Точка невозврата

Я замечаю Волкова, когда переставляю чистые тарелки в шкаф. Окно, выходящее на задний двор, как раз над мойкой, и там отлично видно, как наемник возится возле забора. Рядом с ним стоит большая черная сумка. Иными словами, все это не просто намекает, что он не делает там ничего хорошего, все это кричит об очередных взрывоопасных планах. Я сую в подставку последнюю тарелку и направляюсь к двери, ведущей во двор. Крайне быстро Волков оправился от огнестрела. У меня теплилась надежда, что он еще пару недель побудет менее проблемной личностью, но увы. — Что ты делаешь? — спрашиваю, остановившись рядом. — Ловушку, — просто отвечает он. Причем таким тоном, будто сказал что-то само собой разумеющееся. — Очередная взрывчатка? — Конечно. Как иначе? Сложив руки на груди, пожимаю плечами. — Как? Ну, не знаю. Без взрывчатки, например? — Специально ради тебя следующую начиню конфетти. Не ворчи, зайка. Нас достать хочет каждый третий. Мы должны быть готовы. — Не зови меня так. И что? Если кто-то проберется во двор, то подорвется? А если это кошка? Или собака? — Если меньше сорока килограмм, то не подорвется, — бормочет Волков, зажав в зубах кусок какой-то проволоки. — Наемников меньше сорока я не видел. — А если алабай? — Нет в округе алабаев. Я проверил. Что? Я ж не зверь, чтобы собаку ранить. Волков, примерившись, втыкает проволоку сбоку небольшого устройства, которое крепит у основания забора. — А если алабай вражеский, ты мне спасибо еще скажешь, — заключает он, подхватывая сумку. — Свои через забор лезть не будут. Посчитав, видимо, диалог оконченным, перемещается на пару метров дальше. Он тут все решил заминировать? Я еще некоторое время наблюдаю за тем, как он достает новые детали, затем разворачиваюсь и ухожу. Впрочем, до крыльца не добираюсь, возвращаюсь. Привалившись плечом к забору, жду. Олег, усевшийся по-турецки, поднимает голову. Пара секунд молчания, затем он кивает на место напротив. — Падай, зайка. Все покажу. — Тамбовский волк тебе зайка, — сообщаю и сажусь, куда велено. Это просто для общего развития. Я не собираюсь ничего взрывать и сжигать, но не помешает хотя бы примерно разобраться, как эта собранная на коленке хрень работает, раз уж выпала такая возможность. Хоть какая-то польза от такого чудного знакомства. Ну, помимо гарантированного тюремного срока в случае поимки. В итоге я сопровождаю Волкова большую часть двора, и возимся мы до ночи, прервавшись пару раз на еду. Я в основном подаю детали, разобравшись, что за «вон та херня с крючком» и так далее. Отрицать необходимость оборонительных мер сложно, у нас тут двое беглых террористов, один явно не самый легальный наемник и я, которая их укрываю. Многовато преступников на один квадратный метр, рисков еще больше. Если на нас устроят облаву, то хотя бы будет шанс сбежать. Сама не могу поверить, что думаю о подобном, но о своих моральных качествах поздновато волноваться. Здесь мало что будет задето взрывами, жертв среди гражданских не будет, да и Волков заверил, что заряды не настолько уж сильные. Настолько сильные Шура еще не принес. Мучиться угрызениями совести не дает одна простая мысль: я не позволю им снова забрать Сережу. Если придется запачкать руки… Сам Разумовский несколько раз выходил во двор, но я очень жизнерадостно заверяла его в том, что это лишь меры предосторожности. Мне так вообще руки просто надо занять, вдохновения ведь нет сегодня, а мои нервы не много на пределе ввиду предстоящего завтра мероприятия. Да, Славик победил. Больше, конечно, победил довод Шуры о том, что не стоит так резко пропадать из публичного поля. У меня в жизни ничего не поменялось. Да, с бывшим мужем произошла ужасная трагедия, просто безумный несчастный случай, но я собрала себя в кучу и не