Точка невозврата

До этого момента я искренне считала, что являюсь находчивой и сообразительной, однако сейчас застываю аки загнанная в угол мышь. В голове за считанные секунды проносится сотня вариантов, но ни одного верного не находится. Птица делает это не просто так, можно не сомневаться, и явно не из большого и светлого чувства. Не придумав ничего лучше, кладу ладонь на его плечо и целую в ответ. Это не продолжается долго, он отстраняется почти сразу. Видимо, осознает, что фокус не прокатил, и закатывать истерику я не стану. Даже отстранившись, он все равно продолжает стоять слишком близко, смотрит на меня. Наверно. В темноте сложно разобрать. Я же никак не могу найти подходящие слова, что со мной случается не так уж часто. — Что такое, мышка? — насмешливо тянет Птица. — Не ты ли сказала, что рада мне? — Я, — киваю, выдохнув. — Я действительно рада. Буду еще счастливее, если мы отойдем от спальни, чтобы не разбудить Волкова. — Он уже не спит. Можешь не сомневаться. Я беру его за руку и тяну в сторону кухни. Удивительно, но сопротивления не встречаю. Прокравшись мимо закрытой двери в гостиную, где спит Шура, я останавливаюсь на пороге кухни и шарю по стене рукой, включаю свет. Спальня теперь находится дальше всего от нас, и меня это полностью устраивает. Не особо хочется, чтобы Птица и Олег сцепились. Сомневаюсь, что Волков забыл о том, как мудак в него стрелял. И о том, как пытался выстрелить снова, когда явился Хольт. Если бы не Гром, то непременно нажал бы на курок. Я видела. Наемник тоже. — Чай? — спрашиваю, глянув на Птицу. — Что собираешься подсыпать? — с ухмылкой уточняет он, усаживаясь за стол. — Сахар. Могу соль, если выбесишь. Есть земляничный, будешь? Он машет рукой, и я не до конца понимаю, означает этот жест согласие или приказ отвалить, поэтому решаю импровизировать. Поворачиваться к Птице спиной в комнате, напичканной острыми предметами, не кажется хорошей идеей, но я все равно так и делаю. Помним, что он мог придушить меня во сне, либо вообще еще в Форте расправиться. Вдруг ему просто не надо? Скучно? Неидейно? Бессмысленно? Меня все варианты устраивают, если это означает, что я сохраню свою жизнь. — Значит, Гром в СИЗО, — лениво протягивает Птица, пока я разливаю чай. — Не радуйся так сильно. Он вряд ли там надолго. — О, я уверен, что нет. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы застать довольную ухмылку. — Исходя из всего, что я видел и понял, — Птица обводит пальцем ободок кружки, которую я двигаю к нему. — Можно сделать вывод, что Грома ждут гораздо более увлекательные вещи, чем тюрьма. — О чем ты? — настороженно спрашиваю, садясь напротив. — Что ты понял? — Увидишь, мышка. Будет забавно наблюдать. Впрочем, — он пожимает плечами, — мы, возможно, будем уже не здесь. — Ты согласен уехать? — Почему бы и нет? За следующими событиями даже я предпочту наблюдать издалека. — Так, все. Колись. Что происходит? Что Рубинштейн сделал с Громом в тот раз в Форте? Птица, ухмыльнувшись, показательно медленно подносит к губам кружку. Явный намек на то, что я могу катиться со своими вопросами куда подальше. Вот только все эти намеки откровенно… тревожные. Он догадался, что случилось с Громом? Исходя из того, что он видел, но… Что именно? Птица имеет в виду то, как майор ведет себя в последнее время? И Юля, и Дима утверждали, что с ним что-то не так, и настойчиво пытались выяснить, что произошло в тот день в Форте. И вообще очень хотели допросить об этом Разумовского. Почему именно его? А вдруг?.. Я опускаю кружку на стол. Смотрю на Птицу. — Что Рубинштейн вколол Грому? — спрашиваю и наблюдаю за тем, как ухмылка становится поистине дьявольской. Скрестив руки на груди, добавляю: — Ты точно знаешь, что там было, да? — Не забивай голову, мышка, — тянет Птица, глядя на меня. — Это не входит в твои обязанности. — Слушай, в обязанности Грома тоже не входило отдавать мне вас, но вот мы тут. Я резко осуждаю то, что он сделал с Сережей в Форте, по твоей, кстати, вине, но… — Не лезь, — просто бросает Птица и встает. Встаю и я, потому что не намерена позволять ему уйти от ответа, только не тогда, когда я почти нащупала нить. Обойдя стол, преграждаю ему путь. Птица склоняет голову набок, рассматривает меня. Ухмылка на его губах тает, и с нею моя решимость, потому что черт его знает, что на уме у этого психа. Не хотелось бы, чтобы Сережа потом загонялся из-за того, что его альтер-эго мне навредит. — Моя благосклонность к тебе, мышка, держится на тех днях, когда ты развлекала