Точка невозврата

— Он сделает с нами то же самое в один прекрасный день, — угрюмо заявляет Шура. Я не отвечаю, молча перестраиваюсь в другой ряд, чтобы потом свернуть без проблем, средних пальцев и вариаций от других водителей на тему того, как именно мне достались права. Делаю вид, что сосредоточена на дороге. А что тут говорить? Наемник прав. Вот только это не то чтобы новость, я прекрасно понимала, на что шла. Ладно, может, не совсем прекрасно. По крайней мере, такого точно не ожидала. В голове до сих пор не укладывается, хотя уже четвертый день пошел с момента, как я узнала про страшную вендетту, которую устроил Птица. Есть ощущение, что ему просто нужен был повод сорваться с цепи. Надеюсь, единичный повод. Сереже не рассказали. Двойник не похвастался, а мы с Шурой и Волковым коллективно посовещались и решили, что лучше помалкивать. Разумовскому только-только лучше начало становиться, морально и физически, незачем добавлять ужаса в его жизнь. Осталось мне себя не выдать. То, что дергаюсь от его прикосновений периодически, объяснила общим уровнем стресса из-за переезда и прочего. Надо бы и себя в руки взять. Я догадывалась, что рано или поздно стрельнет нечто подобное, не позволяла себе думать, что мы успеем разобраться с Птицей до того, как он пойдут в разнос. Так и вышло. Не учла, что в разнос он ходит с размахом. На допросе я уже была, сказала, что да, приходил, да, поругался с моим новым парнем, но только и всего. Шура тоже дал показания. Нас особо не трясут, потому что в крови Андрея нашли алкоголь, немалую дозу. Птица нашел его уже таким? Или заставил пить под дулом пистолета? Я включаю радио, пытаясь отвлечься, ибо меня опять тошнит от этих мыслей. Андрей был мудаком, обращался со мной дерьмово, в последний наш совместный вечер руки распустил, но такой участи я ему не желала, никому не желаю. Стоит только подумать, представить… Выругавшись, сворачиваю к магазину и там останавливаюсь. Сижу, сжимаю руль и дышу. Наемник молчит, отлично понимая, почему меня корежит. Он эти дни усиленно помогает мне искать поводы как можно больше времени проводить вне дома. Это глупо и трусливо, мерзко по отношению к Сереже, знаю. И все равно сбегаю. Нужно прекращать, взглянуть уже наконец правде в лицо, а не просто твердить, что сама сделала выбор и осознаю последствия. Вот именно. Я сделал выбор, я выбрала Сережу. Никто меня не тянул, о его состоянии было известно без прикрас. Еще один день. И потом я справлюсь. — Он ведь наткнется на этот случай, — говорит Шура, протянув руку за ключами. Я без возражений отдаю их. — Узнает, что произошло. Скорее всего. Остается только уповать на то, что Разумовский не сопоставит Андрея со мной. И с собой. Я не рассказывала о нем толком. Может, пронесет? — Будем действовать по ситуации, — отзываюсь и выхожу из салона. Прохладный воздух немного помогает вернуть равновесие. Ничего. Я в порядке. В конце концов, Птица же не на меня кинулся, так? Он защитить пытался вроде как. Боже, насколько жалко все это звучит. Как вообще теперь нормально реагировать на него? Дрожь пробивает от одной лишь мысли. — Есть идеи? — спрашивает Шура, дернув дверцу водительского места. Я удивленно смотрю на него. — Насчет еды. Мы ж за этим выехали, забыла? — Не забыла. Мне еще к агенту нужно, взбучку получить. Можем пиццу по дороге прихватить. Не знаю. Наемник, вздохнув, машет рукой, призывая вернуться в машину, садится сам. Я плетусь к пассажирскому месту. Сразу после случившегося Шура облазил тачку вдоль и поперек, но прослушку не нашел. Вот такие веселые совпадения. Днем мы говорили про