собираюсь ронять лицо. Что-то в этом есть, поэтому завтра отправляюсь на светскую вечеринку, которую устраивает один из моих частых клиентов. Отчаянно надеюсь, что за один вечер ничего не произойдет. Собственно, с этой надеждой я каждый раз из дома выхожу. Пока все спокойно. Между мной и Пчелкиной установилось хрупкое перемирие. Временно она и Дубин перестали быть для нас угрозой, сосредоточившись на Громе. Я продолжаю кататься в Форт, развернув там новый проект с галереей, которая будет заполнена местными шедеврами. Для этого шедевры нужно нарисовать, вот и рисуем с переменным успехом. Грома за две недели я видела лишь мельком. Стараюсь не быть подозрительной и не требовать каждый раз аудиенции. О ней я попросила в предыдущий визит, и главный врач любезно разрешил организовать встречу, когда снова приеду. Понятия не имею, что это даст, если честно. Разве что смогу убедиться, что Игорь еще не сошел с ума с помощью нашего доброго доктора. Птица пока тоже притих. Снотворное действует, и Сережа наконец стал хоть немного высыпаться, но на двойника оно никак не повлияло. Он кошмарит Разумовского чуть меньше, но явно из каких-то своих побуждений. Подозреваю, что чего-то ждет. Возможно, момента, когда развернется очередная его шахматная партия. Не знаю. Если он и берет контроль, то вредить не стремится, его больше тянет на поговорить. О, это дело Птица любит, а я играю роль благодарного слушателя и вовлеченного собеседника, раз за разом ненавязчиво давая ему понять, что восхищена им и чуть ли не влюблена, прости господи. Спасибо, что обсудить свою крутость ему хочется больше, чем залезть мне в штаны. К этому он пока вообще не стремится, довольствуясь возможностью прикасаться и целовать периодически, но не допускает даже слишком тесных объятий, словно опасается, что могу навредить как-то. Я не против. Ключевое слово здесь — пока. Не знаю, как буду выкручиваться, если Птица вдруг решит, что разговаривать ему надоело. Он выжидает, и его одолевает скука. Надеюсь, так и продолжится. По крайней мере, Сережу уже не так сильно дергает от его присутствия. Раньше он даже смотреть в его сторону не мог, а двойник делал все, чтобы напугать Разумовского еще сильнее. Сейчас все это немного притупилось. Сказывается и то, что Сережа может нормально спать, и его не шатает больше от усталости. Когда я вытащила его из Форта, он был изможден во всех смыслах, а сейчас понемногу восстанавливается. Надолго ли затишье? Без понятия. Может быть, если Разумовский будет более стабилен, то сможет дать Птице отпор, если тому вновь взбредет в башку творить черт знает что. Может быть. Либо двойник всех убьет. *** — Ты уверена, что это хорошая идея? — спрашивает Полина. Я, зажав мобильник между ухом и плечом, пытаюсь застегнуть ремень на черных брюках. — Ни в чем не уверена, — признаюсь и стаскиваю с вешалки красный пиджак. — Вообще. Вряд ли смогу чувствовать себя спокойно, пока не узнаю, что задумал Рубинштейн. — Ася, — вздыхает сестра, но не продолжает. Да и что тут сказать? Ничего. Поэтому я молча сую ноги в не особо удобные черные туфли. Из яркого на мне сегодня только пиджак, помада и серьги. Ну, еще духи немного. Брюки, обувь и кружевной топ без лямок выдержаны в одном цвете. Немного не в моем стиле, но я знаю предпочтения сегодняшнего покупателя. Интерес ко мне у него чисто эстетический, привлекает его несколько другое. Иными словами, с ним быть красивой безопасно. А я сегодня вполне ничего, пришлось, правда, сгонять в квартиру и забрать оттуда сумку со всей косметикой и средствами для укладки. — Ладно, — произносит Полина. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Меня немного пугает, что ты так легко к этому относишься, — замечаю, сунув помаду в черный клатч. — А меня пугает, что ты творишь со своей жизнью, — тихо говорит сестра. — Но я понимаю, что момент, когда еще можно было заставить тебя одуматься, пропущен. Я видела, как ты на него смотришь. У тебя такого взгляда никогда не было, Ася. — Ага, и на людей с ножом я тоже не кидалась. Если без шуток… Я люблю его, Поль. — Знаю. И хорошо, что я тоже тебя люблю, поэтому никогда не смогу это остановить. Удачи с сегодняшним вечером. Сестра отключается, не прощаясь. Меня в очередной раз догоняет чувство вины за то, что фактически сделала ее соучастницей. Позвонив ей после телестудии, я не думала о том, что подставляю Полину. Я вообще ни о чем не думала, только о том, как не дать Разумовскому умереть. Так выглядит эгоизм, надо полагать. Сунув телефон в клатч, поправляю пиджак и выхожу из спальни. Основной шум в гостиной, поэтому иду проверять, что там происходит. Волков с Шурой что-то бурно обсуждают, но при моем появлении замолкают, оценивающе осматривают. — Нормально, — кивает Олег и вновь берется за чистку пистолета. — Серый на крыльце. — С толпой сольешься, — резюмирует второй наемник. Собственно, ничего иного я и не ждала. Указав на оружие на столе, спрашиваю: — Вы чего задумали? — Надо кое-что проверить, — говорит Шура. — Мои контакты сообщают, что Дракона видели на южной окраине. Когда вернешься, мы пойдем немного поохотимся. Я тебе тревожную кнопку оставлю. Если второй шизик бесоебить начнет, то жми. Лучше сначала его шокером долбани, но ты ж не станешь, поэтому дави кнопку. — Вы собрались ночью бегать по городу с оружием? — уточняю, решив, что ослышалась. Увы. — Мы как мыши, — отвечает Волков. — Никто не заметит. — План — отстой, — сообщаю, направляясь к выходу. — Не мы такие, жизнь такая, — бормочет Олег. Когда-нибудь я стукну его по голове чайником, и никто меня не осудит. Хотелось бы сейчас, но костюм жалко, поэтому выхожу на крыльцо, где на ступеньках сидит Разумовский. Обернувшись, он спешно поднимается и преодолевает оставшееся между нами расстояние. Освещение здесь слабое, и по настоянию Волкова мы специально ничего не меняли. Но даже так я вижу, с каким восхищением Сережа на меня смотрит, становится даже немного неловко. Ну не настолько прям я хороша, он явно пристрастен. — Ты прекрасно выглядишь, — негромко говорит Разумовский, коснувшись моей щеки. — Спасибо, — улыбаюсь, поцеловав его ладонь. — Если вдруг полезешь смотреть камеры, то помни, что Ковалевский играет в другой лиге. — Прости? — недоуменно уточняет Сережа. — Хозяин вечера. Из нас двоих он предпочел бы тебя. Так что ничего лишнего не надумывай, ладно? Я постараюсь недолго. — Оставайся столько, сколько тебе нужно, — качает головой Разумовский. — Здесь все будет хорошо. Ну, надеюсь, что не на руины вернусь. Сережа целует меня в щеку, чтобы не смазать помаду, и проводит до машины. Такси сюда я вызвать не могу, чтобы не светить адрес, поэтому отправлюсь на своей. Сейчас, обнимая Разумовского на прощание, вообще никуда ехать не хочу. Понимаю, что нужно, но побороть желание остаться в его руках кажется почти невозможным. И все же приходится. Я обещала Славику, нельзя подводить человека, с которым вы вместе выползали из крошечного офиса в полуразвалившемся здании на окраине. Сделав над собой титаническое усилие, сажусь в машину. Уже позже радуюсь, что додумалась выехать заранее, иначе бы точно опоздала. У меня еще не очень хорошо получается рассчитывать время из своего нового района. на сей раз я лишь немного задерживаюсь. Это лучше, чем притащиться на сорок минут раньше и сердито пыхтеть виноградной электронкой в машине. Уже заходя в просторный зал, отделанный в стиле барокко, понимаю, что не хочу здесь сейчас быть. Совсем. Нет, я люблю подобные мероприятия, обожаю быть в центре внимания, находить новых собеседников