нас в Форте, — говорит он, взяв меня пальцами за подбородок. — Еще немного на том, что ты сдержала обещание и освободила нас. Но она не вечна, и ты прикладываешь множество усилий для ее исчезновения. — Он наклоняется ниже, не отрываясь от глаз. — Не советую. Птица, усмехнувшись, запечатывает на моих крепко сжатых губах целомудренный поцелуй, призванный разве что разозлить, а потом пропадает. Я поддерживаю Сережу под руки, помогая ему восстановить равновесие. — Все хорошо, — говорю я в ответ на еще невысказанный вопрос. — Он не навредил. Разумовский, кивнув, подается вперед, и я с радостью обнимаю его. Успеваю заметить растерянность на лице. С таким выражением лица он обычно пытается вспомнить, какую хрень опять натворил Птица. И похожую эмоцию я видела не так давно у Грома. Теория безумна, но она медленно обретает скелет. *** Я уже почти заканчиваю перевязывать Волкова, когда слышу, как в кухне что-то разбивается. Не сильно удивляет, потому что стелить там плитку было самой большой ошибкой в моей жизни. Вот только Шуры сейчас нет, а это значит, что там Разумовский, и проверить, все ли у него в порядке, нужно как можно быстрее. Я хватаю ладонь Волкова, зажимаю ею бинты, которые не успела закрепить и приказываю не шевелиться, а сама спешу на кухню. — Блин, Сереж, не двигайся, — испуганно прошу, заметив, что он стоит босиком, а рядом валяются осколки кружки. Метнувшись в коридор, возвращаюсь с тапочками и осторожно подхожу к нему, опускаю их на пол. Осколки довольно крупные, поэтому избегать их не сложно. Разумовский тем не менее не двигается, впившись побелевшими пальцами в столешницу, тяжело дышит. Глаза закрыты, тело мелко подрагивает. Ясно. Мы прожили без срывов в панические атаки целых пять дней. Надо полагать, счетчик сегодня обнуляем. Я становлюсь ближе, осторожно глажу по его по плечу. Волосы больше не скрывают лицо, они гораздо короче, чем были. Парикмахеры из нас с Шурой не очень, но мы старались. В принципе, это можно назвать модной прической, если ты фанат корейских айдолов. Цвет тоже поменяли, и каштановый выглядит каким-то чужеродным, никак не могу к нему привыкнуть. Но и светить во все стороны лицом мертвого Чумного Доктора — так себе идея. Так хоть не сразу ясно станет, надо присмотреться. — Дыши, — прошу я, коснувшись его побелевших костяшек. — Все хорошо, я рядом. Или мне уйти? Разумовский мотает головой и вместо столешницы вцепляется в мою руку. — Хорошо, давай тогда ты обуешься, и мы выйдем отсюда, чтобы никто из нас не порезался. Договорились? Вот и отлично, солнышко. Я ногой двигаю к нему тапочки поближе и жду, пока он просунет в них ноги. После тяну его за руку, вывожу из кухни, и уже в коридоре Сережа сползает по стене вниз, закрыв лицо одной рукой. Другая все еще крепко держит мою ладонь. — Ничего, ты главное дышать не забывай, — мягко говорю я, подсаживаясь ближе. — Как мы учились, ладно? Медленно, размеренно. Вот так, молодец. Все хорошо, Сережа, ты больше не там, слышишь? Рубинштейн до тебя не доберется, обещаю. Краем глаза замечаю движение. Волков стоит на пороге спальни, все еще удерживая бинты. Во мне разгорается желание наорать на него, бросить в лицо все, что я думаю о нем, потому что это его проклятая вина! Вытащи он Сережу раньше, и ему было бы и вполовину не так плохо. Я встречаюсь с Олегом взглядами. В его глазах одно лишь замешательство, в моих океан презрения, но сейчас не время для этого. Вряд ли оно вообще настанет. Я отворачиваюсь, тоже сажусь возле стены и притягиваю Сережу к себе, обнимаю, когда он утыкается лбом мне в плечо. — Прости, — тихо говорит Разумовский. — Все хорошо, — в очередной раз повторяю, поглаживая его по волосам. — Это становится реже, ты заметил? И не так сильно. Значит, скоро будет еще легче. Ты молодец, Сережа, отлично справляешься. — Я не понимаю, как оно начинается… — Так бывает, — заверяю я. — Может вообще из ниоткуда возникнуть. Ничего, мы справимся, обещаю. Хочешь лечь? Я сейчас закончу перевязку и принесу тебе чай. С ромашкой. Согласен? Вот и хорошо. Я отвожу Разумовского в студию, где он, вопреки изначальному плану, садится за комп, а сама иду закреплять повязку, пока она не сползла и не пришлось все делать заново. Волков к этому моменту уже сидит на кровати, сгорбившись. Я командую развернуться и быстро цепляю бинты, проверяю, не слишком ли затянула. — Давай, — предлагает Олег, когда я встаю, чтобы собрать аптечку. — Я же вижу, что хочется. Не буду отбиваться. Честно. — Никому проще не станет, если я дам