Interceptor. After

Александр Кессель вздрагивает, когда в окно ударяет градина. Мозг не успевает до конца выйти из дрёмы, а ладонь уже делит тепло с рукоятью японского кухонного ножа Джей Джей. Вещицу, конечно, придётся отдать, когда хозяйка вернётся — но рядом с Джей Джей вооружаться и ни к чему. Если союзничать с ней, конечно. Ещё один удар — и снова густое дребезжание оконного стекла, и снова ослепительный клинок молнии рассекает темноту позднего вечера. Джей Джей всё ещё нет. Кессель тянется за телефоном, но передумывает, решая, что отвлекать водителя в такую погоду — идея не из лучших, тем более, что из-за чёртовых травм Джей Джей ему нужна. Разумеется, невредимая. Небо озаряется очередным всполохом, стекло звенит, из последних сил сдерживая массированный натиск градин, а где-то там прорывается сквозь непогоду Джей Джей. Рот раздирает зевота. Кессель плавно погружается в сон. Джей Джей справится: вопрос только в том, сколько времени на это уйдёт. Даже сейчас, когда жизнь Кесселя зависит от неё, эта её живучесть раздражает почти так же сильно, как неизвестность. А вообще, конечно, занятно. Он не должен был выжить: попадание в область сердца сводит данную вероятность к нулевому значению — но всё же он проснулся, и когда это случилось, за окном так же лютовали молнии. С того момента грозы идут практически каждую ночь, словно мир отвергает чужеродный фрагмент. Кесселю плевать: он хочет жить и для этого должна жить Джей Джей, в остальном обстановка по ту сторону стекла его мало волнует: Америка отлично самоуничтожается и без непогоды. Только вот где носит Джей Джей? Секунды ползут, утягивая часовую стрелку к числу двенадцать, и в грохоте града почти слышно, как скребут в области груди невидимые когти, которые Кессель отсекает одним взглядом в телефон. Информации об авариях нет. Временно необходимый для его существования элемент в порядке — во всяком случае, ничто этому не противоречит. Хорошо. Он и так слишком забивает голову необоснованной тревогой. С другой стороны, когда рёбра и колено уже сломаны, а весь мир — в том числе опаснейшие его элементы — жаждет разодрать то, что ещё живо, выбор развлечений невелик, и мозг набрасывается на самое доступное: прокручивание мыслей различной степени бестолковости. Выбросив их, Кессель тянется к костылям: уже ловче, чем в прошлый раз. Проковыляв к окну, он смотрит на притихший в ожидании солнца мир. Мир, который завтра продолжит жить своей жизнью: завершать одни задачи, ставить перед собой другие, испытывать чувства, отвергать чувства, создавать, разрушать... Он всё ещё хочет создавать и разрушать — тем более, в его случае это предполагает совершение одного и того же действия. Хочет воздействовать, направляя, но всё, что он может себе позволить — раздражающую роль бесправного наблюдателя, паразита, временно зависимого от... «Да где её носит?!» Кажется, гроза идёт на спад. Хорошо. С тех пор, как Кессель окончательно вернулся, грозы начали его раздражать, ведь они идут практически каждую ночь — впрочем, это неважно. Главное, что когда его забрали, когда прямо в вертолёте запускали остановившееся сердце, когда всё зависело от минут, и его чудом успели доставить в больницу, стояла прекрасная погода. И уже этот факт противоречит глупой хотя бы из-за своей мистичности теории о том, что он для этого мира — лишь чужеродный фрагмент.