Венок из роз

С момента закрытия университетских дверей минуло около трёх недель. Мутная меланхолия и тревога, засевшие в душе Рэймонда после неприятного, но, как он заключил позже – необходимого для собственного отрезвления инцидента на набережной возле «Смуглого Денди», схлынули после первой же ночи долгого, спокойного сна в свежей постели – неслыханной редкости для времени его активной учёбы. Проснувшись довольным и полным сил, молодой человек поспешно задвинул его подробности на задворки памяти и принялся с интересом осматриваться в новой для себя роли ничем не обременённого столичного обывателя. Впервые за три года Торн по-настоящему обжился в своём жилище – небольшой, не шибко отремонтированной и обставленной, но вполне пригодной для жизни съёмной квартирке на левобережье Ренхевена, после основательной уборки, обновки и подготовки к уже вовсю вступающей в свои права зиме превратившейся в настоящую уютную холостяцкую берлогу. Нововведения оценила даже домовладелица, на порядок смягчив своё отношение к студенту и даже периодически став заходить поболтать с ним о пустяках. Окончательно осознав возможную протяжённость своего положения, Торн взял за основу доктрину совмещения приятного с полезным и решил во что бы то ни стало за время карантина провести над собой культурный и поведенческий эксперимент – попытку трансформировать себя под стать уготованному самому себе будущему. «И как до меня раньше не доходила отчаянность моего положения!» – горячо рассуждал он, – «Верная погибель, если в разгар судебного прения юрист обмолвится каким словечком, да и объявит этим всем, что никакой он не молодой дануолльский джентльмен, а юный засранец из Поттерстеда. Кошмарно!» Ураганом прошёлся Рэймонд, а ныне уже (попрошу!) мистер Торн по книжным магазинам и лавкам и накупил себе самой разнообразной классической, модной и поучительной литературы, из секции необходимой для полки нувориша и самопровозглашённого сноба, обзавёлся обновками и аксессуарами, понемногу стал совать нос в респектабельные рестораны, присутственные места, и даже театры, бывшие для него во время учёбы настоящим запретным плодом. Сибаритствуя, он даже нашёл в себе жилку склонности к той разновидности прекрасного, которую раньше находил пустым плеванием в потолок и редко стал отказывать себе в подобных радостях. Так и теперь, холодным днём месяца песен, он по новому обыкновению своему засиделся с чашкой чая у окна. С высоты третьего этажа простого доходного дома открывался необыкновенно живописный вид. Бойко семенили по тёмным водам Ренхевена небольшие торговые и частные парусники, готовясь окучивать столицу товарами и гостями со всех уголков света. Медленно и величественно проходили мимо них угловатые силуэты громадных суден-китобоев, возвращающихся в город с тушами океанских исполинов на реях, и отправляющихся обратно за новыми в бескрайние просторы. Но даже эти титаны меркли, скрываясь под сводами Моста Колдуина – воплощённого в металле могущества всей Империи. Его уходящие на десятки ярдов ввысь башни переходили в остроконечные крыши залитого светом квартала особняков, на манящие очертания которого нередко украдкой заглядывался Рэймонд, и венчающий корону Дануолла шпиль Часовой Башни – венца технического прогресса, и живого доказательства, что натурфилософия способна на всё. В целом за эти три недели жизнь города в известной части почти не претерпела изменений. Усилившаяся циркуляция слухов среди мещан была в кругах интеллигенции скорее анекдотичной, а рассказы о кровавых глазах и мальчике, насылающем орды крыс одним приказом, охотно обсуждались для оживления беседы перед едой, хотя в последнем случае слухи о наличии на руке мальчика некой татуировки действительно будоражили умы некоторых господ, либо особенно близких, либо особенно далёких от Аббатства обывателей. Торн не относил себя ни к одной крайности, потому его больше волновали вопросы из серии: «как без проблем отправить письмо за город через карантинные