Точка невозврата

Проблемы настигают нас в тот день, когда мы дружно смотрим трансляцию судилища над Громом. Нет, его заявление про правоту Разумовского мне до лампочки. Странновато, конечно, но в целом параллельно, я майора знать не знаю, если честно. Я бы, может, и задумалась, но меня с утра больше беспокоит сам Разумовский. Уж очень вялый, да и в целом выглядит паршиво. Утверждает, как обычно, обратное, но я, заметив неладное еще утром, присматриваюсь к нему полдня. Да, кажется, у нас проблемы. Ранее трое суток мы пережили без глобальных новостей и проблем, просто тихо-мирно готовились выкрасть из-под стражи слегка чокнутого террориста. Шура завербовал нескольких наемников со стороны, но только троих. На мой взгляд, этого катастрофически недостаточно, он же говорит, что более чем. Я, в конце концов, решаю довериться профессионалу. А профессионал говорит, что процентов девяносто возможных наемников откажутся работать, как только услышат про цель, потом еще и сольют эту информацию кому-нибудь. Такого нам не надо. Волкова нынче одинаково ненавидят со всех сторон, поэтому ничего удивительного. Сережа все это время готовил почву для того, чтобы нам не пришлось красть его дружка прямо из СИЗО. Надо будет всего лишь ограбить фургон, который будет Волкова перевозить из одного отделения в другое. Сложность как раз в том, чтобы обставить все логично, дабы ни у кого не возникло вопросов, зачем его туда-сюда таскать. А я… Ну, я рисовала. И своими делами потихоньку занималась. Заодно следила, чтобы Разумовский не откинулся раньше времени. Сейчас начинаю подозревать, что последнюю задачу провалила. После трансляции Разумовский отправляется снова в студию, чтобы продолжить работу, я тащусь следом. Наблюдаю за ним пару минут, стоя в проеме, потом захожу. Сначала иду к окну, делая вид, что меня очень занимает улица за ним, потом приближаюсь к Сереже. Все ухищрения для того, чтобы он не дергался от неожиданности. У него поводов и так предостаточно. — Ты точно в порядке? — спрашиваю, коснувшись его руки. — Да, я… Ни черта он не в порядке. Кожа горячая, будто печку трогаешь. Разумовский замолкает, потому что я прикладываю ладонь к его лбу. Эффект тот же. — Сережа, ну елки-палки, какое «в порядке»? У тебя жар! — Других симптомов нет, — бормочет он, виновато глядя на меня. — Я думал, что пройдет, мне немного осталось. — Симптомов, — повторяю, доставая из кармана телефон. Просто фантастика. У него же такие раны, тут на любое недомогание надо реагировать. Вместо того, чтобы ругаться без толку, набираю нужный номер. — Я звоню Валентину. Разумовский не спорит, лишь закрывает глаза и трет лицо ладонью. Ну как можно так наплевательски относиться к своему здоровью после всего пережитого? Как? Ладно, там где-то икает одна Полина, которая помнит, как я чуть не загнулась от обычной простуды, потому что «само пройдет», и Саша, который вряд ли забудет пневмонию, организованную мною себе же из-за собственной небрежности. Но это другое, да. В меня хотя бы не стреляли! — Совсем паршиво? — уточняю у Сережи, договорившись с Валентином. — Немного, — шепчет он, бесцельным взглядом сверля монитор. — Извини. — Давай ты полежишь, а? За пару часов ничего страшного не произойдет. К тому же, работая в таком состоянии, можешь наделать ошибок. Последние слова действуют, и Сережа все-таки встает, нетвердым шагом направляется к матрасу. Я предлагала ему пару раз вернуться на кровать, но он крайне вежливо отказывался. Смысла нам спать в разных комнатах особого нет, учитывая регулярность его кошмаров. Часто он несколько дезориентирован после них, и лучше, если рядом кто-то есть. Помимо Птицы. За этим тоже надо присматривать, вдруг пойдет херню творить. Не остановлю, так хоть возглавлю. Разумовский съеживается под одеялом, а мне хочется материться. Вместо этого иду в спальню, где в ящике тумбочки хранится термометр. Недавно электронный