Наказание по принципу «клин клином»

Первым, что Столас услышал ещё до того, как открыть глаза, было шкворчание, дребезг посуды. Были шаги и стук коготков по столешнице. Было тихое мычание под какую-то попсовую песенку, играющую на кухне по радио. Первым, что он почувствовал, была ноющая после сна на неудобном диване спина. Был запах чего-то вкусного, с доброй примесью ванилина. Была тяжесть на душе и одновременно радость от того, что неожиданное спасение ему не приснилось. — Он до сих пор спит? — громко удивился голос из кухни. — Чшш, — Блитц говорил полушёпотом. — Он сова. А ещё провёл пару дней на улице, так что даже если он до вечера проваляется, пусть будет так. Надо только ему записку что ли оставить, а то подумает, что я его кинул. — Ебать, а ты давно такой мальчик на побегушках? — она усмехнулась и дразняще протянула: — Или это распространяется только на принца? Блитц промолчал, но судя по повторившейся усмешке от его дочери, глянул на неё крайне недовольно. Чем, собственно, и ответил. — Тогда не хочу знать, чем вы тут занимались, пока меня не было. — Вообще не тем, чем ты думаешь. — Ну ты и лох, — что-то металлическое возмущённо треснуло по столу. — Ты ему помог, а он тебе не дал. — Знаешь ли, юная леди!.. — Ай, забей. Мне так-то пофиг на наличие ваших поблядушек, особенно раз от них теперь не зависит моё финансовое положение. — «Наше» ты имела в виду? — «Ваше» меня тоже в душе не ебёт. Столас беззвучно усмехнулся. Девочки-подростки. Он и сам какое-то время жизни был ходячей колючкой, и потом было забавно находить похожие черты в собственной дочке. Будто сканером с него спечатали, родительство, оказывается, очень интересный исследовательский проект. Наблюдать её отстранённость, максимализм — всю жизнь он жалел, что для него они закончились так быстро, едва успев начаться, ведь более важной обязанностью для него посчитали не проживать пубертат, а заделать семье наследницу. И рождение Вии изменило его жизнь. Он помнил, будто это было вчера, как держал на руках малышку, только вылупившуюся из яйца. И зрелище его отталкивало. Отталкивал брак по принуждению. Отталкивала предписанность и безвыходность ситуации. Отталкивала супруга, черты которой уже были видны в новорожденной дочурке. И он избегал поначалу. Он отказывался привязываться всем своим естеством, даже закопав топор войны со Стеллой на время, чтобы найти нормальных нянек и не ебать лишний раз себе мозг. И всё шло по плану, но… Чёртово обострённое чувство совести. У Столаса никогда не было семьи, его воспитала прислуга — и видеть, как дочь рискует повторить его судьбу при обоих родителях, находящихся в ближайшей доступности от неё, было пыткой, моральной диллемой, которую малолетний глупый принц решить всё никак не мог. Ровно до одного момента. Стелла в тот день, он отлично помнил, ушла куролесить к братцу: то ли день рождения у него был, то ли просто захотели внепланово покрысить — особо его не волновало. Он сидел в обеденной, рядом Октавию осторожно кормил один из бесов, приставленных к ней. Она что-то лепетала на своём детском, посвистывала по-птичьи и почему-то задорно хихикала, мешая непутёвому отцу плавать в рефлексии и вариантах, как с ней поступить. И тут у неё вырвалось «папа». Прямо в глаза временной няньки, даже без просьбы, без единого намёка, без предпосылок. «Папа». Потом ещё раз, но менее разборчиво. Но она не смотрела на папу. На своего настоящего, блять, папу, который тут же залип в одну точку от тяжёлого и сука очень неприятного мыслительного процесса. Бесёнок затрясся, словно осиновый лист, поглядывая то на принцессу, то на принца, ожидая самого жестокого наказания. Но наказать Столас хотел себя. Потому что, чёрт возьми, если она не повторяла, то это был даже не первый раз. С ней занимались логопеды, она редко бывала долго в поле его зрения, она знала, что он ей не чужой, но на этом всё. И он поймал себя на зависти. На зависти к маленькому простому обращению, на зависти к этой улыбке и невинному блеску в глазах. И плевать стало, насколько он хотел быть отцом около года назад, плевать на резкие принципы юного возраста. Она была его дочерью. Родной дочерью. И он, твою мать, не собирался оставлять её одну, как с ним сделал Паймон. И с тех пор маленькими шажками, аккуратно, осторожно — он привык к ней. Он принял её. Он полюбил её. И она стала тем светом в его жизни, что помог держаться, когда казалось, что всё вокруг бесполезно. Она стала его маленьким, но ценнейшим смыслом, и он был готов собственными руками собрать для неё все звёзды с неба, если бы это сделало его любимую совушку счастливой. Даже Стелла подключилась к воспитанию. Согласилась на игру в счастливую семью ради неё: то ли от того, что саму непонятно как растили, то ли осталась ещё в этой женщине капля здравого смысла. Но так всё почти в один день изменилось. И Столас благодарил судьбу за то, как скоро у него пробудился мозг — прекрасно