Archangel (burial)

Из сна Игоря выдернул жутковатый булькающий стон. Не успев ещё открыть глаз, он двинул рукой, пытаясь на ощупь определить, где находится, вляпался во что-то горячее и влажное и вскинулся рывком, окончательно просыпаясь. Серёжа лежал рядом, сжавшись в комок и до половины укрывшись крыльями. Трясся, захлёбывался, притискивал ладони почему-то к груди, а не к животу, где белая ткань майки набрякла кровью. Тёмное пятно расплывалось по постели и напитывало одеяло. Игорь мгновение сидел в ступоре, потом будто очнулся: вскочил, щелкнул кнопку стоящего у постели торшера, заставил Серёжу лечь прямее (жаль, на спину не уложить — крылья мешают) и задрал майку до груди, чтобы внимательно осмотреть ранение… Которого не было. Ни дырок, ни даже шрамов, только горячая кровь на ровной коже. Серёжа цеплялся за его руки и задыхался от слёз. Ничего не понимая, Игорь взял его пальцами за подбородок и вынудил посмотреть на себя. Раздельно, чётко спросил: — Больно? Серёжа дёрнул головой, вырываясь. Сначала кивнул, потом прохрипел: — Нет! Свернулся в позу эмбриона и беззвучно заплакал, как брошенный ребёнок. Игорь совершенно растерялся. Так больно или нет? Что делать, куда бежать? Нужно оказывать первую помощь или можно отвернуться и заснуть обратно? Хотя нет, провернуть последнее ему всё равно не по силам: как спать, игнорируя за спиной такое? Даже если с рациональной точки зрения причин для беспокойства нет. (С рациональной, ха. Давайте объясним с рациональной точки зрения наличие в комнате крылатого мертвеца-невидимку, который умеет испытывать боль, улыбаться и плакать, боится высоты, любит плескаться в воде, с удовольствием лопает яичницу с помидорами и обижается, когда ему не дают договорить!) — Серёжа, — попытался Игорь снова. Склонился ниже, осторожно положил руку на вздрагивающее плечо. — Серёж… Где болит? Он думал, что внятной реакции опять не получит, но Серёжа вдруг отнял от подушки мокрое лицо и прорыдал: — Везде! — Прижал растопыренную пятерню к солнечному сплетению: — Здесь! — Внутри? — не понял Игорь. Припомнил, как кровь пузырями выдувалась из Серёжиных губ, когда тот спрашивал, удалось ли им спасти людей, и его осенило: — Лёгкие, наверное. Тебе дышать трудно? Вместо ответа Серёжа опять уткнулся в подушку и затрясся, глуша судорожные всхлипы. Ну, Игорёк, придумал, когда спрашивать, конечно. Он же слезами давится, аж вдохнуть не может. Ещё бы не трудно. И даже если скажет “да” — что, операцию ему сделаешь? Вызовешь скорую на внутреннее кровотечение у привидения? Сам в больничку и отъедешь, только не в ту, о которой думаешь. Игорь вытер перемазанные в крови руки об одеяло, и так испачканное, темнеющее в ночи винно-алыми пятнами, и, пошатываясь со сна, добрался до кухонной зоны. Брякнуло о столешницу стеклянное дно графина, забулькала вода. Одну кружку Игорь опустошил сам, вторую принёс к кровати, поставил на табуретку с Серёжиной стороны. Тот всё ещё ревел, но уже не так страшно, выворачиваясь наизнанку, будто ничего хорошего никогда не было и уже не будет, а нормально, как обычные люди, которым плохо. Игорь обхватил его за плечи вместе с подушкой, поднял, усадил на постели и вот так, придерживая, чтобы не повело и не опрокинуло, сунул ему под нос воду. — Всё-всё, — бормотал бездумно, пока Серёжа стучал зубами о фарфоровый край. — Всё уже… Ничего было не “всё”, ситуация только набирала обороты, но что ещё Игорь мог сказать? Что угодно, лишь бы Серёжа успокоился. И Серёжа успокаивался. Всё ещё смаргивал слёзы и хлюпал носом, но дышал ровнее и не царапал уже грудную