Точка невозврата

Погода сегодня не подкачала, но Рубинштейн нам в прогулке отказал, сославшись на занятость санитаров и возможную проверку в учреждении. Я посочувствовала насчет того, что глупые контролирующие органы мешают доктору работать, благополучно умолчав о том, что если у меня и адвокатов все получится, то скоро Вениамин Самуилович захочет надеть смирительную рубашку и мимикрировать под местность. Полина связалась с юристами Vmeste, и они тоже ухватились за идею. Повезло, что фактически компания все еще принадлежит Разумовскому, и особых кадровых перестановок не случилось. — Сегодня я разрешу Вам присутствовать во время нашей беседы, — говорит Рубинштейн, ведя меня по коридору. — Это может оказаться полезным для Сергея. Я, состроив серьезную мину, киваю. — Надеюсь, наши встречи хоть как-то помогают в вашей работе, Вениамин Самуилович. — Конечно, Асенька, конечно. Думаю, есть небольшие подвижки в состоянии пациента. Поймите меня правильно, Сергей здесь уже почти год, и даже такой прогресс, который кому-то может показаться крошечным, я расцениваю как огромный успех. — Думаете, на него так влияют занятия? — Думаю, на него так влияете вы, Асенька, — задумчиво отвечает Рубинштейн. — И это довольно интересно. — Могу я поинтересоваться, что именно интересно? — Хотя бы то, как Сергей сдерживает свою… болезнь, чтобы не напугать вас. Не свернуть мне шею. Ох уж эти врачебные недомолвки. — Это может как-то помочь ему выздороветь? — спрашиваю, останавливаясь возле решетки, за которой за металлическим столом уже сидит Разумовский, закованный в смирительную рубашку. — К сожалению, в случае Сергея полное выздоровление невозможно, — печально говорит Рубинштейн. — Поэтому я ищу способы максимально стабилизировать его состояние. Что ж, идемте, Асенька. Вы готовы? — Да. Похоже, рисковать своей шкурой добрый доктор не хочет, потому что Василий снимать с Разумовского смирительную рубашку явно не собирается. Я осторожно уточняю этот вопрос у Рубинштейна, но получаю отказ. Понятно. Значит, Вениамин Самуилович не сомневается, что второй с удовольствием в него вцепится, если появится такая возможность. Сложно его винить, самой с некоторых пор хочется, а я, вообще-то, человек, к насилию не склонный. — Добрый день, Сергей, — произносит Рубинштейн и садится напротив. — Сегодня Ася согласилась принять в нашей беседе участие. Надеюсь, вы не против? Разумовский с безразличным видом чуть заметно качает наклоненной головой. Волосы частично закрывают его лицо от доктора, но не от меня. Мы встречаемся на пару секунд взглядами, и я улыбаюсь ему. Рубинштейн указывает мне на единственный свободный стул справа от себя, и я без колебаний занимаю его. Заодно отмечаю, что стол прикручен к полу. Очаровательный местный колорит. Вениамин Самуилович для начала открывает карту пациента, бегло просматривает, говорит про какие-то прогрессы в лекарственной терапии. Затем за каким-то чертом начинает рассказывать мне, будто студентке на практике, как действует тот или иной препарат. Время тянет? Или решил смутить Разумовского тем, что называет мне количество лекарств, которыми Сережу пичкают? Напомнить бы дяде про врачебную этику и тайну, но ссориться пока рано. — Я очень далека от медицины, Вениамин Самуилович, — в конце концов, говорю, улучив момент, когда он отвлекается на карточку. — Для меня все это темный лес. — Глянув на Разумовского, ловлю его взгляд и добавляю: — Я уже и начало-то не помню. — О, не обращайте внимания, Асенька, это лишь мысли вслух, — смеется Рубинштейн и закрывает карту, берется за блокнот. — Что ж, начнем. Я слушаю, как доктор расспрашивает Разумовского о том, есть ли что-то новое в его снах, проявляет ли себя вторая личность, продолжает ли попытки контактировать и все такое прочее, и понимаю, что зря согласилась. Это явно