шредер, а ночью… Я рывком открываю дверцу и лезу обратно в салон. Чего ждала-то? Что парень, которого самолично выкрала из психушки, окажется феечкой Винкс, а не чокнутым маньяком? Я знала, что делала. Я… Я в ужасе. И не понимаю, как с ним справиться. Это не смерть где-то там, не расправа по телевизору, это человек, которого я знала много лет, с которым жила, которого любила когда-то. Не важно, что случилось между нами, он не заслужил подобное. И к такому концу привели именно мои действия. Мой выбор. Я ведь так твердо говорила о нем, но не понимала до конца смысл. Я выбрала Сережу, решив не замечать, что рядом с ним всегда шагает психопат. — Не ной, — говорит Шура. — Я молчу, если ты не заметил. — Заметил. И чую, что молча ноешь. Толку? Ты уже в это впуталась. Если хочешь соскочить, то давай. Помогу скрыться от него. Я настороженно смотрю на Шуру. — Серьезно помогу, — продолжает он. — Так что если решишься, то скажи. Если нет, то заканчивай нытье, только мозги себе же и полощешь. Ничего не измениться, лекарство мы можем и не найти. Это не трусость, Ась, а выживание. Подумай. — Подумаю, — шепотом обещаю, отворачиваясь. И действительно размышляю над этим вариантом. Просто для галочки. Уйти сейчас, пока непоправимое и со мной не случилось. В офисе Славика меня, как и ожидалось, ждет нагоняй, потому что овца оборзевшая, не работаю нормально, еще и дома целыми днями сижу. Я клятвенно обещаю исправиться, расписываю проект для Форта. Агент говорит, что в гробу он этот дурдом видел, и безапелляционным тоном рассказывает, куда мы в ближайшее время ходим и что делаем. Я послушно киваю, стараясь придать себе еще более виноватый вид. Пойду на выставку, поспорю там с кем-то и что дальше? Этот кто-то окажется в измельчителе? Поморщившись, считаю вдохи и выдохи. Вокруг будто стены сжимаются. Сбежать?.. Я настолько трусливая? Настолько не понимала, во что лезу? В машину возвращаюсь еще более мрачная, чем раньше. Работать надо. Возвращаться в ритм надо. Много чего надо, но ни на что нет сил. — Че, на другой конец города за пиццей? — уточняет Шура. — Поехали домой, — бормочу я, решив не быть совсем уж скотиной. — По дороге возьмем. — Как хочешь.        Мы справляемся за полтора часа, и я даже не прошу сделать крюк побольше. Полиция возле забора не стоит, так что пока удача на нашей стороне. Дома тоже тихо. Разумовский, услышав нас, выходит из спальни на первом этаже, которую мы с ним заняли. И где я провожу преступно мало времени, предпочитая усиленно работать с планшетом где угодно, но не там. От самой себя тошно. Прихожу, когда Сережа спит, а пару раз оставалась на диване. Случайно. — Привет, — робко улыбается Разумовский. Взгляд настороженный, от него аж больно. — Как съездили? — Отлично, — сообщаю, разуваясь. — Купили продукты, чтобы готовить, и пиццу, чтобы перекусить, пока будем готовить. Ты как? — Все нормально. Ася, можно тебя на минуту? Хочу кое-что показать. Начало мне вообще не нравится. Показал уже. Не он, но все равно. — Я тут, если что, — негромко говорит Шура. Незаметно кивнув, иду следом за Разумовским в спальню. Что там? Голова адвоката, с которым работал Андрей? Фотки того, как нахамившего мне в прошлом году покупателя собаки догрызают? Хочется дать затрещину самой себе. Это Сережа. Не Птица. Нельзя терять четкую грань между ними. Андрея убил Птица, проявляя так свое извращенное чувство справедливости и заботу о ближнем. Было бы неплохо, если бы он у ближнего спросил сначала! — Вот. Разумовский указывает на запакованный мольберт, прислоненный к стене. Рядом холсты на подрамниках и еще несколько