было бы, если бы он снова не заснул летаргическим сном от резкого появления полнолунной сделки и его главного участника. Блитца. — А за чё его так? — спросила гончая. — Обратили. — За еблю с бесом, Луни, за еблю с бесом, — прозвучало неожиданно тяжело. Несмотря даже на вчерашние слова, Блитц, похоже, всё ещё ощущал вину за произошедшее. Такое одним днём не исправишь, конечно, но Столас искренне надеялся, что со временем сможет. Пусть даже звучит это как сопливо-романтичная идея, он честно верил, что его любовь к этому бесёнку сможет пробудить в нём любовь к самому себе. — Из-за тебя? — она удивилась. — Жёстко. А дочка его не заступилась? Как он так на улице проторчал, если у них там дружба-жвачка? «Дружба-жвачка» оборвалась резко и неожиданно. Что бы Столас ни говорил себе и всем вокруг, он не был готов столкнуться с такими последствиями своего выбора. Дочка решила, что родители развелись из-за отцовской измены. Что даже правда отчасти, только… намного сложнее. А о сложном принц не умел говорить точно так же, как и его возлюбленный — и к чему это привело, теперь можно наблюдать во всей красе. Когда Паймон оглашал приговор, Октавия, стоящая под ручку с мамой, за него не заступилась. Не стала искать после. Её увели от него так быстро, как возможно, выливая вместе с ушатом позора тонну вины, и самое страшное: он понимал, что заслужил это. — Ну ты знаешь, какие дочки вредные бывают иногда, — хохотнул Блитц, бегая туда-сюда по кухне. Луна фыркнула. — А ты-то, конечно, профессионал по воспитанию. Даже не знаешь, где я всю ночь проторчала. — Милая, я всегда на коротком проводе, если понадоблюсь, я не собираюсь тебя насильно под замком держать только потому, что ты не сообщаешь мне, где носишься. Но я просто уверен, что такая сильная-дерзкая-шладенькая волчица, как ты, — она зарычала на его сюсюкание, заставляя тут же изменить тон на нормальный, — сможет отлично за себя постоять! Пользуйся моим доверием, Луни, это основа всех основ родительско-детских отношений! — Придурок, — судя по звуку, Блитц полушутливо махнул в неё тряпкой и попал. — Эй! — Это тоже основа всех основ: старших надо уважать, а то по жопе получишь! — Щас ты, блять, у меня получишь! И тут же послышался громкий смех на всю квартиру вперемешку с мольбами перестать его щекотать. Столас улыбнулся: то, что Блитц, наёмный убийца, не брезгующий изощрёнными кровавыми пытками, самое сексуальное существо в Аду, боится щекотки, он знал и считал одной из самых милых его черт. Он вроде обнаружил это в одно из полнолуний. Когда заведённый, с пеленой перед глазами и какой-то новоприобретённой работающей на полную мощность игрушкой в клоаке жадно целовал и облизывал каждый сантиметр его тела, опускаясь ниже и ниже. Но забывшись и расплавившись, он задержался надолго на одном месте, излюбленно одаривая особым вниманием большое белое пятнышко на животе и не обращая внимания на то, как Блитц то и дело недовольно дёргал за перья на голове. А потом он прерывисто выдохнул, заставляя Столаса на секунду подумать, что он случайно нашёл сильную эрогенную зону. А потом хихикнул: «блять, ну только не там», и удивлённый взгляд принца встретил наипрекраснейшей улыбочкой и просьбой переходить уже к самому интересному, мол, когда закончим, тогда обсудим. И так он узнал о первой его слабости. И иногда даже пользовался, чтобы снова увидеть это счастливое раскрасневшееся лицо, чтобы услышать его прекрасный смех и расслабить каждый раз, когда он начинал ерепениться. И с этим маленьким открытием пришла наконец-то капелька искренних «них» в эту сделку, становившаяся со временем больше и глубже. Разлившаяся в конце концов океаном, в который так хотелось окунуться с головой и не выплыть. Столас сел, чтобы заглянуть в проход на кухню. Там вовсю шла ожесточённая борьба, где Блитц чуть не снёс хвостом и ногами пару тарелок со столешницы, пока Луна держала его на руках и, нахмурившись, кричала что-то типа «ага, вот так! получай! приятно тебе, блять, вот и знай, как хуйню нести, отец года!». Только заметив его, она успокоилась и поставила беса на пол, пока он судорожно пытался отдышаться. Однако даже банального «доброе утро» от неё не прозвучало, она поспешила скрыться в свою комнату, оставляя Столаса гадать: то ли она его не особо любит, то ли стесняется, то ли шутливая перепалка испортила ей настроение. В любом случае, дверь хлопнула до того, как он успел спросить. — Весело у вас день начинается, — он усмехнулся, облокатившись о спинку дивана. Только тогда и Блитц заметил его. — О, мы тебя разбудили? Сорян, у нас на самом деле не часто такое бывает. Обычно она пытается мне глотку перегрызть, а не защекотать до смерти. Наверно, это ебейший прогресс! — он гордо подставил руки в боки и просиял. Но последовавшая мысль немного отрезвила. — Ииили она просто устала от ночных побегушек. Кто бы знал, хах. — Я думал, у вас более холодные отношения. — Да не, она бесится