и обсуждать новости. Проблема в том, что сейчас у всех на устах лишь одни новости: гибель или не-гибель Разумовского, арест Грома и побег Волкова. А я в разной степени поучаствовала во всех трех событиях. По крайней мере, теперь всем говорю, что Чумной Доктор совершенно точно мертв. По моему скромному мнению, конечно. Особенно весело становится, когда меня ловит хозяин вечера, Ковалевский, который жаждет обсудить сразу три темы, шепотом делится теорией заговора. Я, натянув на лицо заинтересованную улыбку, слушаю и киваю. Жизнь под одной крышей с Птицей и меня заставляет строить одну теорию заговора за другой. Надо было все-таки ехать на такси, хоть напиться бы смогла. Ладно, справедливости ради, не все так плохо. К середине вечера гостям надоедает обсуждать преступную жизнь города, и они переходят на обычные сплетни. Я с радостью нахожу себе компанию на оставшийся вечер. Домой я возвращаюсь уставшая, но довольная. Завтра Славик получит парочку заказов и на некоторое время будет очень доволен. Разумовский встречает меня во дворе. Он как раз спускается с крыльца, когда я проезжаю через ворота. По всему периметру здесь установлены камеры, и я поневоле задумываюсь, отслеживал ли он весь мой путь или все же делами занимался и иногда посматривал. Надо бы еще решить, беспокоят меня подобные замашки или кажутся безобидным баловством по сравнению со всем остальным. — Как ты? — спрашивает Разумовский, подавая мне руку. Взявшись за его ладонь, покидаю салон и попадаю в теплые объятия. Хорошо, что он. Я опасалась, что вместо него увижу Птицу. Помада давно смазалась, купленный по дороге стакан кофе добил ее окончательно, так что ничего не сдерживает меня от поцелуя, такого нежного и очень долгожданного. Разбаловалась я, привыкла, что почти постоянно вместе. Те дни после расправы Птицы над Андреем не считаются. — Эти ушлепки еще не ушли? — уточняю, отстранившись. — Собираются уже, — вздыхает Сережа. — Напомни, зачем мы пытались вытащить твоего дружка из тюрьмы, если он сам туда хочет? — Напомню, — обещает Разумовский, предлагая мне взять себя под руку. — Как сам вспомню. Шутит, уже хорошо. Или это не шутка была? Наемники действительно стоят в коридоре и обуваются, все такие неприметные, в черном. Спасибо, что не в какой-нибудь специальной форме, а просто в толстовках и джинсах. Не подозрительно вообще. Боже, может, если их просто загребут, мы плюнем на них и уедем? Ну пожалуйста. — Вы это, открыточку черканите, — говорю я, скидывая чертовы туфли. — Надо ж знать, куда передачки отправлять. — Не парься, мать, если заметут, то передавать будет некому, — жизнерадостно отзывается Шура и выскальзывает на крыльцо. Просунув голову обратно в коридор, добавляет: — Но не заметут. Волков скрывается следом за ним. Придурки. Я направляюсь в спальню и падаю на кровать, не потрудившись даже свет включить. Комнату освещает только ночник на тумбочке и экраны компьютера. Их теперь три, да. Подозреваю, что скоро будет еще больше. Впрочем, чем бы дитя не тешилось, главное без кровавой резни, елки ж палки! Кхм, это так. Крик души. Разумовский бросает беглый взгляд на экран, садится в кресло. Я сообщаю о том, что они с Волковым и Громом — столпы почти любого обсуждения сейчас. Сережа невесело усмехается и говорит: — Могло быть и хуже, если б весть о моей смерти подтвердилась на самом деле. — Сейчас по дереву стучать заставлю. Разумовский оборачивается на какой-то тихий сигнал, набирает несколько команд. Я пытаюсь наскрести моральные силы на то, чтобы пойти в ванную, раздеться и принять душ. Уставившись в потолок, не сразу понимаю, что стук клавиш стихает. Поворачиваю голову. Сережа глаза поднять к моим не успевает сразу, и я замечаю, каким взглядом он скользит по мне. А еще понимаю, что мы