как раз купила, и спустя пару минут по студии разносится крайне тревожный писк. Увидев на дисплее тридцать девять и один, я подумываю присоединиться к термометру. Возмущения проглатываю, это будет все равно, что с пьяным ругаться. Толку — ровно ноль, порой даже в минус. Проспится — поговорим, а пока я еще раз позвоню Валентину и напомню про срочность. Клянусь, если бы Разумовский столько не пообещал ему за помощь, добрый доктор давно бы послал меня в места, не столь отдаленные. Например, туда, куда я отправляю Шуру, заикнувшегося про промедление. Хорошо, что наш новый невольный друг отличается умом и сообразительностью, в отличие от некоторой птицы-говоруна, и сразу отправляется. На кухню, правда, а не в том место, которое я называю, но и так нормально. Валентин на сей раз приезжает один, я даже украдкой вздыхаю с облегчением. Нет, моя благодарность Полине не знает границ за то, что помогла не дать Разумовскому скопытиться окончательно, и все же чувствовать на себе ее внимательно-осуждающий взгляд немного надоело. А это она еще не знает, что младшая сестра не просто волонтерством занялась и выхаживает раненых программистов, но и голову от них теряет. Нет, сей аспект оставим за кадром. Ну, как и то, что мы собрались выколупывать Волкова из СИЗО, хотя я бы, повторюсь, оставила там. — Раны выглядят нормально, — бормочет Валентин, осматривая плоды своих трудов. — Симптомов катаральных нет, значит… — Что? — уточняю я после паузы. — Да хрен его знает, что, — емко сообщает он и лезет в свою большую сумку. Я с подозрением рассматриваю предметы, которые Валентин оттуда достает. — Глянем, что там с кровью. А, так вот для чего всего это. И сумка не простая, оказывается, вон сколько пакетов с медицинским льдом. Или в таких обычный лед? Чем отличается обычный от медицинского? И лед ли там? Боже, о чем я думаю? Вот самое время просвещаться. — С кровью? — испуганно переспрашивает Сережа, расширенными глазами глядя на герметично упакованные пробирки. — Ага. Я с тобой и так кучу правил нарушил, так что давай теперь все по уму сделаем. Отдам материал в лабораторию под чужим именем, там свои люди. Если все нормально пойдет, — Валентин, кряхтя, встает и идет к столу, где Разумовский установил компьютер, — то хоть поймем, что еще тебе назначить. — Температура-то такая от чего? — уточняю, следуя за ним. Мужчина отодвигает клавиатуру и раскладывает на свободном пространстве свои инструменты. Напоминает старую районную поликлинику, прямо как в детстве. — Да я ж откуда знаю? — пожимает плечами Валентин. — Вот и глянем. Давай сюда. Он указывает на стул, а Разумовский начинает вставать. Делает это очень медленно, и подозреваю, что дело не в высокой температуре или другом недомогании. Сколько раз в него иголками тыкали за этот год? — Не боись, мы ж для дела, — добродушно напоминает Валентин, когда до предела бледный Сережа садится на стул. — Ты нурофенчик-то выпей потом, пока я с анализами не разберусь. Скажу, конечно, чтобы по цито сделали то, что возможно, остальное ждать придется. Не дрейфь, прорвемся. Давай руку. Сережа слушается. Выглядит при этом так, будто его на эшафот привели. Я сочувственно поглаживаю его по плечу. Сама не люблю кровь сдавать, тут же все гораздо хуже. Разумовский вздрагивает, когда игла прошивает кожу на сгибе локтя, потом просто смотрит в другую сторону. Все-таки нормальное обследование было бы очень не лишним. Довезет Валентин кровь эту до лаборатории? Ему, конечно, лучше знать, как все делается. Меня просто приводит в ужас то, что нам приходится делать подобные вещи в таких кустарных условиях. Наверно, было бы легче, если б Сережа уже был не в России. Нахмурившись, отгоняю эту мысль и тоску, что неизбежно следует за ней. Без Волкова он бы вряд ли уехал, так что можно будет сказать «спасибо» придурку за лишние дни вместе. Закончив, Валентин пакует все в свою сумку и повторяет