Zwei magazine für mein P99

в аэропорту слишком светло и режет глаза так, что хочется закрыть их на целую вечность. Уши все ещё закладывает из-за колонок и усилков по всей территории летней сцены, а в голове так и стучит: «любовь жива, пулемёты молчат», но Мирон лишь садится в зале ожидания и утыкается в ладони руками, перед этим выкрутив какую-то попсу, вроде Нюши, на полную громкость. Дима приедет. И это ощущается как самая большая ошибка в жизни, но как самый приятный бонус после всех пережитых страданий. Много было вместе пройдено, но теперь они по разные стороны баррикад, однако черт его знает, что будет, когда в одной квартире в центре Петербурга объеденятся две головы с разным мнением, слишком изменённым эти многие годы порознь. Дима крепче сжимает руль левой рукой и щурится в дорогу. Кажется, что слишком драматично было бы врезаться в одну из встречных машин, которые так беспощадно светят дальними фарами в глаза такой тёмной, счастливой ночью. Слишком драматично и слишком просто - Хинтер сбавляет скорость, сворачивая по правую сторону. Мирона можно переубедить, а вернуть жизнь - нет. Светился жёлтым указатель «Внуково». Совсем близко, но так далеко, что дышать становится все тяжелее, хоть и между ними и повисла вновь эта тяжёлая ржавая цепь, которую придётся слишком долго полировать до тонкой нити чистой, спокойной любви. Сигарета подсвечивается огнём в темноте салона машины. Сигарета подсвечивается огнём в темноте улицы перед аэропортом. Счёт даже не на минуты, лишь секунда: нет, я не хочу. Это плохая идея. Развернуться, уехать, улететь, закончить все и навсегда, оставив те раны, которые никогда, больше никогда не залижет ни одна собака и не поможет ни одна девушка. Битва на смерть, битва любви, в которой нет победителя. Оба знают - проигрышный вариант. Нет смысла больше молчать, если нет финиша в конце этой кривой трассы. Дима вжимает педаль в пол, ибо терпеть больше не остаётся сил. Мирон докуривает сигарету и тяжело выдыхает, вглядываясь вглубь трассы. Он даже не запомнил марку машины Хинтера, так страшно было увидеть его самого. Он помнит, как утром тот вёз его в полной тишине. Они даже не поздоровались, лишь обменялись взглядами. Дима коротко рассказал о выходе и молча увлёкся дорогой, надеясь лишь на то, что со стороны не видно эмоций в его глазах, а Мирон надеялся, что со стороны незаметно его упорного взгляда в излюбленный профиль, которого так не хватало все эти одиннадцать лет. Лишь бы это не стало самой крупной ошибкой за всю его жизнь. За всю их жизнь. Треск колёс приятно расходится по пыльному асфальту своим ритмом, Дима въезжает на свободное парковочное место и выходит из машины. Он уверен - Мирон снаружи. Он не смог бы высидеть все это время в аэропорту, ведь куда важнее было смотреть на дорогу, где к нему едет слишком дорогой, бесконечно любимый человек. И Мирон наконец-то встречается с Димой взглядом. Кажется, внутри строится новый Карфаген. Только вот черт знает, у кого в руках спички в этот раз. Мирон покрепче сжимает рюкзак в руках и тяжело выдыхает прежде, чем двинуться хотя бы на миллиметр. Хотелось побежать, как тогда, в две тысячи девятом, после длительного расставания, кинуться на шею и никуда не отпускать Хинтера из объятий, но как же страшно увидеть в глазах осуждение, разочарование или насмешку. Но совсем страшно было бы встретиться со старой, глубокой обидой. Хинтер опирается боком на дверь машины и не сводит с Мирона взгляд. Тот наконец начинает двигаться, и у мужчины заходится сердце в бешеном ритме, и вряд ли под такой бит можно было бы записать рэп-альбом, но Дима точно знает, что рядом Мирон, а Мирон - это вдохновение. То самое вдохновение, которое приходит в конце пути, когда уже нет никаких надежд и кажется, что дальше некуда, появляется он. Появился тогда, давным-давно, помог выбраться из наркотиков. Появился и сейчас, помогая выбраться из слишком затяжной обиды. Мирон открывает дверь салона и садится внутрь. Дима вновь сжимает руль левой рукой и вводит ключ в зажигание. Впереди московский отель, Дальше - жизнь. — Ты совсем не изменился, — тихо начинает Хинтер, в надежде хоть немного разбавить ту напряжённую атмосферу, будто на первом свидании, но Мирону слишком страшно, чтобы принять все это просто так. Дима отпускает сцепление, начиная плавное движение вперёд и машина ласково трогается, выезжая с парковки. Трасса начинается мягко и быстро, по бокам - лесополоса, впереди слишком пусто для таких мест. Дима мягко прижимает тормоз и сбрасывает слишком быстро набранные из-за волнения двести на спидометре. Мирон никогда не любил быструю езду, даже будучи юным и бесшабашным, однако времена меняются. Меняется все, даже принципы Фёдорова. И Дима об этом знает. Он смотрит боковым зрением на то, как мужчина наконец-то прячет наушники в кейс. У него что-то не так с телефоном и, кажется, он слегка подвисает. Дима медленно начинает прижиматься к левой обочине, чтобы сделать то, что они оба желали уже слишком давно, и телефон Мирона окончательно выходит из строя. Не успевая перестроиться с блютуза на штиль - музыка начинает играть прямо из динамика. Их обоих это пугает, но Мирону все хуже - вряд ли Дима бы не смеялся, узнав, что Фёдоров, как малолетка, слушает романтичную попсу, но из динамика раздаётся громогласное: «так чего ты ждёшь, целуй меня». И Дима окончательно сворачивает на обочину. Ключ в зажигании будто поворачивается сам, оставляя мотор без питания, музыка все никак не остановится, причитая о поцелуях, и терпеть больше нет сил. Хинтер разворачивается лицом к Мирону, схватив его за затылок и тянет на себя, будто это их первый и последний день вместе. Их губы сливаются в поцелуе. Настаивать не хотелось, но такие родные, влажные губы так манили, что сдерживаться было невозможно. Нюша из телефона просила о поцелуе, язык Мирона скользил по нижней губе Хинтера, руки Димы мягко сжимали чужой напряжённый затылок. Было тяжело держаться, но не было даже возбуждения - слишком чувственный поцелуй давно был необходим им слишком давно. Дима обхватывает Мирона двумя руками и благодарит всех богов за то, что он все же выбрал автомат пару месяцев назад, а не излюбленную им механику. Мирон прижимается к нему всем телом, и от этого поцелуя начинают медленно запотевать окно. Дима чувствует, как бьётся любимое сердце, Мирон чувствует, как крепко прижимают к себе любимые руки. Хинтер медленно отстраняется, растворяя их поцелуй в воздухе, оставляет мягкое, маленькое касание на дорогих ему губах, и прижимается к родному лбу своим. — Извини меня, ляль. Я люблю тебя. — И ты меня прости, Дим. А я тебя люблю.