наконец одни, никто не храпит в соседней комнате, не спорит в гостиной о том, что автомат надо разбирать так, а не так, не долбится в дверь с очередным архи важным сообщением. Если бы еще не постоянная зловещая аура шизанувшейся кукухи, но нужно довольствоваться тем, что есть, а не просить невозможного. Я сажусь, скрестив ноги на кровати, отодвигаюсь чуть дальше и протягиваю Сереже руку. Разумовский, взявшись за мою ладонь, перебирается ко мне. — Устала? — спрашивает он, осторожным движением убирая волосы мне за ухо. — Я могу сделать тебе чай. Хочешь? Качаю головой. Сейчас мои мысли вертятся совсем не рядом с чаем. Я касаюсь его лица, пальцы проходятся по мелким, едва заметным шрамикам. Их даже не видно, если не присматриваться. Их он получил раньше. Недавние сложно не заметить. Один над губой, другой на переносице. Оба отбивают всякое желание помогать Грому или любезничать с Птицей. Про те, что сейчас скрыты футболкой, даже думать не хочется, слишком свежи воспоминания о том, как это было. — Они станут не такими заметными, — будто оправдываясь, говорит Разумовский. — Со временем. Думаю, что станут. Я двигаюсь ближе, упираюсь коленями в матрас и выпрямляюсь, став чуть выше. Сережа удерживает меня за талию, чтобы не свалилась ненароком. Рук от его лица не убираю, целую сначала переносицу, потом каждый мелкий шрамик, который нахожу кончиками пальцев. Разумовский, зажмурившись, тянется ко мне ближе, подставляясь под ласку. Я бережно касаюсь отметины над губой, и это почти сразу переходит в полноценный поцелуй. Каждое такое мгновение заставляет меня забыть о том, что я нарушаю закон и рискую свободой, возможно, и жизнью. Все это стирается, осыпается, подобно песку, и мне кажется, что я готова нарушить еще больше законов, любой закон, лишь бы быть с ним рядом. Я раньше не знала, что кого-то можно так сильно любить. — Прости, — шепчет Сережа, убирая руку, которая еще секунду назад касалась тонкого кружева у меня на спине. — Все хорошо, — говорю, поцеловав маленький шрам над губой. — Я не против. Разумовский смотрит на меня в неровном свете экранов и ночника, смотрит и не отводит взгляда, набираясь сил либо в полумраке, либо во мне самой. Он медлит, не говорит ничего, но создается ощущение, что ждет еще какого-то ответа с моей стороны, подтверждения или наоборот. Не придумав ничего лучше, целую его снова, пытаясь без слов показать, что именно мне нужно, показать, что да, можно, конечно я безумно сильно хочу стать с ним еще ближе, не оставить между нами вообще ничего. Я готова, я прыгнула в этот омут с радостью и не планирую покидать его. Длинные пальцы перемещаются на мою шею, ведут дальше к плечам, цепляя пиджак. Я опускаю руки, чтобы он свободно снял его с меня. Воздух холодит обнаженную кожу, Сережу отстраняется, опускает взгляд, проделывая тот же путь, что его пальцы секунды назад. Я приглаживаю растрепанные волосы, к цвету которых так до сих пор и не привыкла полностью. Возможно, краска не понадобится, когда мы уедем. — Я… — Разумовский замолкает, подавшись вперед, утыкается лбом мне в плечо. — Я не могу себе доверять, Ася. — Все в порядке, котенок, — шепчу, погладив его по затылку. — Я могу. Я доверю тебе. Он сейчас здесь? — Нет. Но если… — Договоримся. Только скажи мне, чего ты хочешь сейчас? Сережа поднимает голову, смотрит, в полумраке даже не отводит взгляда, когда произносит: — Тебя. — Значит, мысли у нас с тобой совпадают, — улыбаюсь я и вновь припадаю к его губам. Все это словно частино срывает в нем предохранитель. Он целует глубоко, жадно, позволяя рукам блуждать по моему телу. Все еще не переходя грань, но уже гораздо увереннее. Я не пытаюсь давить или как-то управлять ситуацией, полностью подстраиваюсь под его темп, поначалу лишь копирую