кордоны?», «что будет с наследством сэра Роузберроу?» и «какими тропами лучше возвращаться домой вечерами чтобы не попасть в лапы к новым патрулям стражи?». Посему, когда, неохотно вставая с насиженного места у окна, парень обнаружил что предательский гвоздь в раме оставил изрядную брешь в манжете его университетского сюртука, он, истинный джентльмен мистер Рэймонд Торн, будучи не в состоянии оставлять без немедленного решения такую оказию, немедленно сунул в карман кошелёк, и взял курс к своему двоюродному дяде – уже давно обитающему в Дануолле вдовцу, промышляющему ныне портным в Ткацком квартале. Улица встретила парня объятиями на редкость разошедшегося морозного ветра, от которого на его лице тут же выскочил несолидный румянец, который тот смущённо пытался прикрыть высоким воротником. Зима в городе уже крепко вступила в свои права, а вместе с ней вступало в свои права и совершенно новое, совершенно неожиданное обличие столичного города, о котором столь редко говорят обозреватели в популярных журналах. Именно в зимний период, накануне торжеств конца года, Дануолл становился удивительно похож на столь привычный Рэймонду тихий провинциальный Поттерстед. Снег будто прикрывал собой наиболее яркие выступы столичного размаха и гордости, смягчая цепкую хватку жажды дела и успеха, и вынося на поверхность нечто очень простое, но очень тёплое и человеческое. Только зимой случайные прохожие могли столкнуться на Мосту Колдуина, и, завязав разговор извинениями, по его окончанию уже не могли вспомнить куда держали путь. Торопливо сновали по заснеженным улицам такие же красные как он, удивительно пёстрые в своём различии леди и джентльмены, будто связанные неуловимым, но известным и приятным всем общим ритмом. Кто-то тащил скарб, кто-то постукивал позолоченной тростью, важно курсировали чадящие отопительным паром рельсомобили, а мещанские дети шумными стайками проносились мимо по одним им известным детским делам. Во всей своей красе явилось Торну неуёмное, совершенно необъяснимое многообразие форм, обличий и воли к жизни, что держала в себе столица, заставляя юное сердце биться восторженно и гулко, как на своей далёкой родине. Кто бы мог подумать, что за праздничным оживлением город ожидает лишь кошмар? Когда Рэймонд вступил на территорию Ткацкого квартала было уже за полдень. Он сразу почувствовал в этих стенах нечто… неправильное. Он уже бывал в гостях у дяди, когда только обживался в городе и теперь отчётливо ощущал сквозящую по спине тревогу. Что-то инородное и злое ворвалось на опрятные улочки торгового района, сделав их похожими на вымершие. Парень знал, что квартал граничит с карантинными зонами, и, как ему казалось, был готов к неожиданностям, даже заранее приготовив для интересующихся слуг закона все документы, однако встреченный им кордон стражи оказался полностью пуст. Осторожно заглянув внутрь стальной будки, он обнаружил лишь тарелку недоеденной похлёбки, форменную кепку-конфедератку и несколько гербовых листов, в беспорядке валяющихся на полу. Сетчатый ящичек, предназначенный под арсенал выпотрошен начисто, и чуть ли не спадает с петель. Чем дальше Торн уходил вглубь квартала, тем больше на пути его встречались валяющиеся тут и там камни, будто выдранные из мостовой, какие-то деревянные дрыны, лезвия, осколки стёкол и прочий хлам. Не прибавлял ему уверенности и стойко нарастающий гул, будто сильный порыв ветра завывает в широкой трубе. Парень был уже готов плюнуть на свой распоротый манжет, в настоящий момент его больше беспокоила судьба дяди, и он упорно пёр вперёд, несмотря на трясущиеся поджилки. Наконец, остатки неизведанного хаоса стали совсем новыми, гул превратился в рёв, и Торн, проскользнув через подворотню, вынырнул на краю действа, от которого у него перехватило дух. Вся площадь, от края до края, была заполнена рокочущей толпой, судя по одежде – в большинстве своём рабочими ткацких фабрик, которых что-то сорвало со своих рабочих мест в разгар трудового дня. Людей было