коробок. — Я заметил, что ты не взяла с собой ничего, — произносит Сережа, будто извиняясь. — Запомнил, чем ты чаще всего пользовалась и… Прости, что не посоветовался сначала. Мне показалось, что тебе плохо от всего этого переезда и… от всего остального, и я подумал, что могу сделать для тебя хоть что-то. Если не угадал с чем-то, то скажи, выберем другое. — Спасибо, — бормочу, коснувшись пальцами края мольберта. Стыд вцепляется в меня всеми возможными конечностями крепче, чем прежде. — Правда. Я подумала, что это не предметы первой необходимости, и нет смысла заморачиваться, но… Спасибо, солнышко. Мне правда очень не хватало этих вещей. — Почему ты не сказала? — спрашивает Разумовский, встав рядом. Потому что твой двойник сделал мне такой подарок, что почва из-под ног ушла. Не говоря уже о других вещах. — Подумала, что это не важно, — отвечаю, обнимая его за талию. Сережа осторожно гладит меня ладонью вдоль позвоночника, заверяет, что ему, конечно, важно, чтобы мне было хорошо, и все вроде бы кажется нормальным. Пока я не вспоминаю, как Птица жался к моей спине и мурлыкал на ухо о том, какой подарок сделал. Перед глазами мелькают кадры. Я заставляю себя стоять ровно, но Разумовский слишком чуток к таким переменам, напряжение считывает мгновенно. — Что-то случилось? — тихо уточняет он, прижав меня к себе крепче. Я качаю головой, в глаза не смотрю. — Ася… Ася, у нас же все хорошо? — По телеку говорят, что не очень. — Я про нас с тобой, — совсем шепотом поясняет Разумовский. — Я пойму, если ты передумала или… — Нет, — прерываю его, отвесив себе очередную мысленную пощечину. — Нет, что ты, конечно, нет. Все нормально, я просто устала. Сережа молчит несколько секунд, затем обреченно предлагает: — Я могу выехать из комнаты. — Что? — Отстранившись, удивленно смотрю на него. — Зачем? — Чтобы ты не ночевала на диване, — говорит он и отводит взгляд. — Тебе некомфортно здесь, со мной. Ничего страшного, я понимаю, у нас не было особого выбора в твоей квартире. Это не проблема здесь. — Сережа нервно улыбается, коротко целует меня в щеку. — Тебе, наверно, нужно время обдумать… что-то. Я не давлю и не тороплю, честное слово. Мы поговорим, когда ты будешь готова, ладно? И все еще на меня не смотрит. Я же чувствую себя последней скотиной, потому что нахожу такой вариант приемлемым. Немного пространства от его безумия. Проблема в том, что ему я этим сделаю только хуже. — Давай позже это обсудим, — предлагаю и ненавижу свою нерешительность за каждую букву. — Нам с Шурой нужно приготовить еду. Я взяла твою любимую пиццу, приходи на кухню, хорошо? Тебе нужно есть, ты опять забываешь. — Конечно, — говорит Разумовский мне в спину. Я выхожу в коридор. Вечером честно возвращаюсь в спальню, пока пустую. Вот только Сережа не приходит и после двенадцати. Я отправляюсь выяснять, в чем дело, и в гостиной сталкиваюсь с Шурой, который пытается разобраться с телевизором. Он и сообщает, что Разумовский взял спальник и договорился с Волковым о временном пристанище. Я молча сажусь рядом с наемником на диван, с которого только сегодня сняли пленку. — Жопа, да? — интересуется Шура, не отвлекаясь от настроек. — Да, — честно говорю, уткнувшись лицом в жесткий подлокотник. *** В таком режиме мы живем следующие два дня. Первая ночь проходит ужасно, я засыпаю только к утру, потому что переживания сжирают меня живьем. Мне стыдно и ужасно противно осознавать, что я собственноручно делаю Сереже больно, пусть он и старается вести себя как обычно, не подавать виду. Вот только проблем со зрением в моем арсенале нет, и я вижу, как ему паршиво. И