прикосновения, прощупываю грань. Сережа не протестует, когда я отодвигаюсь и пересаживаюсь ближе к изголовью, тяну его за собой. Поцелуи прерываются всего на пару мгновений, вернувшись после них с еще большим желанием. Кожа горит там, где он касается, все тело ноет, предвкушая все новые и новые ласки. Лишь бы Птица сейчас не вылез. Ни сейчас, ни позже. — Все хорошо? — спрашивает Сережа, отстранившись. — Все отлично, — киваю я, едва собирая буквы во что-то связное. — Он? — Его нет сейчас. — Хорошо, — выдыхаю, скользнув ладонями под футболку. Руки Разумовский поднимает с опаской, мы все еще не свыклись с мыслью, что швы зажили и больше нет риска расхождения. Я аккуратно снимаю с него серую ткань, взгляд сразу концентрируется на груди, привычно проверяя состояние ран. Но их так как раз больше нет. Есть шрамы, неаккуратные и очень заметные пока, потому что Валентин не церемонился особо. Тогда было важно спасти Сереже жизнь. Один, который от проникающего, справа, чудом не задел легкое. Его я осторожно целую, мысленно благодаря судьбу, богов, да кого угодно, за то, что пуля попала именно сюда, а не немного в сторону. Этот шрам менее заметный по сравнению с кривым крестом на груди. Если бы те пули попали прямо… — Я люблю тебя, — шепчу, подняв голову. Сережа, закусив губу, смотрит на меня. — Безумно люблю. И очень боюсь потерять. — Я сделаю все, чтобы этого не случилось, — тихо обещает он. — Обещаю. Я тоже люблю тебя, Ася. Не знал, что так сильно можно… Его руки дрожат, и эта дрожь проходит мурашками по моей коже, когда Сережа касается шеи, плеч, заглядывает в глаза. И я вдруг понимаю, почему он так старается поддерживать зрительный контакт. Чтобы я могла видеть цвет глаз. Мило с его стороны, правда очень трогательно, но из-за того, что он постоянно думает об этом, сам не может расслабиться. Я мягко толкаю его в плечо, заставляю упасть на подушки и целую со всей возможной нежностью, которая проходит по телу легкими разрядами. — Я почувствую, если он вмешается, — негромко заверяю, лизнув шрам над губой. Сережа вздрагивает, крепче прижимает меня к себе. — Все хорошо, не думай о нем. Разумовский мелко кивает, тянется за новым поцелуем, а я почти верю в то, что сказала. Впрочем, я готова повторять это столько, сколько нужно, чтобы стереть беспокойство на любимом лице. Это наши чувства, наш маленький мир, и Птица не сможет влезть в него и все испортить, я не позволю такому случиться. — Ася, — выдыхает Сережа мне в губы, не прерывая даже толком контакт. — Останови меня. Я сам, кажется, не могу… — И не надо, — чуть слышно отзываюсь и, повинуясь его рукам, переворачиваюсь на спину. Разумовский нависает сверху, целует, пока я вожу пальцами по его груди, стараясь не задеть шрамы. Они свежие, слишком чувствительные, и касания не причинят ничего, кроме дискомфорта. Прибью пернатого ублюдка, если влезет сейчас, сегодня. Впрочем, это последняя мысль о нем, которую я допускаю, а потом следую своему же совету. Перестаю думать про Птицу, вообще. Мне не до него, потому что Сережа покрывает мою шею невесомыми поцелуями, мне совершенно точно не до него, я с трудом вспоминаю, как расстегивается чертов топ, когда его кромки касаются подрагивающие пальцы. Надо было надеть другой. Приходится оторваться друг от друга и приподняться, чтобы расцепить застежки сзади. Они не сильно заморочные, поэтому скоро совершенно ненужная вещь оказывается где-то на полу. Ничего больше под ним нет. — Ты такая красивая, — шепчет Сережа мне в губы, касаясь так осторожно, словно я могу рассыпаться. И кажется, что и правда могу, всего лишь от того, как его пальцы проходятся по груди. Застонав сквозь поцелуй, подаюсь навстречу. Мне мало, мне безумно мало, я готова сойти с ума прямо здесь, если он остановится. Но Разумовский