тебе по роже. Ложись. Я направляюсь в коридор, и следующая фраза застает меня уже в дверях. — Я не понял сначала, — говорит Волков. Я не оборачиваюсь, но и дальше не иду. — Когда дошло, этот угрожал, что вскроет ему вены, если я попытаюсь их вытащить. Или вернется за решетку, если мне удастся, только сделает все еще хуже. Я молча выхожу в коридор, не желая сейчас обсуждать это. Даже если все так, как говорит Волков, можно было попытаться что-то придумать, несмотря на мракобесие Птицы. Но уж точно не бросать Сережу там на год. Два придурка, честное слово. Убрав осколки и сделав чай, иду в студию и ставлю кружку на стол. Наклонившись, обнимаю Разумовского со спины, благо стул позволяет. Сережа касается моих рук, шумно выдыхает и поворачивает голову, ткнувшись носом мне в щеку. — Я тебя люблю, — опережаю в сотый раз поток извинений. — И я тебя, — шепчет Сережа. — Ася… Я нашел кое-что. Смотри. Я отстраняюсь, пробегаю взглядом по строчкам на экране. Это что, выписка из протокола суда? Но тогда… — Охренеть, — выдыхаю и становлюсь ровно. — Подожди, Грома отправили на психиатрическую экспертизу в Форт? К Рубинштейну? Я правильно поняла? — Правильно, — кивает Сережа, нахмурившись. — И это плохо. — Думаешь, он нас выдаст? — Не поэтому плохо. Рубинштейн и так, скорее всего, знает, но ничего не предпринимает, потому что твоя сестра создала вокруг него большую шумиху. Но… Я знаю методы Рубинштейна. Игорь такого не заслужил. А ты заслужил? Вот, что мне хочется спросить, но умом я понимаю, что вины Грома в этом нет. Но мы-то что можем сделать? Не станет же устраивать спасательную операцию, как с Олегом? Гром нам спасибо не скажет за жизнь в бегах. — Он все усугубил на том заседании, — бормочет Сережа, сворачивая программу. — Многие были бы на стороне Игоря, несмотря на произошедшее, и его бы оправдали. — Мы вряд ли можем как-то повлиять на это, солнышко, — говорю я, потрепав Разумовского по плечу. — Посмотрим, что будет дальше. Сережа нехотя соглашается, смотрит на свою подрагивающую руку. Я подтаскиваю второй стул, сажусь рядом, наблюдаю, как он рассеянно проводит по клавишам. — Тебе полегче? — спрашиваю, постучав по клавиатуре. — Уже не так тяжело сосредоточиться? — Иногда, — признается он, помедлив. — Я все еще не могу порой вспомнить элементарные вещи, хотя раньше делал из буквально с закрытыми глазами и на автомате. Сейчас… Я ошибаюсь. Много. — Мы можем подыскать врача, когда уедем отсюда, — предлагаю я, глядя на то, как его пальцы бережно переплетаются с моими. — Не для того, чтобы как-то повлиять на Птицу. Пусть пропишет что-то, что поможет справиться с тревожностью и прочим. — Да, я… Думаю, можно попробовать. — Но и ты не торопи себя, ладно? Ты едва мог ходить ровно, когда мы вытащили тебя из Форта, нет ничего удивительного в том, что восстановление долгое. Но даже тогда, в студии, ты отлично справился. Сережа морщится и, вздохнув, признается: — Я на такой мелочи облажался, Ась. Несколько раз причем. Я приглаживаю растрепанные, непривычно темные, волосы и улыбаюсь. — Чудо, что ты вообще мысли в кучу собрал после всего. Ты молодец. Не обсуждается. И… Нас прерывает мой телефон, и я отправляюсь его искать где-то на матрасе. Увидев номер Пчелкиной на дисплее, беру пару секунд, чтобы собраться с мыслями, и отвечаю, сразу переключаю на громкую. Удивительно, но Разумовского журналистка больше не требует. Она вообще не требует, только устало просит встретиться с ней и Дубиным завтра в офисе моей сестры. Я смотрю на Сережу, который выглядит очень обеспокоенным. Прошу Юлю подождать и выключаю микрофон. — Что думаешь? — спрашиваю я. Разумовский пересаживается ко мне на матрас. — Это наверняка касается Грома. Но при чем здесь ты? — Может, им нужна информация? Ты же сам говорил, что положение Грома несправедливо сейчас. Давай узнаем, чего они хотят. — Я не хочу, чтобы ты ехала одна, — мрачно бормочет Сережа, глянув в сторону окна. — Олег говорит, что Дракон жив, а если так, то он вряд ли просто так забудет о том, что ты нарушила все его планы. — Возьму Шуру. Представлю своим бойфрендом. Будет нам плюсик к конспирации. Идея Разумовскому откровенно не нравится, но он не возражает. Я отвечаю Пчелкиной согласием, и мы договариваемся о времени. Отключившись, обнимаю не слишком довольного Сережу и, поцеловав его в щеку, говорю: — Не переживай, счастье мое, меня привлекают только рыжие. — Я покрашусь обратно, — угрюмо заявляет он. — О, да. Из темного в рыжий? Тебя ждут удивительные приключения, родной.