совет про нурофен. — У меня только ибуклин есть, — бормочу я, вспоминая, что у нас в аптечке осталось. — Сойдет. Таблетку, а дальше ждите, когда вернусь. — Валентин смотрит на наручные часы и вздыхает. — Ночью, скорее всего. Звони, если хуже станет. Поводив его, возвращаюсь в спальню. Разумовский, сгибая руку в локте, другой что-то рассеянно печатает. Зрелище крайне удручающее. Я пальцем стучу его по плечу, на что он лишь кивает и, щелкнув по клавише последний раз, переползает обратно на матрас. Закусив губу, отправляюсь за аптечкой. Что случилось-то? Я опасалась подобных реакция до того, как сняли швы, думала, что после уже не так страшно все будет. Казалось бы, основные бедствия мы пережили в первые дни после ранения, но нет, видимо. Сережа безропотно пьет таблетку, и даже Птица, судя по всему, не возмущается. Либо ему тоже паршиво, либо свалил в свой злодейский делирий. Оба варианта меня устраивают, пока его нет. Я закрываю бутылку с водой, ставлю возле матраса. Сама тоже сажусь рядом на пол. — До послезавтра оклемается? — спрашивает Шура, возникая в дверях. — Нам не вариант переносить. — Сгинь, а? — мрачно прошу, глянув на него. — Мы не будем переносить, — тихо говорит Сережа, закрыв глаза. — Сделаем так, как планировали. — Ну ладно, — бормочет наемник, скрываясь в коридоре. — Прости, Ася, — еще тише произносит Разумовский. Я ласково глажу его по щеке и качаю головой. — Не за что. Отдохни, я посижу с тобой. По плану — значит, по плану. Справедливости ради, Волков все-таки спас мне жизнь, вмешался, когда Рубинштейн запер меня в клетке с тем психом. Отдам долг. Это не мешает считать его мудаком, так что все в порядке. Когда Сережа засыпает, я еще некоторое время сижу рядом, а потом иду на кухню, где Шура меланхолично жует печенье. Сев напротив, предлагаю еще раз обсудить наши действия. Заодно спрашиваю, нашел ли наемник место, где Волков сможет залечь на дно после побега, потому что здесь ему не то чтобы не рады, я согласна терпеть Олега ради Разумовского. Вот только Гром первым делом явится именно сюда, когда узнает про то, что «Призрак» на свободе. Мне не сильно хочется превращать свою квартиру в поле битвы. Не знаю, что там дальше будет с майором, посадят его на испытательный срок или просто выгонят из полиции, но я уверена, что он придет ко мне, с погонами или без. Разве что его самого упекут в тюрьму, он все-таки неслабо так накуролесил, пока искал Волкова. Нет, я не желаю ему подобной участи, Гром вроде неплохой человек, уж точно хороший полицейский. Вспомнит он про это, когда придет ко мне на разборки? — Разумовский все придумал, — кивает Шура, комкая упаковку от печенья. — Есть у него надежное место. По его словам. — Только не говори, что мы полезем в башню Vmeste, — тоскливо прошу я. — Спрятаться у всех под носом — по-своему гениально. — Шура. Мы же не полезем в башню Vmeste? — Не, не станем. За кого ты меня принимаешь, женщина? Я, если забыла, служил в одном отряде с Волковым. — Под башню? Шура закатывает глаза. — Пока нет, она Хольтовская все-таки. Увидишь, короче, не нагнетай. Точно, псих этот, который отхватил от Волкова в студии, выкупил ведь контрольный пакет компании Разумовского. Интересно, это тоже была часть плана Птицы или Хольт сам подсуетился? Надо будет спросить, интересно же. Валентин, как и обещал, заявляется ночью, почти в половину второго. Сообщение о том, что придет сегодня, он мне отправил часа два назад, поэтому я не сплю, жду его. День прошел более-менее, не считая того, что Шура отлучился вечером, чтобы все подготовить с наемниками, и до сих пор не вернулся. Надеюсь, его там не пришили. Во-первых, он мне уже начал нравится, забавный хотя бы, во-вторых, как мы без него будем вытаскивать Волкова, не знаю. Разумовский чувствует себя немного получше после лекарства, но даже если он полностью оклемается, вдвоем мы не справимся. Проще будет сразу пойти