при этом не могу ничего с собой сделать, только молюсь, чтобы не вылез Птица. Сейчас совсем не вовремя. В итоге на следующий день я из комнаты вообще почти не выхожу, рисую и пытаюсь собрать все эмоции в кучу, чтобы разобраться в них. Вторая ночь проходит не лучше. Утром сталкиваюсь на кухне с Олегом, который немного оклемался и передвигается уже не короткими перебежками с постоянным отдыхом. Тот задумчиво смотрит на меня, пока я вожусь с завтраком и наливаю себе и ему кофе. Его взгляд чувствую даже спиной, тяжелый, изучающий. Возможно, мне кажется, но неприязни в нем заметно поубавилось с момента стычки с Драконом. — Спросить все время забываю, — наконец говорит Волков. — Что этот Андрей сделал с тобой? — Ничего. Мы развелись, и он просто нервы мотал. — Ну да. А еще? Этот его не просто за треп в расход пустил. — Да тебе-то какое дело? — зло бормочу, швырнув сковородку на столешницу. — Надо. Давай, для общего блага, так сказать. Расскажи правду. Я достаю яйца и еле удерживаюсь от того, чтобы и их кинуть так же. Да черт с ним. Сухо перечисляю факты, пока подготавливаю ингредиенты. Волков не перебивает и после не комментирует. Я ставлю перед ним тарелку, сама берусь за свою кружку. — А ты? — уточняет Олег. — Аппетита нет, потом поем. — Понял. Он говорил, что во дворе будет. Если что. Я несколько секунд смотрю на бледного Волкова. Выглядит получше, и, судя по комментариям Шуры, это даже не самые стремные ранения в его жизни. Отвернувшись, беру пустую кружку и направляюсь к кофемашине, делаю все заново. С ней направляюсь в коридор. Долго искать не приходится, достаточно выглянуть в окно рядом с входной дверью. Разумовский сидит на ступеньках крыльца. Я топчусь на месте, смотрю на сгорбленную спину, на то, как он периодически поднимает голову, когда солнце выходит из-за туч. Целый год взаперти в той ужасной клетке. Тут и без сомнительных пилюль можно с ума сойти. Пальцам уже становится больно, потому что я держу кружку обеими руками, минуя ручку. Осторожно ставлю ее на подоконник. Шура сказал, что поможет мне сбежать от Птицы. Но я здесь и не из-за него вовсе. Я здесь ради человека, что сидит сейчас на крыльце. Все это было только ради него. Я не отступила в Форте, не спасовала в телестудии, забрала его, уверенная, что знаю, что делаю. Знаю ли? Черт разберет. Могу точно сказать одно: еще один день врозь, и меня раздерет изнутри. Я не могу без него. Я понимала это еще до того, как мы вломились в Форт с Громом, и каждая минута, проведенная вместе, стоила всех тех рисков. Стоит. Взяв кружку, выхожу на крыльцо. Разумовский оборачивается, нерешительно стягивает капюшон толстовки. Здесь вроде бы безопасно, но я все равно осматриваю двор. Мало ли. — Держи, — говорю, сунув ему кружку. — Решила, что тебе не помешает немного кофеина. — Спасибо, — чуть улыбается Сережа и берет ее так, чтобы не коснуться моих пальцев. Еще один болезненный укол в груди. Мы прошли этот порог, а теперь я опять заложила между нами стену. Чертов Птица с его чертовыми заскоками. — Мне нужно кое в чем признаться, — сообщаю, вытаскивая из кармана телефон. Открываю файлы, которые прислала Полина, и сажусь на ступеньку выше, отдаю Разумовскому мобильник. — Я соврала тебе. Про те таблетки из Форта. Помнишь? Я сказала, что не взяла их, но на самом деле взяла. Только… Заподозрила неладное и отдала сестре, чтобы та экспертизу провела. Ну и вот. Сережа внимательно вчитывается в строчки, и мы оба молчим, пока он не доходит до последнего листа. Потом я на всякий случай озвучиваю все то, что мне объяснила Полина. — Вот как, — шепчет