от меня, только когда я пытаюсь выполнять свой отцовский долг, — наконец он снова обернулся к плите и обнаружил, что один из блинов уже почти почернел и намертво прилип к повидавшей дерьмо сковородке. — ДА ЁБ ТВОЮ— Одним отточенным движением сковорода полетела в мусорку, а в голове Блитца прозвучало нагоняющее депрессию металлическое «дзынь!». Очередные ненужные траты. Хотя эту посудину давно пора было заменить, пригоревшее тесто просто стало последней каплей — от того, что деньги приходилось добывать страшным трудом, это откладывалось, откладывалось, откладывалось… Блитц вздохнул. Ну, хотя бы это был последний. Повезло ну просто невероятно. — Ты как? — он спросил у Столаса, проследившего за всем этим действием и чуть не сказанувшего «я оплачу, не волнуйся». Да… оплатить что-то теперь он может максимум натурой, благо в этом у него теперь есть огромный опыт. — Ну… нормально. — Выглядишь ты дерьмово, «нормальный», — тот в ответ нахмурился. — Что? У меня обычно бы язык не повернулся тебе такое сказать. Честно говорю, раз ты не можешь. — Если ты всё так прекрасно видишь, зачем спрашивать? — Это была проверка на вшивость. Ты её не прошёл, — Блитц хохотнул, наблюдая за искренним недовольством на его лице. — Ты всегда такой злющий, когда не высыпаешься? — Я не злющий, меня обидел твой неуместный комментарий. — Беспокоюсь о тебе так-то, мог бы и «спасибо» сказать, — Столас в ответ на это только закатил глаза и больше улёгся на спинку, чувствуя, как силы его покидают. Тревожные мысли о дочке, громкие звуки, недостаток отдыха сыграли свою роль, и теперь он действительно раздражался от каждого шороха и каждой шуточки, отпущенной неосторожно в свою сторону. Он даже не заметил, как Блитц подошёл к нему и, неловко помявшись пару секунд, наклонился к его лицу, собираясь вроде сделать что-то ещё. Но его словно напугал один простой взгляд на себя, небольшое шевеление, и он прервался на середине, ловя себя на мысли «что ты, блять, делаешь? перестань, кринжуля». — Это… эм… Я… — он прочистил горло, понимая, что выглядит сейчас как полный идиот. — Я на работу. Мы с Луни потаскали блины, пока я готовил, нормально поесть не успеем, так что они все тебе. Если что там холодос, шкафчики на кухне, бери что хочешь, мы вернёмся только вечером. Я бы остался, конечно, с тобой на всякий, но я и так дохуя пропустил из-за всех этих поисков по твою душу, да и ты всё равно сегодня никуда бы особо не вышел, наверно. Так что отдыхай, больше орать некому. Вот… звони, если что. Только не по своей извращенской хуйне! Если меня убьют, пока ты будешь описывать, как хочешь со мной ебаться, это будет полностью на твоей совести, учти! Столас хихикнул. Подобных звонков от него не поступало очень давно, но Блитц никогда не брезговал напомнить. Видимо… это был один из переборов на первых порах их сделки — причём настолько яркий, что не забылся даже по её окончанию. И это маленькое эмоциональное уточнение улучшило вмиг его настрой. Так что Столас неожиданно подался вперёд и чмокнул Блитца в щёку, проворковав «спасибо, милый», в ответ на что от него отшатнулись, как от контуженного. Видимо, это и было действие, на которое бесёнок перед всей своей долгой тирадой не решился, и румянец на его лице развеселил только сильнее. Ну сколько раз они ебались? Сколько грязных долгих поцелуев делили друг с другом, сколько пошлых словечек вырывалось от них во время громких стонов? И всё для того, чтобы они неловко чмокались, скрывая лица, горящие от краски, как малые дети, не доросшие до пубертата? Это удивительно, как резко влюблённость стёрла то, что между ними было, и заставила справляться с навязчивым «любит-не любит» и «целовать-не целовать», но так для них действительно возник шанс начать всё с чистого листа. — Хорошего дня, Блитц, — Столас протянул своим приторно-сладким тоном, вызывая им неожиданно не недовольство и закатанные глазки, а закатанные глазки и плохо скрываемую улыбочку на губах. — Ага, тебе тоже, — он буркнул, удаляясь к двери в комнату дочки. Итак, спустя пять минут они ушли. Столас остался один. Один в пустой бездушной квартире. Местечко всё ещё вызывало у него непроизвольные мурашки. Оно не ощущалось, как дом. И даже на улице за окнами было неспокойно: громыхали то и дело проезжающие мимо машины, собирались чёрные тучи, и холодный-холодный ветер то и дело продувался противным сквозняком в открытую форточку. Столас наконец смог разглядеть обитель получше. И ему не понравилось сильнее. При ночной полутьме у него не вышло бы лицезреть ни давящую крохотность помещения, ни отвалившиеся от стен полосатые обои, ни… фотографии. Блитц, похоже, искренне пытался наполнить своё жилище хоть каким-то уютом, напоминанием о семье, так что наклеенные на скотч, вокруг были развешаны картинки. Вот рисунки с лошадками, — много рисунков с лошадками, — Столас улыбнулся, ведь чисто по этой детали можно было с точностью назвать хозяина