в полицию и сдаться, время сэкономим им и себе. — Держи. — Валентин сует мне какую-то металлическую палку на ножках, в которой я запоздало узнаю стойку для капельниц. Сам он поправляет сумку на плече и решительно идет в сторону студии. — Шаманить будем. Я смотрю на палку в своих руках. Ну, такой можно хорошую такую «аваду кедавру» прописать. Ухватив ее поудобнее, топаю следом. Сережа не спит, медленно садится и теперь во все глаза смотрит на нас. — А ты как хотел? — разводит руками Валентин. — Мы не в боевике, где люди после автоматной очереди перевязываются и дальше прыгают. Организм твой, кстати, еще неплохо держится, но предел не за горами. Три дня покапаешься, два раза в день, и я тебе еще колес накупил. Да и не только. Должен будешь, короче. — Валя, не наглей, — говорю я, на что он лишь рукой машет. — Значит, ты будешь приходить два раза в день? — Вот тут ты, зайка, не угадала, — бормочет Валентин, опустив сумку рядом с матрасом. На перепуганного Сережу смотреть страшно, того и гляди сейчас кони двинет от ужаса. Я подтаскиваю стойку ближе и, установив ее, сажусь рядом с Разумовским, беру его дрожащую руку в свои. Валентин, роясь в своей сумку, продолжает: — Я, знаешь ли, работаю с такими людьми, которые, не найдя меня на месте в рабочее время, будут проявлять слишком много интереса к тому, где ж я прохлаждаюсь. Поэтому сейчас с тобой по-быстрому практическое занятие устроим. — Практическое… что? — уточняю, холодея внутри. Он… Он хочет, чтобы я сама?.. — Давай без обмороков, — произносит Валентин, строго глянув на меня. — Я нашатырь забыл. Не корчись, девуль, катетер в вену, а дальше легко, чисто санацию делать, чтобы все нормально было. Чего-чего? Он что, издевается? Судя по взгляду Сережи, он с моими мыслями полностью солидарен. Валентин, заметив наши бледные лица с разной степенью ужаса, оставляет в покое сумку и долго и нудно объясняет нам, что операция в подвале и последующая реабилитация у «бабы в койке» — это вообще не то, что положено в таких случаях. Учитывая то, что мы даже обследования нормальные провести не можем. И раз уж организм уже дает сбой, опять, да и анализы ни к черту, то выстегиваться не в наших интересах. Добавим сверху медицинских терминов и присовокупим еще то, что никто из нас понятия не имеет, чем Сережу лечили в Форте. — Ясно? — уточняет Валентин, по очереди глядя на наши ошарашенные от такой лекции лица. Мы киваем, почти синхронно, и только после этого он возвращается к делам. Я смотрю на Сережу, который цветом скоро сравняется с побелкой на потолке, и очень стараюсь вернуться на позицию человека, в которого весь прошлый год не тыкали иголками и не залечивали таблетками. Здесь не мне поддержка нужна, поэтому берем себя в руки и получаем опыт полевой медсестры. Получается с трудом, но получается. Коснувшись Сережиного плеча, я улыбаюсь ему и заверяю, что все будет отлично, ведь самое страшное, в конце концов, позади. Мы вон в каких условиях его на ноги поставили, а тут какие-то капельницы. Мелочи же по сравнению с пройденным. К тому же, не надо будет постоянно в вену иглу пихать, с катетером даже не больно будет. Надеюсь. Валентин, по крайне мере, поддакивает и требует протянуть левую руку. Я отодвигаюсь, но не далеко, все время опасаюсь появления Птицы. Решит еще, что его вытравить пытаются, и кинется на единственного человека, который может нам сейчас помочь. Чем в таком случае смогу помочь я, сказать сложно. Стучать по его голове стойкой от капельницы не сильно хочется, все-таки тело-то Сережино. Валентин ставит катетер, показывает, что и как делать с ним. Я смотрю внимательно, стараюсь все запомнить. Заодно замечаю то, на что раньше не обращала внимания. Мелкие тонкие шрамы на внутренней стороне сгиба локтя, будто кожу там царапали иголкой. У меня есть один такой, несколько лет назад медсестра на заборе крови случайно задела иглой, потому что