продолжает свою невесомую ласку, поцелуями спускается вниз по шее. Все чувства внутри скручивают в узел, сплетаются в одно единственное желание, которое вытесняет любые другие мысли. Я никогда и никого не хотела так сильно, это что-то невообразимое, почти страшно от того, как тело загорается от каждого легкого касания, как все во мне тянется к одному единственному человеку. Ради таких чувств можно выдержать все. Я задыхаюсь от того, как влажные губы касаются груди, я вся как один сплошной оголенный нерв, и внутри, и снаружи. Всегда думала, что лучше, когда спокойно, когда нет такой потребности, нет безоговорочной капитуляции перед собственными желаниями. Но вот я здесь, выгибаюсь под все более настойчивыми ласками, которые из просто изучающих постепенно становятся увереннее, ярче. Вплетаю пальцы в окрашенные в темный волосы и думаю о том, что даже если Волков с Шурой вернутся сейчас, то сдерживать голос вряд ли получится. Слишком хорошо. Слишком во всем. — Можно? — тихо спрашивает Сережа, коснувшись моего ремня. — Да, — киваю, облизнув губы. — Да, пожалуйста. Он расстегивает его не с первого раза, мешает нервная дрожь в пальцах, но не обращаю на внимания. Это привычно. Это значит, что со мной именно он. Следом за пряжкой идет пуговица, а потом и молния. Я сажусь, чтобы снять брюки, тяну их вместе с бельем. Укол неуверенности врезается промеж лопаток, и мне стоит некоторых усилий его игнорировать. Все хорошо. В глазах напротив я вижу лишь восхищение, а не замешательство при виде бледных растяжек на бедрах и неровного давнего шрама на голени. Все это было проработано, мне казалось, что и не вылезут больше никакие сомнения. Казалось, да. — Как ты, котенок? — спрашиваю, ткнувшись лбом Сереже в грудь. — Я беспокоюсь из-за ранений. — Все в порядке, — отвечает он, прижимая меня к себе. — Все зажило. Возможно, когда-нибудь это прозвучит не только в сторону физических ран. Но сейчас не время для этих мыслей. Я тяну его за пояс, расстегиваю джинсы, подняв голову. Глаза напротив синие, видно даже в полумраке. Надеюсь, пернатая дрянь в отключке. Мы заслужили капельку везения. Когда Разумовский, следуя моему примеру, избавляется сразу и от джинсов, и от белья, я, закусив губу, мысленно подмечаю, что повезло мне не капельку. Пока смущение окончательно не взяло верх над ним, цепляю его за руку и тяну за собой на подушки. Сережа ложится сверху, вжимается в меня, чуть слышно застонав, и я тоже не удерживаюсь. Он подходит мне идеально, все в нем будто создано для моего тела. — Как… Как тебе нравится? — спрашивает Разумовский, касаясь губами шеи. Да я уж в экстазе просто от того, что решил поинтересоваться. Объяснять про свои сложности в такой момент кажется довольно кощунственным, но я все равно это делаю. Лучше, если мы прочувствуем этот момент полностью, мне совсем не хочется, чтобы между нами было место даже такому маленькому притворству. Сережа целует меня, смещается в сторону и ложится рядом, чтобы было удобнее изучать мое тело неторопливой лаской. Полумрак играет нам на руку, стирая неуверенность, не давая ей просочиться и испортить ощущения. Я направляю его ладонь, вздрагиваю, застонав, когда мы вместе достигаем нужной точки. Узел скручивается внизу, делая меня слишком чувствительной, и эмоции, которые я испытываю к этому человеку, лишь подстегивают. Мне хочется почувствовать его уже наконец внутри и одновременно хочется, чтобы не убирал руку, не останавливался и продолжал меня целовать, постепенно стирая любую грань между нами. — Сережа, — почти выстанываю, когда его палец плавно скользит в меня. — Все хорошо? — уточняет он, тут же остановившись. — Да, — шепчу, закивав. — Да, все хорошо, еще, пожалуйста… Разумовский слушается, двигает пальцем, а сам спускается