квартиры. Вот его работники, женатая парочка, влюблённо наблюдают закат, отвернувшись от камеры. Вот они по одному, Мокси (вроде так звали бесёнка, на которого Блитц постоянно срывался) кривляется, явно не имея большого желания фоткаться, рядом висит подобная фотография Луны, где она с недовольным лицом показывает отцу вне кадра фак. А вот фотография с Милли… и Блитцем, но закрашенным чёрным маркером. А вот все I.M.P. вместе… с Блитцем, закрашенным чёрным маркером. Детские фотографии, совместные фотографии — на всех них Блитц существовал, но скрывался за жирной, оставленной явно не случайно чёрной полосой. Столас провёл по одной из них пальцами. Не стирается. Перманентный. Может, это сделала Луна в обиде на отца? Но тогда почему он не заменил их, почему они всё так же висят, покрытые тонким слоем пыли, напоминая из раза в раз о неприятной стычке? Только если это не дело рук самого… — Ох, милый… нет, он же не мог… …самого Блитца. Этого яркого чудесного бесёнка. Который всегда знает, что делать, который приходит на помощь, который искренне заботится обо всех, кто его окружает. Который живёт и показал, что такое жить, ему. Столасу. Кого он полюбил всей душой — для него это знак ненависти к себе? И нет, не просто знак. Напоминание. Ежедневное болезненное напоминание, встречающее прямо на входе в дом. Где он должен чувствовать себя в безопасности и в порядке. Столас вздрогнул. Он знает это чувство. У него тоже было такое напоминание, идентичное: каждый день по дороге в спальню его встречал ряд картин, путь его одинокой бессмысленной жизни. Маленький наивный совёнок с плюшевым бесом в руках, молодой холодный принц с невидимой для посторонних, но отлично различимой для него самого ношей ответственности на плечах, он же — рядом со Стеллой в вынужденном браке без смысла и надежды на лучшее. Единственной картиной, что согревала его израненную душу была та самая с дочкой на руках — но теперь и воспоминания о ней навивали сухую тоску. Октавия никогда его не простит за идиотский способ стать счастливым. За недостойный принца выбор. И в какой-то день своей жизни Столас тоже заебался это видеть. Приказал их все завесить к чёрту, завесить мебель, чтобы просто не мозолить себе глаза. Это не его жизнь, и он не хотел делать вид, что ему здесь всё нравится. Пусть этот дом будет таким же пустым, как его душа. И проходя по узкому неродному коридору, он лишь однажды остановился. Лишь однажды поправил лёгкую ткань на портрете, чтобы рассмотреть, как ярко улыбалась Вия рядом с ним. И оставить так. И оставить только это. Только её улыбку в полутьме никчёмной обители. Так же сделал и Блитц. Оставил перед глазами только тех, кого желал наблюдать там каждый день, кого любит и кем дорожит намного больше, чем собой. Но дорожит ли он собой вообще? В шкафчике у дивана он нашёл стопку рисунков: команда I.M.P., Луна, незнакомые бесы с меткой на лбу… Столас. Он тоже там был. Блитц рисовал его. В виде пушистой ламы, обычным, в виде самой настоящей совы с подписью «ух-ух». Он рисовал их вместе. Два листочка следовали друг за другом. Вот Блитц, изображённый некрасивыми простыми каракулями, протягивает Столасу руку и говорит «прасти миня». А вот они обнимаются и всё хорошо. Более чем очевидно, что эти рисунки были сделаны в день разрыва полнолунной сделки. И Блитц по нему скучал. Блитц помог ему. Пришёл, укрыл заботой от злобного мира вокруг, показал, что есть ещё кто-то, кому не плевать, кому Столас дорог и ценен, каким бы он ни был. Теперь он без денег, без огромного поместья, фактически без семьи и надежды на лучшее. Но он не один. И пока это так, любая трудность ему по плечу. С этими мыслями он тихонько рисовал на клочке бумаги: Блитца и себя самого. В тёплых объятиях, как сегодня ночью. Лёгкая линия бережно вывела спокойную улыбочку на лице возлюбленного беса, рядом появилась надпись «мур-мур» и сердечко. Над изображением себя Столас запарился куда меньше — Блитца рисовать интересней и приятней, за много лет он это понял точно. Потом он прошёлся по картинке оценивающим взглядом, удовлетворённо хмыкнул и положил на шкафчик, закутываясь в одеяло. На улице дважды громыхнуло, вдарил сильный ливень. Доносились крики не успевших убежать под навес бесов, капли барабанили по крышам и балконам, стекали вниз по ржавым лестницам пожарного выхода. Над головой задребезжала лампочка, холодильник недовольно заурчал, и с очередной молнией погас свет во всей квартире. Снова стало как-то совсем жутко и пусто. Столас обвил себя хвостом. Были бы у него перья, не пришлось бы мёрзнуть. Были бы у него силы, мог бы подсветить себе или вовсе сбежать в космическое пространство — помедитировать там, посмотреть на звёзды и вернуться, когда у Блитци кончится рабочий день. Но он остался лицом к лицу с безысходностью. Впрочем, который раз за свою жизнь. Однако, должен был признаться, не иметь выхода, будучи принцем Гоэтии, было с определённой