настолько много, что те, кто поретивее, сидели сверху на фонарях и деревьях. Не меньше народу наблюдало за сборищем с балконов. Человеческое море бурлило и волновалось, исторгая из себя потоки лозунгов и брани, перемежаемых бросками камней и досок. Целью всего этого был крошечный островок в жерле людской стихии, на которым, под сенью некоего административного здания, стоял отряд стражников. Загнанные в угол, под настоящим градом из нападок и бросков, они с трудом удерживали защитную формацию, но продолжали отвечать беснующемуся морю лишь редкими замахами палашом. Из толпы тем временем доносилось: - Ублюдки! - Заперли в могильнике, как скот! - У меня там жена была! - Теперь от чумы не уйдёт никто!! - Палачи!!! Краем глаза Рэймонд заметил несколько фигур выделяющихся из общей толпы. Жилистые и проворные, одетые в простые штаны на подтяжках и рубахи на голое тело, их головы были увенчаны шляпами-цилиндрами, а в переплетениях кожаных ремней на их телах виднелось оружие. Они также внимательно следили за противостоянием, изредка переговариваясь, и, как ему показалось, косясь на его новенькие серебряные запонки. Пожар, тем временем, лишь разгорался. Самые отчаянные из толпы стали напирать вперёд, не взирая даже на оголённые палаши и выставленные вперёд пистолеты. То и дело раздавались возгласы: - Ну же! - Я перед тобой! - Стреляй! Напряжение в воздухе можно было резать ножницами, когда в какой-то момент один из горожан попытался ухватить стражника за руку чтобы отобрать клинок. Вторая рука последнего, сжимающая пистолет, неудачно наклонилась, рефлекторно дёрнулась фаланга и… На площади прогремел выстрел. Секундный шок, простреленное тело смутьяна обрушивается на землю, командир стражи из последних сил взмахивает руками, требуя немедленно прекратить огонь, однако его подчинённые не успевают этого заметить и действуют по инерции. Почти одновременно площадь громыхнула ещё пятью или шестью выстрелами, ручьями полилась кровь, всё обрушилось в тотальный хаос. Всё смешалось в чудовищный водоворот. Кто-то пытался бежать, кто-то наоборот напирал в отместку, падали тела, у стены загремел бой, слившись в адскую какофонию. Потрясённый, Рэймонд на мгновение застыл в оцепенении, пытаясь по привычке осмыслить увиденное, однако у происходившего вокруг не было смысла. Вернулся к реальности он только тогда, когда осознал, что мрачные фигуры в цилиндрах, которые минуту назад также наблюдали за разворачивающимся на площади кошмаром, теперь вдруг весьма быстро и целенаправленно задвигались в его сторону. Парень как-то по-детски дёрнулся, из его груди вырвался сдавленный всхлип дикой паники, когда вдруг у самого его уха раздался оглушительный свист. Пуля ударила в стену прямо за его головой. Один из шляпников досадливо сплюнул и принялся заряжать в пистолет новый капсюль. И тогда Рэймонд побежал. Он бежал так, как бежать ему не доводилось до этого никогда в жизни. Торн в принципе никогда не отличался физическими характеристиками, однако в ту минуту его скорости могли лишь позавидовать иные кровавые буйволы. Он чувствовал, как смерть дышит ему в спину. За десятки ярдов слышал, как становится на место смертоносный капсюль и должен был бежать быстрее него. В очередной раз громыхнуло. Целили, видимо, по ногам, и пуля прошибла тяжёлую полу сюртука. Глаза болели, взор неудержимо расплывался, в затылке дико пульсировало, в лёгких горел огонь, из них клубами валил пар. Рэймонд чувствовал, что третья пуля догонит его. Сцапает. Сожрёт, если он ничего не предпримет. В отчаянии он сорвал и с силой отшвырнул назад свой сюртук, подарив себе драгоценную секунду и из последних сил рванул в смутно знакомую ему подворотню. Мороз обжёг тело, парень почувствовал, как судорожно подкосились изнеможённые ноги. Сбоку скрипнула дверь, чья-то тёплая рука ухватила его за плечо и с силой затащила в открывшуюся щель. Ещё долго, лёжа в горячке на полу, Рэймонд вслушивался в тяжёлые шаги и вопли, ревущие на мостовой, пока не впал в забытье.