клетку, заскребая ногтями кровь с верхней части живота. — У тебя бывало уже такое? — спросил Игорь, когда он, часто и глубоко вздыхая, отдал кружку обратно и сидя скрючился на постели, обнимая подушку руками и коленями. — Да постоянно, — пробормотал Серёжа тихо и снова тяжело вздохнул. Игорь оторопел. Постоянно — и он, живя с ним в одном пространстве вот уже несколько недель, ни разу не заметил? Спал сначала в раскладном кресле в двух шагах, а потом и в той же кровати, но ни разу не вляпался в липкую тёплую лужу, ни разу не увидел бордовые пятна на текстиле, не услышал задушенных всхлипов? Или Серёжа прежде в таких случаях не плакал? В форточку донёсся отдалённый гудок припозднившегося (слишком раннего?) автомобиля, где-то хлопнула дверь. До утренних птичек ещё часа три, по осеннему-то времени. Стоило Серёже “переехать” к Игорю, как бабье лето отключили, будто рубильником, сразу навалились тучи, улицы затянуло моросью и с тех пор солнце не выглянуло ни разу. Питер словно оказался на дне морском, люди по утрам выходили в мокрый воздух с омерзением. Игорь вспоминал Юлькино “угорёк” и невесело хмыкал сам себе в отражении окна. Несколько раз хотел пошутить, мол, вовремя они провели рокировку, остался бы Серёжа снаружи — пришлось бы ему падать в грязь и лужи, а так сидит в сухости и тепле, телевизор смотрит. Но не решался. Просто язык не поворачивался. Дошутился уже, достэндапился, хватит. Серёжа с самого начала вёл себя отстранённо, нейтрально-вежливо, изо всех сил не мешал, не надоедал, рот лишний раз не открывал, крылья носил плотно прижатыми к спине, делаясь ещё компактнее, чем был, только настороженно зыркал из-под спутанных волос, когда Игорь резко поднимался с дивана или проходил мимо, — будто боялся, что вот сейчас-то он прекратит играть доброго полицейского, напрыгнет и ударит. Игоря довольно быстро начало подташнивать от этого его взгляда, но что тут сделаешь? Не скажешь же “прекрати на меня так смотреть”. Сам пригласил, (сам избил когда-то, сам выкрал из относительно безопасного места и привёз на верную смерть), сам и терпи теперь. Можно было разве что попытаться проявить себя радушным хозяином, раз других вариантов не завезли, так что Игорь воплотил предложение насчёт горячей ванны: помог Серёже освободиться от больничной робы (пришлось распороть ткань на спине ножницами — иначе снять было невозможно, крылья не пролезали), достал из шкафчика пафосный супер-пупер-шампунь, который держал специально для Юли, и, порывшись в платяном шкафу, принёс в качестве смены белья почти новые домашние треники и чистую (отцовскую ещё) белую майку-алкоголичку. Отмытый, розовый после ванны Серёжа надел её так же, как Юля скидывала сарафан — через ноги. Майка оказалась большевата, зато крылья удобно уместились между растянутыми лямками. Серёжа из неё с тех пор не вылезал. И сегодня спал тоже в ней. — А кровь? — очнулся вдруг Игорь. Серёжа посмотрел непонимающе. Веки от слёз были опухшие, нос красный, но щёки уже высыхали, и Игорь украдкой перевёл дух. Всё-таки трудно это — когда кто-то рыдает у тебя на глазах, а ты ничем не можешь помочь, ни словами, ни делом, максимум стакан с водичкой подать. — На майке, на одеяле. Ты что, стираешь тайком каждый раз? — К-какой каждый раз?.. Ты о чём? — Да кровь же!.. Вот… Игорь, сдерживая наметившееся раздражение, плюхнулся коленом на постель и рывком отобрал у Серёжи подушку. Простёр руку указующим жестом и так и застыл на половине движения, ошарашенно глядя на совершенно белую ткань майки. Оглядел со всех сторон наволочку — и она была мокрой (наверное, от слёз), но