стороны приятнее, чем не иметь выхода, будучи ослабленным и маленьким бесёнком. Столас ощутил, что весь мир слишком огромный для него. И развивалась ли у него дереализация или мегалофобия — определить пока сложно, но приятного мало в любом варианте. Вздрогнув от очередного раската грома, он потянулся к телефону. Открыл переписку. Мотнул головой. Закрыл. Потушил экран. Нет, это же тупо. Беспокоить его по такой ерунде. Блитц работает, работает в том числе и для него теперь — а повторять старые ошибки Столас просто ненавидел, особенно учитывая, что теперь он знал отношение бесёнка к тому, что его тревожат без причины. Вот только это решение не помогло успокоиться даже на секунду. А потом он и вовсе чуть не подпрыгнул, когда наверху, у соседей, что-то громко упало и послышались громкие крики и звуки начинающейся драки. «Сука!» «Это ты ебучая тварь!» Блитц, иронизируя, называл их «звуками счастливой семейной жизни» и шутил, что именно по этой причине он всё ещё холостой. А Столасу они напоминали собственный брак. И это было больно, практически до слёз. — Столас, чё такое? — трубку подняли моментально. Судя по ровному голосу без намёка на запыханность или агрессию, I.M.P. ещё сидели в офисе, так что внезапный звонок не отвлёк ни от чего важного. — Блитц, я… Мне немного неловко признаваться, но… — тихий голос перебивался соседскими криками и треском посуды об пол. Потом раздался раздражённый стук по батарее: видимо, перепалка доставляла неудобства не только ему, но и половине дома. Удивительная особенность бесовской жизни и очередная, к которой он был не готов. — Мне просто очень неспокойно. И я не прошу тебя бросать работу и бежать тут же ко мне, ни в коем случае! Но… мы не могли бы поболтать немного? Если ты не занят? И… если я тебе не надоедаю? Блитц, будучи не стопроцентным идиотом, и сам понимал, что оставлять Столаса одного в едва знакомом месте без единого предположения, что может произойти или как его психика будет на это реагировать — идея отвратительная во всех смыслах, от начала до конца. Но он был бы полным ебланом и если бы решил пропустить ради него работу — потому что вся компания на нём держится, потому что он ответственен за этих придурков (и Луни) и потому что теперь ему придётся трудиться куда усерднее, чтоб содержать ещё одного собрата по несчастью, в кое они вместе зашли и выбираться из которого должны тоже сообща. Он вздохнул в трубку, кресло противно скрипнуло, когда он откинулся на спинку. — Извини, — поспешил произнести Столас до его ответа, считывая этот вздох как усталость от одного факта его существования. — Извини, что отвлекаю, мне, наверное, нужно просто расслабиться и… — Мне приехать за тобой? Столас вздрогнул. — А? Спокойный тон, который он сначала принял за уставший, неспешно пояснил: — Я могу взять тебя в офис, если хочешь. Мы сегодня всё равно только заказы принимаем: во-первых, мало кто хочет тащиться по дождю, во-вторых, у Мокса там какой-то непонятный зажим нерва по центру правой пятки, он всеми силами доказывал больше часа, что никуда пойти не сможет, Миллз трахнула мне мозг, что останется с ним, а одному перестреливать людишек как-то не прикольно. Луна вообще спит после ночного рандеву, ну это как обычно. Короче, если тебе так будет спокойнее, можешь посидеть с нами. Здесь и я рядом, и народу много, понятно, что тебе одному там не очень весело. Ну и вообще М&М мне мозги проели с просьбами показать им, как ты теперь выглядишь. Только учти, если они будут сильно прилипчивыми, — а они могут, — разрешаю жёстко и радикально послать их нахуй, под мою ответственность. Один хуй постоянно так делаю, не уволятся же они. Что думаешь? Столас активно закивал головой, совсем забыв, что через телефон Блитц этого не видит. Он не мог иначе выразить всю свою благодарность за одно это простое предложение. «Я рядом» — а если он рядом, то всё точно будет хорошо. — Столс? — Да! Да, да, да, пожалуйста! Спасибо тебе, это правда так важно для меня и… — Я буду минут через тридцать, если в пробку не попаду, — перебивая скорее по привычке, чем из вредности начавшуюся длинную речь, сообщил бес. — Там вроде пиздец ливень на улице. Если тебя соседи сильно донимают, поори на них, должны успокоиться. Столас хихикнул. — Это твой универсальный способ решения всех проблем? — А чё я могу сделать, если всегда работает? — Блитц тоже усмехнулся. — Жди меня, о моя принцесса, еду тебя спасать. А то куда ж ты без меня, совсем пропадёшь. — Спасибо, мой отважный герой, — он произнёс нежно, посылая воздушный поцелуйчик. — Хорошей дороги, милый. Блитц коротко угукнул, всеми силами пытаясь отогнать с лица внезапно вспыхнувшую краску. У него было полное ощущение, что с другой стороны двери сейчас внимательно подслушивают Мокси и Милли, и это бесило невероятно, потому что теперь он понял, каково это, и ему было то ли противно, то ли стыдно. Он оба эти чувства ненавидел, прямо как-то, что невинный