должна быть приватная беседа, а Рубинштейн опять меня использует, чтобы выбить Разумовского из колеи. Я стараюсь сделать максимально незаинтересованное лицо и жду не дождусь момента, когда Вениамин Самуилович позволит нам начать занятие, чтобы извиниться перед Сережей. — Полагаю, мы почти закончили, — говорит Рубинштейн. — Вы говорили, что последние ваши сны пугают больше всего, потому что у них появился новый сюжет, верно? Не уточните детали? — Нет, — коротко отвечает Разумовский. — Ну зачем же так категорично? — удивляется доктор. — Вам не стоит ничего скрывать от меня. Я знаю, что вы кого-то звали сразу после пробуждения, но имя было иное, не такое, как в предыдущие разы. Козел. Я судорожно думаю, как отвлечь внимание, а Разумовский все молчит, глядя куда-то в сторону. — Ой, Вениамин Самуилович, я только что вспомнила, простите! — громко выдаю и тут же виновато смотрю на него, пробормотав извинения. — Что вы вспомнили, Асенька? — любезно интересуется доктор. Скорее всего, он не оценил вмешательства, но никак это не показывает. — Я принесла новые краски для сегодняшнего занятия, но оставила их внизу. Мне сказали, что нужно спросить у вас разрешения. — Вы упоминали об этом в моем кабинете, — прохладно говорит Рубинштейн. — Ой, — шепчу я, сникнув. — Простите. Совсем голова не пашет с этой выставкой. — Ничего страшного, дорогая, я распоряжусь, чтобы их принесли. Василий, сопроводите Сергея в палату. Асенька, вы можете пойти с ними. Один коридор мы минуем все вместе, а потом Рубинштейн сворачивает в другую сторону. Я сначала иду за Василием, но вдруг опомнившись, догоняю доктора и спрашиваю, можно ли снять смирительную рубашку. Он разрешает, конечно, ведь со скованными руками Сергей не сможет ни рисовать, ни проткнуть мне горло кисточкой. Последнее додумываю я, но это детали. Не могу отделаться от ощущения, что Рубинштейну его эксперимент уже надоел, ведь ожидаемого результата нет, а значит, смысла тоже. Надо поднажать на адвокатов. Краски нам приносит Денис, но сам не остается, уходит, поправив маску. Я стараюсь не обращать на него слишком пристальное внимание. Василий заводит нас в палату-камеру, дергает за смирительную рубашку и начинает ее развязывать со словами: — Даже не думай дергаться. А ты заканчивай на меня так пялиться. Последнее было уже мне. На рожон лезть не хочется, но противостоять обаянию Василия сложно, поэтому продолжаю смотреть и представлять, как радостно называю адвокатам имена, и те делают так, что обладатели этих самых имен смогут устроиться разве что смотрителями помойных крыс под мостом. Мечтать — дело невредное. Швырнув смирительную рубашку на койку, Василий отправляется на свой традиционный стул и достает телефон. С некоторых пор санитары даже не пытаются притворяться, что охраняют меня. — Как ты? — спрашиваю, подойдя чуть ближе к Разумовскому. — Прости за то, что согласилась на эту беседу, я не совсем понимала, о чем говорит Рубинштейн. — На это и был расчет, — слабо улыбается он и подрагивающими пальцами растирает плечи. Наверно, от такой фиксации мышцы ужасно затекают. — Не волнуйся, Ася. Спасибо, что… Что вспомнила о красках. — Дырявая память, — легкомысленно говорю, улыбнувшись. Сидеть на полу мне не очень хочется, поэтому я направляюсь к кровати и ставлю коробку рядом. Сережа следует за мной, присаживается на краешек. Робко смотрит на меня. — Ты хорошо выглядишь сегодня, — негромко произносит он. — Извини, я понимаю, что место неподходящее для… — Разумовский осматривает стены и расстроенно вздыхает. — Пожалуй, для чего угодно. — Спасибо, Сереж, — отзываюсь я, вываливая между нами карандаши. Кажется, лицо вот-вот треснет от улыбки, но раз уж она искренняя, то я готова терпеть. — Место как место, у меня воображение хорошее. Буду представлять, что мы в парке. — Мне нравится