Точка невозврата

И все же ночь проходит благополучно. Утром Полина собирается позвонить на работу и сказать, что ей нужен отгул, но я уговариваю ее не делать этого. У меня-то свободный график, изменениям в нем удивляться некому, а вот отсутствие адвоката, который копал под Форт для Разумовского, может насторожить. Кого-нибудь. Не знаю. Я не уверена, что полиция купилась на то, что Сережа попытался сбежать и утонул. В конце концов, Полина уходит, обещая вернуться в обед и завести кое-какие вещи. У меня от мужских почти ничего не осталось. Проводив ее, я возвращаюсь в спальню и в дальнем углу шкафа нахожу черные спортивные штаны и серую футболку. Поковырявшись, даже тапочки откапываю. Большеватые, но сойдет пока. Поправляю простынь на зеркале и иду читать инструкцию, как его вообще снять. С первых же строк становится понятно, что легко не будет, поэтому я попросту отправляюсь за инструментами в коридор и жду, когда Разумовский проснется. Таблетки я заранее сложила на тумбочке и стакан воды тоже принесла, поэтому первое, что мы делаем после пробуждения, — это пьем лекарства. Я даже примерно не представляю, насколько ему может быть больно, и искренне восхищаюсь его стойкостью. И с облегчением выдыхаю, увидев синие глаза. Второй еще плохо открывается, но отек немного спал. — Как ты? — спрашиваю раз в сотый за последние пару дней. — Жив, — бормочет Сережа, осматриваясь. — Ты в моей спальне. Не знаю, помнишь ли ты, но я говорила, что живу одна. Здесь безопасно. Вот только у моего младшего брата есть ключи. Это плохо. Надо будет позвонить Полине, спросить совета. Я могу слечь с очень заразным гриппом на пару недель. Хм, а что, вариант недурен. — Ася, — зовет Сережа и пытается сесть самостоятельно. Я подхожу ближе, готовая поддержать его, но у него получается. — Где Олег? — Арестован, — честно отвечаю и пристраиваюсь рядом на краю кровати. — Пока это все, что известно. Твое тело ищут в реке. Гром не рассказал правду. — Я не могу бросить его за решеткой, — шепчет Разумовский, глядя на свои поцарапанные пальцы. — Я знаю, что он… Что делал, но я не могу… — Давай решать проблемы по мере поступления? Сначала тебе нужно залечить раны, потом будем думать, что делать с Волковым. Договорились? Я беру его за руку, и Сережа благодарно кивает. — Мои таблетки, — говорит он и испуганно смотрит на меня. — Ася, я обронил их в студии? Ты не забирала? Я открываю рот, чтобы ответить, но говорю совсем не то, что собиралась: — Нет. Прости. — Я ведь даже не знаю названия, — чуть слышно бормочет Сережа и вцепляется в мою руку обеими своими. — Ася, нужно достать их. Без них он снова может взять контроль, я не смогу сдерживать его, он навредит тебе и… — Тихо, тихо, подожди, — прошу я и сажусь ближе. Свободной рукой глажу его по щеке. — Я уверена, что ты справишься и без них, ведь… — Ты не понимаешь! — трясет головой Разумовский. — С ними я хотя бы не слышу его, не вижу, не… — Сережа, пожалуйста, успокойся. Мы найдем другое лекарство, хорошо? Лучше не доверять тому, что давал Рубинштейн. — Я боюсь, что он сделает тебе больно, — шепчет Разумовский. — Что я не сдержу его. Не выдержав его несчастного вида, двигаюсь совсем близко и обнимаю, стараясь не повредить ранам. На нем в принципе-то живого места мало осталось, одни синяки чего стоят. Сережа колеблется, потом осторожно прижимает меня к себе, выдохнув. Только сейчас приходит осознание, что с поимки Чумного Доктора прошел год. Разумовский год провел в Форте, подвергался экспериментам проклятого Рубинштейна, и черт знает, чем этот эскулап его пичкал. Нет. Красные таблетки лучше выбросить. Боже, целый год в том отвратительном месте, просто уму не постижимо. — Прости за все это, — тихо произносит Сережа, когда я отстраняюсь. — Столько неприятностей из-за меня, я… Как я могу тебе отплатить? Только скажи, и я все сделаю, что угодно… — Прямо что угодно? — уточняю, и он кивает, поморщившись от этого движения. — Отлично. Тогда сейчас у нас увлекательный квест: тебе нужно принять душ, сделать перевязку и все-таки переодеться. Не то что бы я жалуюсь на созерцание твоего голого торса, но все