флирт от Столаса перестал выводить его из себя, а даже наоборот. Уже какое-то время это приятно и хочется подключиться, и хочется притвориться глупым и маленьким. Просто позволить ему дотянуться до сердца, позволить себе отпустить свои страхи и мысли. Позволить себе полюбить. Блитц не мог сделать этого раньше: слишком отягощала разница в статусах. Он не тупой наглухо, он понимал все риски, и думал не только за себя, но и за него, потому что, видно, характер такой дохуя эгоистичный. Мол, я за нас обоих лучше знаю. Или он просто слишком волновался за него. Столасу было что терять — и он потерял, и он расстроился, а Блитц лишь мог сказать «ну, я предупреждал, я пытался это прекратить, но ты был против». Но оказалось, что Столас тоже умеет думать. Столас всё понимал с самого начала. Столас не стал бы предлагать ему отношения, если бы не взвесил «за» и «против» и если бы этих самых «за» не оказалось бы намного больше. По крайней мере, в это хотелось верить. Блитц всё ещё пытался взять ответственность за его решение и всё-всё-всё контролировать… Контролировать, блять. Говорил же ему психолог, что надо решать свои ебучие детские травмы. Теперь страдай мир, пока все возможные беды сидят на плечах одного конкретного чертёнка по его же собственной милости. — М&М, съебались НАХУЙ ОТ МОЕЙ ДВЕРИ! Тут же последовал испуганный топот копытец. Ну кто бы блять сомневался.

***

— Столас. Дверь в квартиру медленно открылась, и полупромокший от дождя Блитц тяжело шагнул внутрь. Тут же он цокнул: ну конечно, вырубили свет! Кто бы мог сомневаться — не удивительно тогда, что единственным развлечением, которое эта дурная птица смогла найти, это названивать ему среди рабочего… Да ёб твою. Что начинается? Позвонил и позвонил, в конце концов — а его персонально никто за язык не тянул предлагать приехать и забрать к себе. На кого он щас собирался за это бухтеть? Из-за дивана показалась светлая макушка и прозвучало испуганное «ой». Видимо, пока Столас поднимался, он зацепил краем рога спинку и оставил на ней очередную дыру, на что, судя по бегающим в панике глазкам, ожидал незамедлительную гневную реакцию. Однако её не последовало. Блитц подошёл и оценил масштаб катастрофы. На фоне всех остальных конкретно это повреждение выглядело, словно ничтожная царапинка — а большего Столас со всей своей природной аккуратностью и мягкостью оставить как будто не мог. — Цел? — он спросил, заглядывая виновнику в глаза, но проводя коготочком по новой дырке на ткани. — Я или диван? — уточнил тот, потирая один из рогов, как будто пытаясь таким образом привыкнуть к его наличию на своей голове. Блитц усмехнулся. — Ну диван-то понятно уже в состоянии «пиздец», это я и без тебя вижу. — Я в порядке, — Столас не смог не улыбнуться. Он ожидал обвинений и криков о страшной рукожопости в свою сторону, но никак не вопроса о том, всё ли у него нормально. — Ты не злишься? — Тю, эта хуёвина должна была быть на помойке, ещё когда я её на вторичке приобрёл. Как и половина этой квартиры, собственно, но только не принимай это за призыв к действию, денег у меня на новую мебель всё ещё нет, — Блитц похлопал по спинке, широко улыбаясь. — Он и до тебя был убитый, не парься. — Но всё же… — он замялся. — Извини. Я в твоём доме живу ни за что, так ещё и порчу теперь твои вещи. — Столас… — Я просто всё ещё не привык к этому телу, и для меня наличие рогов это вообще какое-то сумасшествие, потому что они столько вреда наносят, если не быть предельно осторожным, и… — СТОЛАС! Он распахнул глаза, когда его рот резко заткнули ладонью и очень сильно приблизились лицом к лицу. Сердце забилось, как сумасшедшее, а Блитц, как несгибаемый камень, только чётко проговорил: — Ха-рэ. Я уже сказал тебе, мне этот диван не жалко, было бы за что извиняться. А если тебя всё ещё удивляет, что «Блитц ведёт себя не как мудак, да ну нахуй, так не бывает», то передумывай. Я ещё со вчерашних твоих непоняток с хвостом понял, что тебе тяжело. И я буду на тебя орать и злиться, если ты продолжишь игнорировать мои слова и охуевать с нормального отношения к себе. Понял? Кивок. Наверное, всё же оно так. Столас стал защищаться от опасности, которой не было и не предполагалось. И опять не стал слушать, что ему говорят, закапываясь глубже в чувстве огромной вины. Хорошо, что этот бесёнок знал, как его заземлять, пусть и делал это порой грубовато. Главное, что работало, а всё остальное не так уж и важно. Блитц игриво усмехнулся, видя его задумчивость, и быстро чмокнул свою же ладонь, всё ещё закрывающую ему рот. Столас издал какое-то удивлённое пищание и подпрыгнул на месте, пока виновник торжества отдалился и, как ни в чём не бывало, направился в сторону двери со словами «поехали, а то Мокси начнёт названивать». — А… а можно так же, но без руки? Блитц хмыкнул. — Нельзя. Пошли. Столас расстроился. Но сдался. По дороге к машине на него неожиданно накинули свой плащ: на улице было прохладно