идея, — кивает он, опустив взгляд. — Я бы… — Разумовский вздрагивает, морщится. Качает головой. — Ничего, извини. — Ты бы с удовольствием погулял со мной в парке? — мягко предполагаю я. Он мычит что-то утвердительное. Вроде. — Было бы здорово. Надеюсь, Рубинштейн разрешит нам в следующий раз прогулку хотя бы во дворе. — Ты… Ты говорила, что принесла новые краски? Могу поклясться, что он собирался сказать что-то другое, но передумал. Я не пытаюсь давить, в конце концов, место тут совсем не подходящее для разговоров о личном. Я роюсь в коробке и достаю краски, попутно думая о том, что было бы здорово, обернись все иначе. Если бы Разумовский не был Чумным Доктором, если бы не сошел с ума. Мы бы могли познакомиться где-нибудь и… И. Что толку сейчас об этом рассуждать? Разумовский — Чумной Доктор, и мы оба сейчас в психбольнице. С той лишь разницей, что я выйду отсюда через полтора часа, а он вряд ли когда-нибудь получит свободу после всего содеянного. Даже учитывая то, что он не понимал, что творит. Поделом, наверно, да? Я смотрю на Сережу и в голове только одно: нет. Так не должно быть, нельзя лишать человека шанса на лечение, на искупление. Вот пусть адвокаты и разносят это место по кускам. И не только адвокаты. — Я хочу помочь тебе, — тихо-тихо говорю, пользуясь тем, что Василий давно положил на наше существование болт и сидит все равно в другом углу. — Потерпи еще немного, ладно? Думаю, что у меня получится. — Не нужно, — шепчет Разумовский, глядя на меня чуть ли не испуганно. — Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы. Я… Я понимаю, что заслужил это, правда понимаю. — Не это, — мрачно говорю я, обводя взглядом камеру. — Точно не это. Не волнуйся, со мной все будет в порядке. — Ася, — чуть слышно произносит Сережа, опустив голову, чтобы спрятаться за волосами. — Тот, другой… — Ты же его контролируешь сейчас, так? И у тебя получится еще лучше, если лечение будет адекватным. Так, — нарочито громко говорю я, взявшись за краски, — нам не принесли мольберт. Василий, не оставьте в беде! У нас инвентаря не хватает. *** Погода издевательски хороша и в следующий мой визит в Форт, вот только выводить гулять некого. Нет, Разумовский-то на месте, сидит в камере у стены и опять ни на что не реагирует. Такое чувство, что его сознание где-то далеко, и в подобной обстановке это даже кажется благом. Я переступаю через смятые листы, на которых начерканы шахматные партии, и опускаюсь рядом с ним на колени, зову его. Бесполезно, смотрит в пустоту. Денис сидит в углу на стуле, маска спущена на подбородок. На нас он внимания не обращает. Я тоже делаю вид, что ничего в наших прохладных отношениях не изменилась, лишь два почти незнакомых человека без совместных планов и обсуждений. — Я здесь, — негромко говорю, коснувшись плеча Разумовского. Вновь не получив никакой реакции, беру его за руку, воспроизвожу уже почти родной жест. Подрагивающие пальцы не сплетаются с моими в ответ. — Потерпи еще немного, — прошу я и, поддавшись порыву, глажу его по спутанным волосам. — Мы почти у цели. Я обещаю, я… Денис громко кашляет. Действует отрезвляюще, поэтому про «Сделаю все возможное» я не говорю. — Я посижу с тобой тут, ладно? Давай расскажу тебе что-нибудь? *** — Я устал, — говорит Разумовский, и его голос звучит совершенно безразлично, что вкупе с его болезненным видом тревожит в несколько раз сильнее. Он сидит у стены и смотрит в потолок, от него во все стороны веет безысходностью. Я откладываю скетчбук в сторону, двигаюсь ближе, чтобы взять его за руку. Сережа вздрагивает от прикосновения, а потом крепко сжимает мои пальцы. — Мы справимся, — заверяю я, улыбнувшись. — Мы, — повторяет Разумовский. — Конечно, мы. Я же обещала, так что теперь мы. Будем… — Мне снилось, как он убил тебя, Ася, — говорит Сережа, зажмурившись. — Как я