же. Лучше не рисковать простудой от какого-нибудь сквозняка. Разумовский, кажется, только сейчас понимает, что на нем надеты только штаны. Я наблюдаю, как бледные щеки стремительно заливает краска, и еле сдерживаюсь от напоминания о том, что после всего пережитого вместе ему вряд ли стоит стесняться. Сжалившись над человеком, иду откапывать из шкафа свой розовый халат. Накинув его Сереже на плечи, помогаю встать на ноги, двигаю к нему тапочки. Хочется стукнуть себя по лбу, когда вижу ступни. Блин, точно, там ведь тоже есть несколько царапин. Ладно, это потом. — У меня где-то точно валяется запасная зубная щетка, — бормочу я, пока мы бредем в коридор. — Сейчас найду. Там Валя, который тебя зашивал, оставил рекомендации по тому, как не намочить повязки. И… Просто не упади в обморок. Последнее я говорю, когда мы доходим до туалета. Отправив туда Разумовского, иду в ванную искать ту самую щетку. Я точно покупала одну, где-то здесь должна быть. Или на второй полке. Места в ванной мало, поэтому шкафчик висит прямо над стиралкой, из-за чего не очень удобно обшаривать третью полку, но я справляюсь и достаю оттуда запакованную зубную щетку. Кладу ее на узкую тумбочку возле раковины, после чего туда же пристраиваю одежду и полотенце. Еще одним завешиваю зеркало. Обернувшись, вижу Сережу в дверном проеме. — Тебе может понадобиться помощь, — говорю я, просматривая рекомендации Валентина. — Я сам, — быстро говорит Разумовский. Опять хочется напомнить ему, что сейчас не самое подходящее время для стеснения, но я решаю оставить человеку хоть какое-то личное пространство. Этого явно не хватало в Форте, сомневаюсь, что тамошние сотрудники церемонятся с пациентами. — Я буду за дверью, — предупреждаю, пропуская его в ванную. — Если станет плохо — сразу зови. Футболку не надевай. Во-первых, все равно перевязку делать, во-вторых, руки тебе поднимать нельзя. — Я понял, — бормочет Сережа. — Спасибо, Ася. — Я тут, — напоминаю и закрываю дверь. Спустя минуту слышу, как шумит вода, и, привалившись к стене, жду. Времени проходит прилично, я даже один раз уточняю у Сережи, все ли нормально, но он отзывается, так что на штурм не иду. Самое веселое нас ждет после того, как Разумовский выходит. Заметив влажные волосы, понимаю, почему так долго. Лучше бы позволил помочь, вот серьезно. Я помогаю ему вернуться в спальню, стелю на кровать поверх белья старую простынь и укладываю на нее Сережу. Потом иду собирать все, что понадобится для перевязки, руководствуясь записями Валентина. — Я постараюсь аккуратно, — обещаю, вернувшись в спальню. Сережа кивает. — Сначала нужно развязать. Разумовский кое-как садится, а я снимаю с него бинты, кидаю их на пол. Сережа отворачивается и отчаянно старается на меня не смотреть. Мы сидим очень близко друг к другу, и сейчас у него в организме осталось не так уж много лекарств, туманящих мозг, так что ему явно неловко. — Ложись, — командую, закончив с бинтами. — Сейчас нам надо размочить оставшуюся часть повязок. И это самое сложное, потому что они присохли. Черт. Я щедро поливаю их водой, и мы ждем некоторое время. Сережа, кажется, не знает куда себя деть от смущения, я же все еще думаю, что смущаться сейчас глупо. Но это я, у меня характер совсем другой. Если исходить из того, что я читала о Разумовском, то он самый настоящий интроверт, и ему, наверно, тяжело все это дается. А ведь он меня поцеловал. Я отворачиваюсь к аптечке, перебираю ее содержимое. Он ведь и правда поцеловал меня. Да, тогда были обстоятельства, настраивающие на отчаянный лад, но все же. — Давай попробуем, — говорю я и начинаю аккуратно отделять повязки от кожи. Ох, мать моя. Швы не разошлись, но выглядит все это… Жуть. Сглолтнув, кидаю оставшиеся бинты на пол. Так, обработка. Да, обработка. Сейчас. — Ася, как ты? — спрашивает Разумовский, осторожно тронув меня за колено. — Послушай, если тебе плохо, то давай я сам. Ася? Сам, ага. Бледный как смерть, на лбу испарина. Да и я не лучше, думаю, но хотя бы без огнестрела. Чудо просто, что пуля не задела ничего жизненноважного. — Сейчас, дай мне подышать, — прошу я и улыбаюсь. — Не