я дернулась. Это Птица пытался вырываться, когда кололи что-то? Или сам Сережа? Разумовский смотрит в сторону и вообще куда угодно, но только не на свою руку. Я бы тоже так хотела, но нельзя. Выглядит все легко и страшно одновременно, поэтому просто стараемся дышать и запоминать. Валентин управляется с капельницей и лекарствами для нее очень ловко и обещает оставить мне подробные инструкции и назначения. Легче от этого не становится, но хотя бы уменьшается шанс облажаться. Проводив Валентина на сей раз, я закрываю за ним дверь и чувствую себя осиротевшим ребенком. Хочется спрятаться под одеяло, но вместо этого иду в студию и беру со стола пачку стерильных перчаток. Разумовский лежит на спине и смотрит в потолок. Я сажусь на пол рядом, чтобы не потревожить руку с капельницей, стараюсь ничем не выдать своих ощущений, потому что Сережа запросто спутает сочувствие с жалостью. А не испытывать первое при виде катетера с подключенной трубкой в бледной руке просто невозможно. Разумовский открывает было рот, но я опережаю: — Не начинай извиняться, ладно? Ничего страшного, нам и так, считай, очень везло с момента побега из телестудии. Подвинувшись чуть ближе, осторожно касаюсь его ладони, пальцы, дрогнув, легко смыкаются на моей. — Зато какой опыт, а? — улыбаюсь я. — Мне вот в детстве вечно роль пациента в играх доставалась. Теперь наверстаю. Разумовский молчит, не сводит взгляда с потолка. — Сережа, не думай ты об этом, — прошу я и, наклонившись, целую его пальцы. — Переживем. Главное, чтобы тебе стало легче. Как ты, кстати? — Лучше, — отзывается он, немного подумав. — Шура вернулся? — Еще нет. К утру, наверно, придет. Ключи у него есть, так что справится. И мы тоже справимся. Я с тобой, слышишь? Разумовский едва заметно кивает и чуть слышно признается: — Я боюсь всего этого. Игл и прочего медицинского. Прости. — Знаешь, мало кто в восторге от такого. О, закончилось. Давай убирать. Мне тоже страшно, до того, что руки дрожат, да и все остальное тоже. Я проделываю все ровно по инструкции Валентина, аккуратно вынимаю иглу и закрываю катетер. Старательно отгоняю мысли о том, что эта штука торчит из Сережиной руки. Жуть какая, с ума сойти можно. Впрочем, нам поздно. Отодвинув стойку, возвращаюсь на матрас, а Разумовский двигается, чтобы я могла лечь рядом. — Если станет хуже, разбуди меня, ладно? Я позвоню врачу. — Хорошо, — тихо говорит Сережа и вздрагивает, когда я случайно задеваю руку с катетером. — Давай меняться местами, — предлагаю, и он быстро соглашается. Ничего глобального до утра не происходит, если не считать явления Шуры, который приползает в пять. Живой и вроде целый, так что я, проснувшись от шума в коридоре, не встаю. Сережа, вымотавшись, кажется, спит вообще без снов, а после пробуждения меня ждет сюрприз. Желтоглазый сюрприз. Его плохое самочувствие играет мне на руку, потому что он почти даже права не качает. Молча позволяет промыть катетер и поставить капельницу. Этому немало способствует то, что я предварительно показала ему все флаконы, и он проверил их на состав и целостность. Читал долго, рассматривал еще дольше, периодически поглядывая на меня. В конце концов, лег и вытянул руку. Чудеса, да и только. Свалил Птица довольно быстро, похоже, чувствовать себя хреново ему не понравилось. Надо же. Ввиду отсутствия зараз день проходит сравнительно хорошо, а Сережа утверждает, что ему легче. С Валентином я созваниваюсь дважды, он сообщает, что другие анализы тоже не очень, но терпимо. В общем, помимо капельницы, Разумовскому еще и горку таблеток приходится глотать, а Шуре сгонять за таблетницей, ибо держать все это в уме нереально. Наемник бурчит, но делает, за что ему спасибо. Собственно, поставить Разумовского на ноги и в его интересах тоже. Потому что уже завтра утром мы поедем за Олегом, и я очень надеюсь, что Гром не прибьет меня за это потом, учитывая его счеты с Волковым.