Zwei magazine für mein P99

— Хочешь, я имя свое набью? — Дима улыбается криво, головой покачивая, и вставляет слитным движением иглу в машинку, рядом с краской ее укладывая. — А сверху веточки какие-нибудь. Ёловые, например. Мирон потирает ладонью плечо, на котором Дима собирается бить татуировку, и запускает в свои волосы руку, оттягивая кудри немного. Ему волнительно, и оттого губы пухлые подрагивают немного, реснички от слез пугливых склеиваются и нос течёт. Он уже давно не стеснялся быть перед мужчиной открытым совсем, и не смущался ничего. Юношу всегда пугали иглы, а тем более, когда их несколько, и все они планируют вбиваться в нежную, мягкую совсем, подростковую кожу. Мирон шмыгает носом и смотрит за тем, как Дима готовит различные баночки с краской, какие-то салфетки, всякие плёнки, пенки, бритву, зачем-то, и остальные приблуды татуировщиков. Мужчина фыркает, губы поджимает, и пальцем, ещё не обтянутым в черную перчатку, стирает одинокую слезу со щеки Мирона, рассматривая её так, будто это снежинка, аккуратная и резная. Мирон голову склоняет, сглатывает нервно, но в итоге осмеливается на Диму посмотреть, большого и взрослого. А Дима ничего не боится, Дима смелый, он обязательно Мирона от всего защитит и больно ему никогда не сделает. Только если Мирон сам об этом не попросит. — Чего ревешь? — Хрипло спрашивает Хинтер, подключая машинку к удлинителю, и протягивая под кушеткой педаль. — Джек в «Титанике» умер, — хмуро отвечает Фёдоров и отворачивается от Димы, ощущая, как по плечу размазывается что-то холодное и слишком остро пахнущее. Дима ещё на первой татуировке Мирона выяснил, что тому сразу стоит нанести обезболивающую мазь, иначе тот будет реветь, совсем как юная девчонка при первом сексе, а потому начал даже покупать её в студию. Обычно к нему ходили достаточно смелые и молчаливые люди - сухие москвичи, чего с них взять? А тут в гости приехал юный малыш Мирон из Петербурга, где каждый слишком чувствителен к боли физической, а к моральной - и подавно. Мирон снова подбирает слезу рукой, шмыгает в очередной раз и хмурится, не желая больше на грубого Диму смотреть. Он ему доверял, а мужчина совсем даже не поддержал юношу в его страхах, так бессердечно и совсем без любви с ним общаясь. Дима мягко касается пальцами подсохшего от крема плеча, натягивает перчатки латексные и эскиз наконец наносит. Буквы красивые, но понятные лишь одному Мирону, ибо он вновь чудит, ошибки подростковые совершая. Машинка начинает беспокойно шуметь, тихо булькает баночка с краской. — Дим, — тихо начинает Мирон, голову все же на него повернув, в глаза тёмные заглядывая. — А ты понимаешь немецкий? — Он мягко касается свободной руки Хинтера, лежащей у юноши на животе, и поглаживает пальцами очертания черепа, которые едва видно из-за перебитого поверх блэкворка. — Ты сможешь слово перевести, которое на плече написано? Мне просто нравится, как оно выглядит, хотел бы группу свою так назвать. Если бы она была у меня. Хинтер фыркает, покачивает головой и впервые касается иглами машинки нежной, подмерзшей из-за обезбола, кожи. — «Скиталец». Обычно так воронов зовут там. На слэнге, глубже в Германии, дальше от центра. — Дима выводит аккуратно первый контур буквы, улыбаясь спокойно подобной наивности юноши, и за руку его держит, зная, что так Мирону хоть немного со стрессом легче справляться. — Почему именно их? — Мирон не унимается, боится боли и тишины, звука татумашины, крови, запаха краски, и всего вокруг, в принципе, боится, слишком все холодно, одиноко и ново вокруг для него. — У них нет дома, семьи. Негде остановиться, присесть в тиши. Они просто скитаются по миру. — Дима подтирает аккуратно каплю краски, бегущую по плечу вниз, и на Мирона глаза поднимает, голубые такие, ясные, красноватые слегка из-за слез. — Это же прям про меня, — по-детски совсем, наивно взвинчивается Мирон, ладонь Димину сжимая покрепче. — Нет, Мирон, — Дима вновь головой покачивает, выемку меж ключиц целуя мимолетно, от чего юноша мурашками покрывается и краснеет моментально, ладонь чужую сжимая сильнее. — Есть у тебя дом. Это я.