Разумовский, возвращая мне телефон. — Я… Что ж, это было ожидаемо. — Прости меня. Я не должна была это скрывать. — Ты думала, что так будет лучше, — говорит он, покачав головой. — И так, собственно, и вышло. — Но молчать было нечестно с моей стороны. Извини. — Не нужно. Все в порядке, Ася. Разумовский отворачивается, подносит кружку к губам. Я пытаюсь придумать, как объяснить последние несколько дней, но ничего в голову не приходит. Если сказать правду и здесь? Мне кажется, будет только хуже. Птица сделал это его руками, и вряд ли Сережу не будет мучать эта мысль. — Он что-то сделал? — негромко спрашивает Разумовский. Я настороженно смотрю на непривычного цвета макушку. — Что? — Он что-то сделал? — повторяет Сережа. — Напугал тебя? Из-за этого ты выдерживаешь дистанцию? — Он… Я замолкаю, отчаянно подбирая слова. Как сказать, чтобы не сделать хуже? Как? — Он — это просто он, — говорю, вздохнув. — У меня произошла некая переоценка в голове. Разумовский аккуратно ставит кружку на нижнюю ступеньку, сцепляет руки в замок и спрашивает: — И ты… Ты решила что-то для себя, верно? — Верно. Я тяну его за толстовку на плече. Разумовский медлит, но все-таки смотрит на меня, и тогда я целую его. Это впервые вот так за эти дни, без сомнений и страхов с моей стороны. Он, дрогнув от первого прикосновения, разворачивается ко мне всем корпусом, и мы оба с головой ныряем в такую необходимую близость, отсутствие которой кажется сейчас хуже любой участи, заготовленной для меня Птицей. Мне плевать. Я не отступлюсь от Разумовского и не потеряю границу между ним и двойником, не позволю последнему влиять на наши отношения. Я действительно знала, на что иду, и ни о каком бегстве речи быть не может. — Что он сделал? — шепчет он, когда я отстраняюсь. На его вопрос лишь головой качаю, коснувшись губами его лба. — Ася. Что? — Ничего глобального. Покозлил немного, я обиделась и задумалась, смогу ли так дальше. И я смогу. Слышишь? Ради тебя что угодно смогу. Ты стоишь того, чтобы терпеть его заскоки, ты стоишь всего, Сереж. Прости, что заставила думать иначе. Разумовский обнимает меня, уткнувшись в мою шею, пользуется тем, что ступеньки скрадывают разницу в росте. Я, выдохнув, прижимаю его к себе и наконец-то чувствую себя в порядке. Птица свое еще получит, как только мы найдем способ вылечить Сережу. — Я люблю тебя, — негромко говорю, вплетая пальцы в короткие волосы, которые все равно остались растрепанные из-за капюшона. — И буду с тобой, обещаю. Мы разберемся с проблемами здесь, а потом вместе уедем. — Ты уверена? — глухо спрашивает Разумовский. — Я не имею права держать тебя рядом с собой, если… Вопреки словам сжимает он меня в объятиях довольно крепко. Но я только за. Сейчас мы в относительной безопасности, за высокими стенами и подальше от людей, и даже никуда не торопимся. Вот так сидеть и обнимать его, постепенно успокаивая дрожь, прошивающую Сережино тело отнюдь не от холода, кажется верхом свободы, которую мы наконец можем себе позволить. Впереди, надеюсь, еще множество ее граней, но в данный конкретный момент хватает и этого. — Уверена, Сережа. Я с тобой. Разумовский, выдохнув, шепчет, как сильно любит меня, а я в ответ заверяю, что это реальность. Он расслабляется постепенно, согнувшись, обнимает мои ноги, пристроив голову на бедрах. Я глажу его по волосам, обещая себе больше не сомневаться. Нет смысла. Я выбрала его. Всегда выберу его. Лишь единожды ежусь от мысли про незримую крылатую тень за нашими спинами. Спасибо ему за сдернутые розовые очки. Я на секунду посмела допустить мысль, что мы могли бы ужиться все вместе.