чистой. Пододеяльник — Серёжа покорно завалился на бок да так и остался лежать, когда Игорь вытянул из-под него одеяльный угол, — тоже, исчезли даже пятна от пальцев, которые Игорь оставил, вытирая окровавленные руки. Кстати, и руки тоже были чистыми. Ни пятнышка, ни бурой кромки под ногтями. Что у него, что у Серёжи. — Что ты ищешь? — сипло спросил Серёжа. Тон на девяносто процентов был наполнен усталостью, на девять вежливостью и лишь на один интересом, но Игорь ответил честно, надеясь, что хотя бы он прольёт свет на эту загадку: — У тебя кровь была, всю майку пропитала. В районе живота, в том же месте, где и тогда, ну, когда… в тебя пули попали… Серёжа смотрел с искренним непониманием, и Игорь тяжело сглотнул, чувствуя в горле кислое. Слова набрякли на языке каплями остывшего киселя, который подавали когда-то в армии, — пресные, густые, противные… А Серёжа в армии не служил. Не только потому, что в вузе учился, а вроде как по здоровью не прошёл, что-то там Игорь читал про это в одном из интервью. С лёгкими, кажется, непорядок. Потому и не курил, это все знали — Димка вон тоже рассказывал, как догадался про флешку… — Тебе… показалось, наверное, — осторожно предположил Серёжа и потупил взгляд, когда Игорь вскинул на него свой. — Может, и показалось, — медленно ответил он. — Ты… говорил, что тебе больно. Где? Серёжа стеснённо подтянул к груди колени, прикрылся сверху крылом и вздохнул из самой глубины. — Я в том смысле, что, может, помочь смогу? — поправился Игорь, стараясь звучать как можно мягче. — Лицо же тебе привели в порядок. Хоть и потребовалась на это уйма времени. А главное — терпения, чтобы не отчаяться и не опустить руки, глядя, как поджившая за несколько дней кожа снова лопается и расцветает синяками, болючими и свежими, словно сразу после драки (избиения). Чтобы находить силы начинать с самого начала, делать компрессы и примочки, прикладывать к глазу лёд и лепить на нос и скулы стягивающий пластырь (и не разбивать собственные костяшки о твёрдые поверхности, слыша, как болезненно шипит Серёжа, осторожно оттирая кровь с будто бы заново рассечённой губы). Но ничего, удалось в конце концов. Уже больше недели лицо было чистым и гладким, как с фотографий. Оба глаза распахивали широкоформатный канал в небесную синеву, и тени под ними залегли спокойные, обычные для любого человека, который мало спит и много стрессует. Ничего общего с фингалами, более приличествующими агрессивным алкашам. Серёжа всё молчал, прячась под крылом, и Игорь подсел рядом. Сунул руку под маховые в перья, в горячую-горячую норку, нащупал острый локоть. Тот слегка дрогнул, будто в попытке отодвинуться, но всё же остался на месте. — Серёж? Ну чё ты? — Это… так, — прошелестел тот. — Просто в груди давит. Часто бывает, ничего страшного. — И ревел ты тоже потому, что “ничего страшного”? — Я… — Серёжа зажмурился, крепко обхватывая себя за плечи. Верхнее крыло встало горбиком и задрожало. Игорь поспешно вытащил из-под него руку. — Я… ревел… потому что устал. — От чего устал? — От всего!!! — Игорь отшатнулся — Серёжа резко дёрнулся, подобрался, но не вскочил, только скрючился ещё сильнее, подтягивая под крылья ноги. Босые стопы темнели на глазах, как сажей намазанные, пачкали многострадальный пододеяльник. — Просто устал! Устал, устал! Не могу, не могу уже, это невыносимо! Он уткнулся лбом в подушку, содрогаясь, будто снова от плача, но слёз не было. Только тихий, прерывистый, измученный скулёж. Игорь старался не двигаться. Просто сидел, чувствуя, как разливается в животе ледяное море. — Я хотел, чтобы всё