — предлагаю и кладу ладонь на сжатый вокруг прута кулак. — Если не хочешь сегодня рисовать, можем просто поговорить. Я расскажу про новую выставку. Только решетку отпусти. Или ты мне что-нибудь расскажешь. Давай? Я хороший слушатель, вовлеченный. Пойдем. Пальцы со сбитыми костяшками разжимаются, Разумовский позволяет мне взять его за руку и отвести в сторону. По пути чуть не спотыкается, приходится поддержать. Нам тут только дополнительных травм не хватает. Усадив Сережу на кровать, я пристраиваюсь рядом, не выпуская его рук. Говорить сам он не хочет, только беспокойно оглядывается, зато слушает, иногда даже односложно отвечает. Я все-таки предлагаю порисовать в оставшееся время. Денис не советует. Рубинштейн разрешает, но не уходит, продолжает задумчиво наблюдать. Я почти готова предложить Разумовскому напасть на меня ради приличия, чтобы в следующий раз этот козел-экспериментатор не устроил что похуже. — Ты вымокла, — замечает Сережа, когда я перекидываю через плечо уже немного подсохшие волосы, чтобы не мешали рисовать зебру. Больше, конечно, мешают мои дрожащие от холода пальцы. Халат мало чем помогает. — Дождь пошел, когда я уже ехала, — объясняю, штрихуя полоску. — Катер открытый, укрыться негде было. Разумовский вдруг наклоняется, заставляя меня вздрогнуть и чуть ли не вскочить, но ничего криминального он не делает, только тянет скомканное в ногах кровати одеяло. Горечь в его быстром взгляде не оставляет сомнений — заметил. — Прости, — бормочу я, хоть и понимаю, что такая реакция более чем обоснована. Сережа не отвечает, лишь набрасывает мне на плечи тонкое одеяло и больше не смотрит в глаза. Я, не придумав ничего лучше, продолжаю рисовать чертову зебру и говорить про выставку. Уже когда Рубинштейн сообщает, что время вышло, замечаю, что взгляд Разумовского как-то расфокусирован, направлен не туда. Сам он будто вообще не слушает, что я говорю. Сунув карандаши и альбом в коробку у своих ног, тянусь, чтобы прикоснуться к Сереже. Он дергается, смотрит на меня с немым вопросом. — Это все еще я, — говорю, подняв руку. — Настоящая. Разумовский не отвечает, осторожно прикасается к моим пальцам кончиками своих. Сцепляю их в замок уже я, и этот жест кажется таким родным и комфортным. Совершенно неуместным здесь. Но не с ним. — На выход, — командует Денис, и я послушно встаю, в очередной раз обещаю вернуться в пятницу. Рубинштейн любезно открывает передо мной дверь в коридор, и я выдавливаю из себя любезную улыбку, чтоб не показать ему, как кошки на душе скребут. А лучше бы глаза ему выцарапали. — Довольно интересно, Асенька, — говорит доктор, стоит нам выйти из мрачного крыла. — Простите? — Вы совсем его не боитесь? — Я стараюсь, Вениамин Самуилович. Не хотелось бы все испортить. Я, конечно, понимаю, что он опасен, но… — Не думаю, что Сергей сможет навредить вам, Асенька. Мне кажется, он проникся к вам некоторой симпатией. Вот черт. Рубинштейн же не собирается?.. — Возможно, — осторожно отвечаю и, поежившись, добавляю: — Но он все равно пугает меня. Знаете… Он иногда так смотрит, что аж жуть берет. Будто вот-вот мне в глотку вцепится. — Это так, — внезапно подает голос Денис, идущий позади. Мы синхронно оборачиваемся, он пожимает плечами. — Я заметил. Все это выглядит… небезопасным. — Уверяю, Асенька, вам ничего не грозит, — произносит Рубинштейн с мягкой, почти отеческой, улыбочкой. — Я благодарен за вашу смелость. Настолько тяжелобольным людям порой очень не хватает простого человеческого внимания. — Это же все в рамках проекта? — уточняю, напустив неуверенности в голос. — Конечно, дорогая, конечно. Я буду ждать вас в пятницу. Если погода позволит, сделаю все, чтобы организовать Сергею небольшую прогулку. *** В пятницу погода не позволила. Дождь лил весь вчерашний день и льет сейчас, и я очень благодарна своему извозчику за навес. Зонт при мне, и я использую его, чтобы добраться до входа в Форт, после чего сдаю вместе с вещами. Рубинштейн мне сегодня время уделить не может, и я выражаю Василию большое сожаление по этому поводу. Тот лишь глаза закатывает, тихо обзывает меня альтернативно одаренной и ведет в крыло, которое я любовно называю мрачным. Разумовский сидит у стены возле кровати и вроде бы даже не обколот препаратами, но выглядит все равно не очень, будто не ел и не спал дня два. При моем появлении он не встает, лишь мажет по мне уставшим взглядом. Я забираю коробку у Василия и отправляюсь заниматься творческим просвещением. Санитар привычно устраивается в углу, зевает. — Привет, — улыбаюсь я, присев рядом с Разумовским. — Тебе сегодня получше. — Получше, — повторяет он, вяло усмехнувшись. — Извини, — виновато шепчу, быстро оглянувшись на Василия. Санитар копается в телефоне. — Сегодня тоже не получится на прогулку. — Ты рискуешь, Ася, — тихо говорит Разумовский, закрыв глаза. — Это того не стоит. — Ты выглядишь