и очень сыро, а он, ну совсем неподобающе принцу, — хотя какая уже разница? — всё ещё носил только футболку, шорты и первую попавшуюся обувь, которая была ему большевата. Он натурально ощущал себя ребёнком, за которым мамочка-Блитци ведёт неустанное наблюдение. И более того, он не понимал, нравится ему или всё-таки нет. Двигатель завёлся где-то с третьего раза. О капот с грохотом бились огромные капли, дворники на лобовом не помогали улучшить видимость. Столас наблюдал, как Имп-сити поплыл: затопило улицы, сильные потоки воды, как горные реки, стремились затечь в любую низинку. Дождь в Гордыне идёт редко, он и сам это знал, но почти всегда невероятно сильно и подолгу, как подобает стихие в Аду — и сидя во дворце, Столас любил наблюдать за пейзажем, любил раствориться в звуках и свежести, зачитываясь очередной книгой и не открывая окна. Теперь же он был в эпицентре пизды. — Ебучий же дождь. Пробка тянулась на всю длинную улицу — хвала Сатане, ещё еле как двигалась. Столас заметил, как справа от него по тротуару промчалась гора мусора, а потом какие-то пьяные бесы лицом вниз — возможно, уже мёртвые, но даже это не остановило его мозг от шутки про бюджетный аквапарк. — Вот уж точно «добро пожаловать в Ад». В мире людей я такой залупы ещё не видел, — неспешно нажимая на педаль, прокомментировал видок Блитц. — Знаешь, я никогда не думал, что он может затопить так сильно. Сверху выглядит, как обычный безобидный дождик. — Ну ещё бы, с дворца, — он прикусил язык, но слишком поздно. Колкая фразочка уже вырвалась, а Столас как-то неопределённо фыркнул в ответ, то ли обидевшись, то ли… обидевшись. — То есть… Блять, прости. Я не специально. Они резко затормозили напротив переулка, в подобном которому Столас ютился ещё вчера. Под мусорным баком скучковались бесы, целая семья, но внешне не выглядящие как родственники. На мальчика без ноги орал кто-то взрослый, тряся в руках целлофановый пакет с монетками. Мальчик кричал что-то в ответ, потом получил хлёсткую пощёчину и отвернулся, пока его неприятный собеседник по-хозяйски облапывал его бедро. Затем он что-то от чего-то отвязал, и нога показалась целая и невредимая — и по губам вышло прочитать только «…а то правда отпилю». Невыносимо тоскливая картина. Мошенники. За жалкую кучку монет, на которые едва ли можно составить достойный ужин, готовы жертвовать своей честью и притворяться инвалидами, выпрашивать и плакаться. Столас читал о подобном. Но никогда раньше не видел вживую. Его руки коснулись. — Ты обиделся? Он на секунду потерялся, повернувшись наконец на Блитца. — Нет… нет-нет, конечно, нет! Я просто задумался. — Ты так замолчал сразу, после моей вот этой хуйни про дворец. Я просто… ну… ничего такого не имел в виду. — Я знаю, — он прошептал, грустно кивнув. — Я думаю, я начинаю понимать, почему. — Нелегко ценить деньги и статус, когда ты с ними рождён, — Столас удивился внезапному заключению, но Блитц только хохотнул. — Это из фильма. Покажу тебе, если хочешь. Интересно. Либо он знал этот фильм наизусть, либо выбрал неожиданно подходящую цитату для запоминания. Нелегко ценить деньги и статус… Ещё бы. Только есть ли в этом чья-то вина? Лишь за последние пару дней Столас в полной мере ощутил, сколько всего у него было и сколько всего им воспринималось как должное. Но вместе с тем он понял, что с избавлением от прелестей жизни он избавился от груза. Нет больше обязательств, нет образа, которому нужно придерживаться, нет зависимых и завистливых — есть только он. Не тридцать шестой принц Гоэтии, не демон астрономии и трав — Столас. Просто Столас. Такой, какой есть. — Как и нелегко ценить свободу при ужасных условиях жизни, Блитц. Всё оно взаимосвязано. — Ебал я такую свободу, — пробка наконец рассосалась, и он смог вдарить на газ. — Свободы не существует, Столас, это сказка для таких, как ты, чтобы им казалось, что они многое упускают. На самом деле вот ты мелкая зараза, которую на путь истинный наставляют родители, шаг вправо, шаг влево — позор семьи. Вот ты подрос и тебе кажется, что пред тобой все двери открыты, но хуй там плавал! «Пойду на работу, получу кучу бабок, и точно стану таким, каким хочу быть!», верно? Вот только твоих сбережений едва на пожрать и коммуналку хватает, можешь быть свободным примерно два часа своей жизни между работой и сном — наслаждайся, дружище, прелестями жизни рабочего класса! Я, может, хочу, как ты, в поместье восседать, развлекаться с эскортницами, читать книжечки да слушать классическую музычку — вот только моя ебучая свобода позволяет мне только сделать самоотсос и сальто назад. За это-то, конечно, никто не осудит, только приятного в этом мало, просто чтоб ты знал. — Тебе не кажется, что ты своими убеждениями противоречишь истине? Если бы всё было так шикарно, никому бы не хотелось от этого избавиться. Блитц помотал головой из стороны в сторону. — А никому и не хочется, кроме тебя. Столас хотел было