закончилось… — простонал Серёжа. — Я был так рад, когда, когда ты… Я хотел… чтобы меня если не… не простили, то хотя бы… забыли. Чтобы уже мог ничего не чувствовать, чтобы не было так больно, чтобы можно было… наконец отдохнуть! Почему я должен — так? За что?! Я даже не могу ничего… исправить, не могу повлиять, я… — он задохнулся и зажмурился, крепко вцепившись в волосы руками. Игорь закрыл глаза. Отмотать бы время вспять, проснуться до всего плохого. Да хотя бы там, на кресле у психиатра, в момент, когда ещё можно было что-то изменить. Вслушаться в медленные, весомые фразы, дать себе труд поверить и принять. Дать себе труд заметить в разбитом усталом человеке того, кем он был на самом деле, и не рисовать поверх зловещую маску вселенского зла. Сказать хоть что-то хорошее, чтобы обозначить, что они сейчас на одной стороне. Или просто — промолчать, не вбивать жестокие шуточки и обвинения, как гвозди в ладони. Дать надежду. И ему, и себе. Сделай он это, сейчас было бы… Нет, не лучше. Но, может, не так паршиво. — Ты же не виноват… — пробормотал он, сам не зная, к кому обращается. Он не ждал, что Серёжа, погружённый в себя по маковку, как-то отреагирует, но тот выдавил с непонятным ожесточением: — Виноват. — В той ситуации… ничего нельзя было изменить. — Можно было попытаться. — Только попытаться. Но действительно повлиять на что-то, если у руля не ты… нереально. Серёжа промолчал. Игорь слушал тишину, пока её не разбил очередной гудок ночного автомобиля — ополоумел он там, что ли, жать на клаксон в предрассветном часу? — и тогда только медленно открыл глаза. Небо за окном посерело, тени, которые разогнал по углам торшер, смягчились. Серёжа лежал на том же месте, в той же позе, крепко обнимая прижатые к груди колени и сверля неподвижным взглядом ножку стоящей около дивана табуретки. Лицо было чистым, без порезов и крови, майка задралась на боку, показывая полоску кожи и резинку огромных серых шорт, которые Серёжа надевал на ночь вместо пижамы. Руки и ноги, усыпанные зябкими мурашками, топорщились прозрачными волосками, стопы были в меру грязными, как у человека, который вчера весь день ходил по давно не мытому полу (у Игоря, надо думать, такие же). Крылья куда-то пропали. Серёжа без них моментально замёрз, но почему-то не сделал и попытки двинуться и нашарить одеяло. Игорь укрыл его сам, с напряжённой аккуратностью, как больного или раненую птицу в коробке. Подержал несколько секунд ладонь на остром плече, толком не понимая, кого утешает, себя или его. Наверное, всё-таки себя, потому что на душе потихоньку светлело. Так же медленно, как сплошь затянутое тучами осеннее небо в седьмом часу утра, но неостановимо, как вращение планеты. Даже во времена службы Игорь так рано не вставал, но заснуть сейчас всё равно бы не вышло. Он поднялся, выключил ненужный уже торшер, донёс до кухонной зоны и поставил на сушку опустевшие кружки из-под воды. Задумчиво снял с полки пакет с молотым кофе. Пахло одуряюще-бодряще, как будто из какой-то прошлой жизни. Игорь позвал вполголоса, почти уверенный, что ему не ответят: — Серёж… Будешь кофе? — С молоком? — после очень долгой паузы откликнулся Серёжа. Игорь заглянул в холодильник. Бутылка свежего, не открытого ещё молока лежала на верхней решётке рядом с пакетом помидоров и почти полной латкой яиц. Сейчас, значит, кофе, а через пару часиков можно и завтрак. Яичницу, бутерброды. Хлеб ещё не кончился, даже сыр есть. — С молоком, — сказал, выглянув поверх дверцы. Серёжа кивнул. Игорь вытащил бутылку на стол, насыпал в турку двойную порцию кофе и зажёг на плите огонь.