очень уставшим, — замечаю я. Он не отвечает, да и что тут скажешь-то? Не курорт и уж точно не нормальное лечебное учреждение. Мне очень хочется сказать ему, что я не сижу на месте, что я подключила сестру и с ее помощью еще нескольких адвокатов, и они готовятся разносить эту контору по кирпичику, но я молчу. Явно не самое подходящее место, чтобы откровенничать. — Ты настоящая? — как-то обреченно спрашивает Сережа и смотрит на меня. Такое чувство, что у него даже смущаться нет сил. — Вполне, — киваю я, протягиваю ему руку. Разумовский медлит, проходит несколько секунд прежде, чем он все-таки прикасается, соединяет наши пальцы. Взгляд синих глаз фокусируется на них, цепляется как за якорь. — Мы можем не рисовать сегодня, — предлагаю, видя сколько усилий ему требуется просто на то, чтобы держать глаза открытыми. — Ты совсем измотан. — Все нормально, — отстраненно возражает Сережа. — Я смогу. Не нужно уходить раньше. — Я и не собираюсь. Давай просто посидим? — Глянув в сторону Василия, тихо добавляю: — Рубинштейну наплевать, скорее всего, рисую я с тобой или нет, главное, чтобы мы были вместе. Я хочу добавить, что лишь бы был шанс меня придушить, но не делаю этого, потому что Разумовский потерянно повторяет: — Вместе… Ой, его соцсеть. Вряд ли хорошее воспоминание сейчас, скорее, как напоминание о падении на дно. — Можешь использовать это время, чтобы чуть-чуть поспать, — говорю я и сажусь ближе. Поколебавшись, все-таки протягиваю руки. Василий на стуле закатывает глаза. Разумовский смотрит в сторону кровати, будто прислушивается к чему-то. Кому-то. Надеюсь, его вторая личность хотя бы выглядит не сильно страшно. Сережа отводит взгляд и двигается ко мне, чуть ли не падает на мои колени. Я, кое-как дотянувшись, стаскиваю с кровати одеяло, чтобы накрыть его. Спохватившись, предлагаю переместиться туда, а не валяться на полу, но Разумовский быстро отказывается. Вывод напрашивается сам собой: он там кого-то видит. — Дура, — чуть слышно бормочет Василий. Я не реагирую. Сама знаю. *** Этим же вечером меня ждет сюрприз. Я стою на кухне и наливаю себе чай, когда слышу сзади шаги. В голове вихрем проносятся варианты, начиная с моей сестры и заканчивая бывшим мужем, но я ведь не слышала, как открывалась входная дверь. Не мог же Андрей пробраться в квартиру, пока меня нет, спрятаться, а теперь… Кого я обманываю? Мог, конечно, но сомневаюсь, что это он. Стараясь не дергаться, я ставлю чайник на плиту. И резким движением хватаю нож из подставки, оборачиваюсь. Сердце падает в пятки, потому что мне все-таки не послышалось. Я в ужасе смотрю на мужчину, застывшего в проеме двери. Одет он в черное, капюшон толстовки надвинут низко, медицинская маска мешает разглядеть лицо. — Нож тупой, — говорит он, и я его узнаю. — Денис? — ошарашенно уточняю, сжимая рукоять еще крепче. Он что, сталкер какой-то? Выследил меня и… И что? Зачем? Точно маньяк. — Я не маньяк, — будто в ответ на мои мысли произносит санитар. — Нам нужно поговорить. Я присяду, если ты не против? — Против. Денис, игнорируя ответ, проходит к столу и устраивается на стуле, задумчиво рассматривает меня темными глазами. Я думаю о том, смогу ли проскочить мимо в коридор. Там можно выбраться в подъезд и позвать на помощь. А если достать из кармана телефон? Нет, он вряд ли позволит мне позвонить, только разозлю этим. — Мне нужно кое-что узнать, — говорит Денис и указывает на соседний стул. Я остаюсь на месте. — Как хочешь. Речь о Разумовском. Я медленно подхожу к стулу и сажусь. Нож все равно остается недвусмысленно направлен в сторону санитара. Он достает телефон, что-то ищет, потом разворачивает дисплеем ко мне и включает видео. Я присматриваюсь и понимаю, что это с камеры, которая висит рядом с камерой Разумовского. Фигуру Сережи, одетую в белое, видно очень хорошо. Сначала он стоит возле стены, потом вдруг шагает вперед, пошатываясь, подходит к решеткам, чуть ли не влетает в них. — Зачем ты?.. — спрашиваю я, но Денис лишь кивает на телефон. Разумовский еле держится за прутья, вдруг протягивает руку через них, пытается до кого-то дотянуться, но перед ним никого нет. А потом я слышу это. Поднимаю взгляд на Дениса. — Теперь скажи мне: почему? — предлагает он, убирая телефон. — Я знаю, что вы не были знакомы раньше, не встречались, даже не общались. И знаю, что ты сейчас разводишь очень бурную деятельность. И вижу вот это. Почему? Я не знаю, что ответить. Тупо смотрю на него и понятия не имею, как толково объяснить, какого хрена не убежала из Форта сразу после окончания проекта. Точно так же не знаю, что сказать по поводу того, что Разумовский на том видео называл мое имя. Если это видел Рубинштейн, то он точно в ближайшее время не прогонит меня из Форта. Хоть один плюс. — Кто ты ему? — очень серьезно спрашивает Денис. И я смотрю на него уже по-новому. Интересуюсь в ответ: — А кто ты?