каждый день у меня в кровати такой шикарный мужчина оказывается. Разумовский краснеет еще больше и отворачивается, но я успеваю заметить на его лице горькую усмешку. Так. — Сережа. — Взяв его за руку, глажу сбитые костяшки. — Я говорю серьезно. Все эти синяки и раны — проходящее, и я отлично знаю, что под ними. — Психопат, — тихо говорит он. — Нет, охренительно красивый мужик. Уставший и замученный, но это дело поправимое. И ты сейчас правда собрался сомневаться в себе? Девушка запала на тебя даже в психушке, настолько, что выкрала оттуда и из-под носа у полиции. Так, давай обработаем все-таки. Сказанное до Разумовского доходит не сразу. Пока я вожусь с раствором, он медленно поворачивает голову и смотрит на меня расширенными от удивления глазами. Я не отвлекаюсь от ран, потому что собранная в кучу смелость грозит рассыпаться, но все-таки добавляю: — Мне казалось, это было понятно, когда я поцеловала тебя в ответ. И поцелую еще раз, если согласишься что-нибудь поесть. — Ладно, — оторопело соглашается Разумовский. Сережа мужественно терпит, пока я заканчиваю с огнестрельными ранами и перевязываю его новыми бинтами, потом дает обработать лицо и руки. Возражать начинает, когда лезу к ступням. Я замечаю, что будет обидно, если мы справимся с проникающими ранениями, а он загнется от инфекции в царапине. Сникнув, больше не сопротивляется. После помогаю ему надеть футболку, пересаживаю в кресло и все-таки расстилаю нормально кровать. Как раз перед всем этим успела поменять постельное, так что вообще удачно. — А где будешь спать ты? — с беспокойством спрашивает Сережа. — В студии лежит надувной матрас, в гостиной есть диван. Даже выбрать могу, не переживай. — Ася, — хмурится он. — Я не… — Сережа, не начинай. Я и без тебя в студии в основном спала, так что все нормально. Ложись, я принесу тебе поесть. — Я могу дойти. — А можешь упасть в обморок по дороге, мне потом тебя тащить. Ложись давай. Я уношу грязные бинты, выбрасываю их в мусорку, потом достаю из шкафчика тарелку. Валентин писал, что нужно что-то легкое, чтобы не перегружать организм, и Полина успела даже куриный суп сварить. Потрясающая женщина. Его я и наливаю, заодно делаю слабый теплый чай и иду обратно в спальню. Подложив Сереже под спину две подушки, ставлю ему на колени тарелку. С ложечки его кормить не приходится, хотя руки у него дрожат довольно сильно. — Вечером приедет Полина и привезет тебе что-то из одежды и… Да там список целый, я с ней по гроб не расплачусь. — Я… — начинает было он, но тут же уточняю: — Это образно. Может, есть какие-то пожелания? Хочешь чего-то? Разумовский качает головой, уставившись в кружку, которой я заменила пустую тарелку. — Нет, Ася, спасибо, — тихо говорит он. — Я… Если честно, я все еще не до конца верю, что это все настоящее. Знаешь, будет жестоко, если я проснусь опять… там. Он отпивает чай, стискивая подрагивающими пальцами кружку. — Так уже было, да? — спрашиваю, и внутри все сжимается от боли за эту несчастную душу. — Иногда, — отвечает он. — Сейчас все по-настоящему. — И ты настоящая? — шепчет Сережа. Я беру его за руку и повторяю тот самый жест из Форта, касание сначала кончиками пальцев, после чего Разумовский крепко сжимает мою ладонь. — И я настоящая. Я здесь, с тобой. Мы у меня дома, и я ни за что не верну тебя обратно в Форт. Ты в безопасности. — Спасибо, — выдыхает Разумовский и робко смотрит на меня из-под упавших на лицо волос. — Я… Я выполнил условия? — Что? Сережа кивает в сторону тумбочки, на которой стоит пустая тарелка. У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, о чем он. Улыбнувшись, сажусь ближе и говорю: — Выполнил. Можно? Сережа шепчет короткое: — Да. Я тянусь к нему, отвожу от лица волосы, глажу щеку с лихорадочным румянцем, а потом бережно касаюсь его губ своими. Поцелуй легкий, почти целомудренный, но от него так хорошо, что бабочки в животе — это слабо сказано. Сережа несмело кладет мне ладонь на щеку, ласково гладит. — Ты чудо, Сережа, правда, — шепчу я, отстранившись. — И очень мне нравишься. А теперь отдыхай. Мне еще нужно дверцу со шкафа снять. — Спасибо, я… Что?..