Я хочу (научить) тебя

В потолке Бамбуковой хижины зияет дыра, пропуская в себя задувающий ветер. Он холодит открытую кожу, треплет длинные волосы и одежды.              Шэнь Цинцю лежит на спине, придавленный весом Ло Бинхэ, который расположился поверх. Тот, опрокинув своего наставника на широкую кровать со сбитыми простынями, старательно проходится поцелуями по его шее. Задерживается губами в каких-то местах, оставляя цепочку влажных следов. Сминая плечи, проводит линию носом до самой челюсти и обратно — трогательно и осторожно, словно малый щенок, который только учится проявлять ласку. А собственные плечи подрагивают от охватывающего где-то внутри волнения.              Поцелуи получаются смазанными, неравномерными. Какой-то — совсем невесомый, будто бы тот боится навредить любимому человеку. Какой-то же оказывается очень настойчивым, позволяя излить секундный порыв, когда ученику хочется проявить себя, одарить учителя всей любовью, яркой и пылкой.              В эти мгновения на белоснежной коже остаются розоватые пятна, которые Бинхэ тут же старательно зализывает языком, словно извиняясь за возможную грубость. В то время, как сам Шэнь Цинцю вовсе не злится на ученика — он понимает, что это его первый раз… первый — осознанный, настоящий. И нет смысла его ругать за неопытность, которую побороть можно будет лишь путем практики.              Для этого ведь и проходит обучение, правильно?              К тому же, это совсем не больно. Шэнь Цинцю лишь рвано выдыхает, ощущая новый засос — и тихонько ерзает под ним, словно старясь устроиться поудобнее. Стряхнуть странное чувство неловкости, которое, казалось, по всем правилам должно было исчезнуть еще в прошлый раз… но вместо этого все равно остается с ним. Шутка ли — одно дело, обнажить себя, отключив голову и действуя во имя спасения мира, и совершенно другое — осознанно отдаваться порывам души и тела, ощущая каждую секунду миллион чувств!              Стараясь побороть эту неловкость, Шэнь Цинцю поднимает взгляд вверх, задумчиво смотря на отверстие Бамбуковой хижины, сквозь которое все чаще проникает холодный ветер, щекоча его спину и плечи. Все больше и больше, с каждой проходящей секундой — оно не дает покоя. И не только потому, что за ними могут подглядывать птицы.              Не в силах больше подобное игнорировать, он наконец предлагает:              — …почему бы нам не перебраться в другое место?              — Я не хочу, — заупрямившись, отвечает Ло Бинхэ, поднимая на него взгляд.              Интересно, почему же? Да даже спуститься с горы и снять комнату на постоялом дворе было бы гораздо лучше, чем делать это всё здесь!              Однако не успевает Шэнь Цинцю даже открыть рот, как Ло Бинхэ отвечает на предвиденный им вопрос, четко, упрямо:              — Нет, мы останемся тут. Прямо здесь. В Бамбуковой хижине, — он произносит это уверенно и с таким нажимом, что Шэнь Цинцю понимает: тут ничего не поделаешь. Похоже, Бамбуковая хижина значит для него особенно много, раз он всеми силами старается остаться здесь и не покидать ее стен.              Это — его место силы, которое он не может покинуть. Оно оставило слишком большой след на душе и памяти ученика, связанный с учителем. Настолько глубокий, что, кажется, будет слишком кощунственно вновь пытаться прогнать его.              Выдыхая, Шэнь Цинцю признает неправоту, решая тогда сосредоточиться на другом. Остановив ученика бережным касанием ладони к плечу, он начинает осторожно снимать собственные одежды. Неспешными движениями — пальцы чуть подрагивают, от волнения и толики предвкушения — раздевается постепенно, обнажая сначала плечи, потом грудь, пояс…              Сейчас, обзаведясь уже каким-никаким, но опытом, он теперь четко осознает — если доверить подобное дело рукам Ло Бинхэ, то от его одеяний почти ничего не останется. С тем же успехом можно было бы попросить его порвать их на тряпки и выбросить куда-то в канавы, чтобы больше никто не видел.              