ниже, задевает языком чувствительную грудь. Я цепляюсь за него, полностью отдавшись во власть ощущениям, которые буквально лишают способности соображать. Меня не существует больше отдельно, я знаю только одно: в этом моменте все совершенно, каждая деталь, каждая секунда. И вновь изучающие ласки становятся увереннее, стоит лишь Сереже удостовериться, как именно лучше всего. Я тяну Разумовского к себе, целую и прошу, умоляю войти в меня, потому что пальцев мало, всего мало. Бедром чувствую, как он возбужден, как вздрагивает каждый, раз, когда моя нога двигается, и мне нестерпимо хочется почувствовать его. У нас будет время, чтобы изучить друг друга еще, у нас будет полно времени, теперь уже нам не нужно за ним гнаться. Разумовский вновь нависает надо мной, но вдруг застывает, неуверенный, даже испуганный взгляд на мгновение сбивает с толку. А. Точно. — Сумка в шкафу, — хрипло отвечаю на невысказанный вопрос. — Синяя, боковой карман. Я запасливая. Ну что? Рано или поздно все повреждения должны были зажить. Просто подготовила почву заранее. Сережа смеется тихо, с облегчением и так по-мальчишески, коротко целует меня и отодвигается, идет в сторону шкафа. Мне хочется закрыться, но я эту дурь прогоняю. Поздновато. И не мне одной тут неловко, поэтому я тяну руки к вернувшемуся Разумовскому и вместо того, чтобы ждать, помогаю ему надеть презерватив, не упуская возможности дотронуться. Полумрак вновь доказывает свою полезность. Уверена, что цветом Сережино лицо сравнялось с моим пиджаком. Ладно. Не сейчас. После первой близости будет уже проще. — Я хочу тебя в себе, — тихо говорю, обнимая его. — Пожалуйста. Разумовский подталкивает меня обратно к подушкам, целует и одновременно плавно входит, сорвав с губ свое имя. Я предупредила его о том, что давно ни с кем не была, поэтому он останавливается, давая привыкнуть. — Все хорошо, — заверяю, коснувшись его поясницы. Сережа следует за этим легким движением, входит глубже, не торопится, но больше и не останавливается. Я обнимаю его, губы раскрываются в рваном выдохе, вздрагиваю, застонав, когда наши тела соединяются полностью. Он ощущается так тесно внутри, так восхитительно правильно и хорошо, и еще лучше становится, когда Разумовский двигается во мне. С ним иначе, удовольствие сильнее и из-за размера, и из-за всего того спектра эмоций, которые бурлят в моей крови. Я подаюсь ему навстречу, принимаю медленный и размеренный темп, прекрасный от того, насколько глубоко он входит. Его тело мне идеально подходит, а рваные признания в любви дурманят разум и кровь. Сережа не торопится, он нежен и одновременно настойчив, я провожу ладонями по его влажной спине, чувствуя, как мышцы под моими пальцами напрягаются. Особенно тогда, когда он отстраняется, просовывает руку между нами. Я вскрикиваю, стоит его пальцам коснуться клитора, они плавно двигаются, подводя меня к краю. Хочется зажмуриться, но я этого не делаю. Глаза в глаза, я прекрасно понимаю, как для его это важно, и позволяю себе прервать контакт только в момент наивысшей точки. Оргазм накрывает, не оставляя телу даже шанса, полностью подчиняет его, заставляя выгнуться навстречу движениям. Сережа, застонав, входит особенно резко, я чувствую, как все внутри сжимается вокруг него. Не вполне еще придя в себя, обнимаю подрагивающие плечи, прижимаю к себе так тесно, как могу, на миг отпустив страхи сделать ранам хуже. Они зажили. Заживает и все остальное. — Люблю тебя, — чуть слышно шепчет Сережа, даже не пытаясь отстраниться. Наоборот, он только теснее льнет ко мне. — И я тебя, — отзываюсь, вновь закрыв глаза, и добавляю: — Все по-настоящему. Мы вместе, ты действительно со мной. Разумовский ничего не отвечает, только сдвигается немного, чтобы найти мою руку и переплести пальцы.