убил тебя. Иногда мне снится, что все хорошо, что я исправляю все, что привело меня к Чумному Доктору, но он в итоге все равно ломает это. Снится, что мы с тобой встретились не здесь. — А где? — спрашиваю я, взяв его руку в обе ладони. — Это смешно, на самом деле. — Ну расскажи, — протягиваю, погладив ледяные пальцы. — Я не буду смеяться, обещаю. Честное пионерское. — Ты не была пионером, — шепчет Сережа, чуть улыбнувшись. — В душе я с ними. Так что? — Мне снилось, что ты случайно сбила меня на своей машине. — Держу пари, ты в том сне не устоял перед моими чарами. — Не устоял, — бормочет он, улыбнувшись шире. — Как можно устоять перед ними? — Пока ни у кого не получилось, — важно заявляю я. Разумовский тихо смеется, а я завороженно смотрю на него. Получается почти горько. — Прости меня, Ася, — говорит он, робко глядя в ответ. — Я понимаю, как это выглядит со стороны. — Да пусть выглядит, у нас тут только Вася, а ему не интересно. Расскажи мне еще что-нибудь. *** В день, когда все пошло прахом, солнце решило побаловать город теплом с самого утра. Рубинштейн наконец разрешил нам прогулку, и вот я стою в коридоре возле другого выхода и в компании Дениса жду, когда приведут Разумовского. Вениамин Самуилович тоже рядом, и во дворе он будет гулять с нами, что радости не добавляет. Однако я от нее чуть ли не сияю, все еще надеясь, что добрый доктор считает меня недалекой. Разумовского приводят в смирительной рубашке, и я почти сразу спрашиваю Рубинштейна, можно ли ее снять. Тот делает вид, что задумался, и в итоге разрешает, но отправляет одного из санитаров за наручниками. — Вениамин Самуилович, может быть, лучше заковать ему руки спереди? — интересуюсь я, когда санитар возвращается. — Вдруг он упадет? Еще повредит себе что-нибудь, а у вас потом неприятности будут. Так хоть руки успеет подставить. — Думаю, в этом есть смысл, — кивает Рубинштейн, помедлив. Растегивать смирительную рубашку я вызываюсь сама, потому что мне совсем не нравится, как обращаются с Разумовским санитары. Они, конечно, не обязаны с ним прямо любезничать, но мой список имен, на которые я жалуюсь адвокатам, пополняется. Роли не сыграет, но хоть душу отведу. Наручники на Сережу, как я и попросила, надевают спереди, и мы веселой процессией идем к двери на улицу. Чумной Доктор, художница без мозгов, врач-мудак и четыре санитара. С такой компанией не страшно в… Да везде страшно будет, если честно. Когда дверь открывается, Разумовский замирает на пороге, жмурится от яркого света. Я ловко вклиниваюсь между ним и Василием, который советует Сереже пошевеливаться, а потом и рядом становлюсь. Аккуратно взяв Разумовского за локоть, вывожу на крыльцо, и вместе мы спускаемся во двор. Не очень живописный, зато воздух свежий. — Все нормально? — спрашиваю я у Сережи. Выглядит он чересчур нервным и быстро кивает в ответ. — Хочешь вернуться? — Нет, — шепчет он. Воодушевившись ответом, я веду его дальше. Смотреть тут особо не на что, разговаривать в присутствии Рубинштейна не хочется, поэтому ходим молча. — Мне тоже снился сон, — все-таки тихо произношу, стараясь не оглядываться. — Мы на выставке познакомились. Только ты был одет как-то странно, и… — Забавно, — говорит Разумовский, а я понимаю, что это не Сережа на секунду позже, чем следовало бы. Схватив меня за локоть, он резко разворачивается, и я даже пискнуть не успеваю, как оказываюсь в кольце его рук. Он прижимает меня к себе, схватив за горло, и не обращает ни малейшего внимания на требования санитаров отпустить девушку. Рубинштейн с живым интересом наблюдает за происходящим, пока внутри меня разгорается паника. — Ну что, маленькая мышка? — издевательски ласково протягивает Разумовский. — Готова сыграть? Цепь наручников совсем не такая, как в кино, длиннее почти в два раза, и так удобно ложится на мою шею.