Однако собственные одежды Шэнь Цинцю еще пригодятся, как и терпение ученика ему самому.              Словно проверяя его, он поднимает на Бинхэ взгляд — тот, приняв сидячее положение, расположился немного поодаль, из-под ресниц поглядывая на учителя. Его дыхание замирает, кажется, как и сердце — словно он боится спугнуть каждый момент. Совсем неподвижный, во все глаза наблюдает за тем, как с каждой секундой обнажается новый участок кожи. Как верхние одеяния спадают с плеч заклинателя, а нижние — обнажают стройные ноги. Как открывается вид на белоснежные грудь и живот. Как ткань скользит по телу, готовая окончательно улизнуть в другой миг — и Бинхэ кажется, что в мире не существует вещи более притягательной и красивой, чем подобное созерцание.              В этом есть будто особое таинство. Как учитель смотрит на него пронзительными глазами, от которых сердце пускается вскачь. Как волны одеяний, мягко обволакивающие его, открывают скрываемые черты. Настоящее таинство, не иначе.              Их тела оказываются совсем разными. И если тело Ло Бинхэ — крепкое, с хорошо заметными мышцами, то вот тело учителя — трогательное, будто хрустальное. Пусть мягкость его черт и, конечно, обманчива — но сердце Ло Бинхэ сжимается в грудной клетке, очарованное этими аристократичными линиями.              — Учитель… — срывается с его губ, когда последний лоскут ткани исчезает с тела Цинцю, оставляя его совершенно нагим.              Шэнь Цинцю смущенно ежится — в том числе и от холода, ведь ветер ласкает теперь не только его лицо. Однако взгляда с воспитанника не сводит, наблюдая теперь, как он раздевает себя.              Взволнованный ни на секунду ни меньше, Ло Бинхэ старательно стягивает с себя верх. Вот только, в отличие от учителя, его движения более торопливые и неловкие, словно он боится не поспеть за своим путеводным огнем. Пальцы нервно сминают ткань, под рваный выдох откидывают одеяния в сторону, скользят дальше к поясу… скользят мимо, очевидно, вспотевшие от волнения. Промахиваются. Снова и снова — и дыхание сбивается больше. Волнение, такое чувство, что начинает распирать его грудь с новой силой, а в глазах отражаются смешанные огни.              Наконец расправившись с верхними одеждами, оставшись в одних штанах, он переводит дыхание, придвигаясь поближе к наставнику. Опустившись на колени, пристраивается между его ног… однако, как только он опускает взгляд, а Шэнь Цинцю с готовностью осторожно разводит бедра — его ученика будто дрожь бьет, зрачки резко расширяются.              Пускай воспоминания Ло Бинхэ о том, что произошло на хребте Майгу, остаются довольно размытыми, у него все равно встают перед глазами ужасающие картины. Кровь, синяки, дурман… чужая боль, всхлипы и металлический жуткий запах. Все то, что случилось во время его безумия из-за Синьмо, когда он был не в силах осознавать и контролировать свои действия, за которые до сих пор не может простить себя.              Вздрагивая, Бинхэ начинает стремительно бледнеть, а дыхание неровно вырывается из груди. Он жмурит глаза, вздрагивает вновь, качает головой… ладони хватаются за виски, словно пытаясь согнать иллюзорные сцены, вновь и вновь предстающие его взгляду, но оказывается не в силах.              Губы его сжимаются в плотную нить. Глаза жмурятся лишь сильнее.              Паника начинает захватывать его разум все больше. Стоит только опустить взгляд между ног своего учителя, как даже несмотря на то, что сейчас все совершенно невинно и цело — все равно мир перед глазами будто бы озаряет яркая молния под ужасающие удары грома, возвращая его в тот злополучный день, когда он умудрился причинить ему боль. И снова видит перед собой все — темные стены пещеры, всхлипы со стороны, разорванные одежды и кровь… кровь, слишком много крови, слишком неправильно, слишком страшно, ужасно, невыносимо!              «Нет!..»— панически кричит он в своей голове, закрывая лицо руками и сжимая виски сильней. Его тело начинает бить ежесекундная дрожь, а дыхание сбивается окончательно. Кажется, он больше ничего не видит и не чувствует в этом реальном мире, уходя куда-то в свой. Полный кошмаров, отчаяния и отрицаний. «Нет… нет-нет-нет! Я не мог этого сделать! Я не хочу! Не хочу! Нет… нет, нет, нет! Учитель!..»              Шэнь Цинцю не сразу понимает, что происходит. Но стоит только заслышать всхлип со стороны ученика, как он тут же подрывается с места, обнимая его руками.              «Черт… это что, паническая атака?!» — пронзает самая реалистичная в этот момент догадка. «Только этого еще не хватало!»              — Эй, эй, Бинхэ!.. — начинает он с тревогой в голосе звать его. Ласковая ладонь опускается на макушку, проводя по мягким спутанным волосам, утешая его, как ребенка. А собственное сердце сжимается от невыносимой жалости и от… страха?              Страха за Ло Бинхэ. За его состояние. За его боль. Он, конечно, знал, что Бинхэ никогда не желал осознанно навредить ему. Знал, как тот испугался своих же действий, когда понял, что натворил. Знал, что впоследствии тот ужасно винил себя, спрятавшись в какой-то комнате и роняя полные вины слезы. Однако… даже не подозревал, что произошедшее оставит на нем такой сильный, ужасный след.              И тем не менее, последствия он видит здесь и сейчас. Ло Бинхэ не только не нашел в себе силы простить — он начал бояться самого себя… бояться прошлого. Бояться — и это не просто звук. Не просто очередная возможная манипуляция, о которых мог подумать Шэнь Цинцю ранее. Это неподдельно травмирующее событие, которое истязает душу полукровки изо дня в день. Доводит. Уничтожает. Съедает его изнутри.              — Ну, Бинхэ, тише, тише… — продолжает он звать его, касаясь ладонью уже щеки — и понимает, что она намокла от слез.              Сердце бьется в тревоге. Поднимаясь окончательно, он прижимает ученика ко своей груди, опуская подбородок на черную макушку, словно стараясь спрятать в себе. И гладит, гладит…. Шепчет успокоения, ни на миг не переставая ласкать его.              — Тише, Ло Бинхэ тише… все хорошо. Это прошло. Это далеко в прошлом… — собственный голос едва не дрожит от волнения за него, пока он вспоминает все возможные успокаивающие слова, которые только запомнил за прожитые две жизни. — Не бойся… Все хорошо, милый мой, все в порядке…              Не переставая шептать, не переставая дарить ему ласку, он старается чередовать поглаживания с поцелуями. Один — куда-то в волосы Ло Бинхэ. Один — в его щеку. Потом в правый висок, за ушком, а какой-то — и вовсе в лоб, поверх алой печати, которая еще совсем недавно вселяла страх, но сейчас казалась не опаснее самой обыкновенной родинки, что тоже заслуживает тепла.              Он прячет его в себе. Скрывает от всего мира своей макушкой. Позволяет укрыться в плечах и шее, а длинные распущенные волосы дополнительно закрывают со стороны, будто надежной занавеской, сквозь которую Шэнь Цинцю не позволит проникнуть ни одному кошмару, чтобы навредить вновь. Сквозь которую не позволит проникнуть ни единой живой — или мертвой — душе. Не позволит. Здесь только Бинхэ и он сам. Только Бинхэ и покой. То тепло, которое он заслужил. Та любовь, которую долго ждал.              Шэнь Цинцю гладит, не переставая и не считая, сколько времени проходит за спинами. Ведь значение имеет не время — а человек, что сейчас дрожит в его руках, наконец начиная, кажется, оживать. Постепенно дыхание становится чуть ровнее, и сам Бинхэ неловко тыкается навстречу, будто слепой котенок, который ищет надежный материнский живот.              Сердце Шэнь Цинцю тут же рассыпается в неизвестного происхождения пыль, когда он «ловит» его мордашку в изгибе локтя. Но поглаживаний не прекращает.              — Все хорошо… тише, Ло Бинхэ, я с тобой.              — Учитель?.. — голос совсем тихий и тонкий, до непривычного. Так, что теперь уже Шэнь Цинцю пробирает дрожь.              «Боже, ты когда-нибудь доведешь меня до инфаркта!»              — Да, Бинхэ, это я… все хорошо.              — Учитель… — его ученик тихо всхлипывает, осторожно обнимая своими «лапками» Шэнь Цинцю за плечи. — Учитель… я не хотел!..              «Ну-у, я ведь только что успокоил тебя! Разве нет?..»              Сердце заклинателя ноет от жалости за него.              — Я знаю… — успокаивающе проводит по всей длине его темных волос. — Знаю… не бойся. Я не виню тебя. Я знаю, что тогда это был не ты…              Его голос ласков и бережен. В нем действительно не отражается ни капли вины — ведь Шэнь Цинцю по правде не может питать к своему ученику ничего, кроме сочувствия за тот случай. Он не виноват перед ним. Виноват только Синьмо, который завладел им, но ни в коем случае не он сам.              И пострадавший тогда был не один Шэнь Цинцю. Они пострадали оба. В разном воплощении, может, но в равной степени, если соотнести. Оба потерпели боль и несчастье. Оба пали под яростью Синьмо, который вышел из-под контроля и учредил свои правила, против которых ни один из них не смог бы ничего сделать.              Бинхэ не виноват. Не виноват и никогда не был. Он — жертва своего же оружия, которое так и не смог подчинить. Сюжет оказался разрушен, неумолимо сказываясь на обстановке и на персонажах вокруг. И каким бы сильным ни был главный герой, как бы его ни защищали правила вездесущей Системы — от всего его защитить попросту невозможно.              Может, он и главный герой, но определенно не Марти Сью. Он тоже может проигрывать. И в этой битве он проиграл, заплатив слишком высокую цену, с которой не может справиться до сих пор.              Но учитель ни за что не оставит его в беде.              Он крепче прижимает его к себе и оставляет новый поцелуй на макушке Бинхэ, тут же чувствуя, как слезинка падает на его руку. С его стороны слышится всхлип.              — Я не виню тебя, — уверяет он его, шепча ученику прямо на ухо. — Никогда не винил. Ну же, тише… тише…              — Почему?.. — рвано выдыхает Бинхэ, осмеливаясь на мгновение поднять покрасневшие глаза на учителя, но тут же вновь прячется в сгибе локтя.              С губ Шэнь Цинцю срывается выдох, а глаза на миг прикрываются. Пальцы начинают перебирать прядки его волос, находя это занятие расслабляющим даже для самого себя.              — Я знаю, что ты не навредишь мне.              — Но я навредил… — голос срывается, под конец становясь похожим на тоненький, отчаянный вой.              Он снова прикрывает глаза. Терпение, Шэнь, терпение… может, он и не силен в психологической части, но сейчас он всем сердцем желает вернуть покой в душу этого ученика.              — Сколько раз повторять? Это был не ты.              — Я должен был контролировать… вернуть этот контроль…       — Ты не виноват в этом.       — Я навредил вам!..       — Не страшно.       — Но я…       — Ничего страшного, — терпеливо повторяет ему. — что он оказался сильнее. Не существует человека, который мог бы в этом мире все и сразу. Который всегда был бы непобедим. То, что ты проиграл — не делает тебя хуже, чем ты есть. Ты все тот же Ло Бинхэ, которого я всегда знал и взрастил.              Однако Ло Бинхэ качает головой, показывая несогласие со словами наставника. У него, очевидно, имеется свое мнение на этот счет — мнение, сформированное благодаря травмирующему опыту и на душевных терзаниях.              — Я должен был справиться… должен был, ради Вас…              — Ничего ты никому не должен! — возмущается Шэнь Цинцю, уже желающий привычно хлопнуть ученика веером, но тот сейчас не под рукой. Приходится обходиться словами. — Не нужно. Я знал, на что иду. Я знал, чем это может закончиться. И так же я знаю, что пусть ты проиграл в тот раз — ты обязательно станешь лучше, чтобы суметь защитить своего учителя в будущем.              «Хотя, лучше, чтобы этих следующих разов не было», хмыкает он про себя. И готов поклясться на что угодно, что в голове Ло Бинхэ прозвучали схожие мысли.              — Я не хочу… не хочу, чтобы это повторилось… — шепчет его ученик, утыкаясь на этот раз выше — в плечо, а руки, сжимающие тело Шэнь Цинцю вновь пробирает дрожь. — Учитель… — выдыхает он, и его тон чуть-чуть меняется. Немного, совсем незаметно, но Шэнь Цинцю все равно улавливает эти нотки. Словно тот произносит какое-то откровение: — Учитель, мне страшно…              И это выбивает из колеи. Ошарашенный окончательно, Шэнь Цинцю замирает, не в силах так быстро переварить услышанные слова.              Ло Бинхэ… страшно? Не сказать, что страх — это что-то из ряда вон выходящее, ведь он является естественным человеческим фактором. Но услышать подобное признание от него, услышать признание вслух, произнесенное так взволнованно, немного сорвано на конце…              Сердце заходится еще быстрее. Но руки продолжают сжимать его, обнимая Бинхэ только крепче.              — Не бойся. Твой учитель с тобой, Бинхэ. Я с тобой, — он осторожно касается кончиками пальцев его щеки, вынуждая тем самым оторваться от своего плеча. И смотрит младшему прямо в глаза — в темные и невинные глазёнки, которые смотрят на него так доверчиво и открыто. — Ты ведь веришь своему учителю, правда?              Уголки губ поднимаются вверх, когда он видит, как старательно начинает кивать Ло Бинхэ. Это вызывает такое тепло внутри, щемящее, трепетное… разливающее облегчение в нем от того, что, кажется, он нашел нужную ниточку, чтобы продолжить по ней идти дальше.              — Я верю Учителю, — тихо произносит Бинхэ, и это заставляет сердце Шэнь Цинцю зацвести еще больше.              Он мягко кивает ему, поглаживая по щеке. Словно в одобрении, дарит свою ласку. Чтобы успокоить. Показать — ему правда не стоит бояться. Этот учитель никогда не наругает его. И никогда, никогда от себя не прогонит.              — Вот и умница, — он вновь тянется, оставляя поцелуй на его лбу. Зная, что такая ласка точно тронет сердце ученика, позволяя вновь ощутить покой. — Никогда больше не сомневайся во мне.              — Я в Вас никогда не сомневался, Учитель. Я лишь…       — Цыц! — предугадав, что тот сейчас свалит все на себя, Шэнь Цинцю щелкает нос ученика пальцем, за неимением возможности хлопнуть веером. — Даже не думай произносить то, что ты только что собирался! Иначе вылетишь через это отверстие, — он многозначительно поднимает взгляд на все еще зияющую в потолке хижины дыру.              Ло Бинхэ невольно хмыкает, опуская глаза вниз и осторожно кивая.              — Я понял. Я… постараюсь стать достойным для вас.              Шэнь Цинцю тихо качает головой на такие слова.              — Я знаю, что ты не бросаешь слова на ветер, — лишь отвечает он, надеясь, что это поддержит Бинхэ.              — Учитель поможет мне в этом?              — А иначе какой я тогда учитель? — усмехается Шэнь Цинцю.              На этот раз улыбка показывается уже на губах Ло Бинхэ. И старший в эту секунду готов поклясться, что это — самое долгожданное и правильное событие в его жизни.              — Тогда мы можем… можем.? Шэнь Цинцю отмечает неуверенность в его голосе. Всматривается в лицо — и видит, как глаза Ло Бинхэ бегают, то в одну сторону, то в другую. Останавливаются то на лице наставника, то опускаются чуть ниже, скользя по телу. Потом поднимаются обратно. Уходят в сторону. Вновь обращаются на лицо…              С его губ срывается выдох. Ох уж этот ребенок…              — Да, — осторожно кивает он ему, давая свое согласие. — Мы можем продолжить. Не бойся.