воспротивиться, но только он открыл рот, как понял, что вообще-то так и есть. Он редко спрашивал других Гоэтий о том, есть ли у них проблемы с нахождением в высшем слое общества, но оно ощущалось… ощущалось, что нет. Они искренне наслаждались, пока он стоял в стороне. Всю жизнь стоял в стороне. Один. — Значит, это я такой сломанный. Пусть будет так. «Блять, ну что я за чмо такое», — бегущей строкой пронеслось в голове Блитца, когда он услышал этот расстроенный голос. Сколько бы он ни пытался выстроить из себя образ эгоиста, «выскажи своё мнение и беги» давалось ему с переменным успехом. Очередная попытка взять на себя ответственность за чужие чувства — понимал бы он только это сейчас. — Особенный, — поправил он, тормозя перед офисом. — Не сломанный. Может, ты и прав… в своей системе ценностей типа. Говорят же, что сытый голодного не поймёт. Если ты правда рад быть сейчас здесь, я тебя не понимаю, но… ну, поддерживаю, наверно. Я бы что ни говорил про королевскую жизнь, ни за что бы её не вытерпел. Так что, как ты там говоришь, ше… ту…? — Туше, — хихикнул Столас. — Да. Да, вот, туше. «Взъебал» в простонародье. — Мне уже стоит преобразовывать свой вокабуляр? — Блитц выгнул бровь в непонимании. — Лексикон пора менять? — А. Ага, да. Начинай, а то я заебался заниматься расшифровкой твоей возвышенной хуйни. Ты меня унижаешь тупо своим существованием. Он рассмеялся и потянулся к Блитцу, чтобы чмокнуть его в щёку. Но тот, не ожидавший такого поворота, испуганно уклонился и чуть не зашипел. — Всё… всё нормально? — потерялся Столас. — Ты… ээ… ты что хотел сделать? — так же сильно замялся Блитц, не понимая, куда себя деть от неловкости. Слова давались с трудом. — Поцело… Кхм, поцеловать. — А… Ага. — Мне нельзя? Блитц издал нервный смешок, цепляясь за руль, как за последнюю надежду для спасения. Сука, да что с ним сегодня?! Ещё никогда невинные целовашки от этой птицы не встречались им такой идиотской реакцией! — Ты в квартире сказал нельзя, сейчас отворачиваешься. Если тебе неприятно, я не буду… — НЕТ! — он крикнул как-то слишком громко. — В смысле… блять. Я не против, просто… мне пиздец непривычно. Ты ещё так неожиданно это делаешь. — Когда ты поцеловал меня через ладонь, это тоже было пиздец неожиданно, знаешь ли! Блитц вдарил лбом в руль со всей силы и закрылся руками. Он-то, блять, это действительно сделал, только то, как оно звучит, вызвало у него реакцию стыда, смешанного с чем-то ещё, таким щекотным и трепетным. Сука, он вообще-то секс-машина! Он переебал половину Похоти, он так долго ебался с самим Столасом на полнолуния — и что?! С чего вдруг он превратился в такое жалкое ссыклище?! — Целуй, — он буркнул рулю и только после этого поднял голову. Мать твою, действительно сказал. Не так уж, видимо, и страшно. Столас радостно наклонился поближе и оставил чмок на щеке, довольный бесконечно. Но Блитц его восторг не разделил. — И всё? — А что, хочешь ещё? — игриво протянул тот. — Смотри, мы можем так закончить отсосом в машине. И я буду не против. Блитц чуть не подавился воздухом. Две — две, сука! — секунды назад этот горе-романтик не мог произнести «поцеловать» без запинки! Вчера он замялся, как хрупкая омежка, со словами «давай не сейчас»! А теперь отсос в машине! «Отсос в машине» напишут на крышке его гроба, коль он продолжит жить со Столасом! — Что? Мне кажется, нам обоим так проще, — прокомментировал вчерашний принц, недвусмысленно пробираясь пальцами между его ног. — Столас, не знаю, ненавижу я тебя или обожаю, но я просто в ахуе, какое у нас с тобой ебейшее взаимопонимание. Столас хихикнул, движения стали настойчивее и нетерпеливее. — Ты точно по этому скучал. Мы друг друга никогда не разочаровываем. — Да, но мне больше нравится, когда ты молчишь. — Заставь меня. Блитц схватил его за челюсть и впился губами и языком так напористо, что Столас, даже не являясь совой, издал звук до безумия похожий на птичье «ух!». Не отрываясь, он перелез через консоль, чуть не запнувшись о неё и не долбанувшись головой о крышу, пока Блитц справлялся с сидением, чтоб хоть немного наклонить и отодвинуть его, давая больше места для манёвров. Они уже забыть успели этот пыл, что делили на двоих совместными ночами, в салоне стало душно, приходилось сильно наклоняться, чтобы не повредить крышу — но когда Столас ёрзал на нём сверху, проходясь мягкими пальчиками по шее, и неровно дышал в поцелуй от ощущения рук на своей талии под футболкой, счета за ремонт автомобиля отошли на такой задний план, что пошли бы они и нахуй. Как же давно они не были так близко. Нет. Они никогда ещё не были так близко — теперь рост позволял прикасаться телами, трогать всё, что чувствительно, не разрывая долгий поцелуй и выпадать из реальности, не обращая внимания даже на орущий мобильник в кармане. До того момента, как… — Босс компании I.M.P., просьба немедленно вернуться на своё рабочее место! Мы видим фургон, Блитц, если вы прямо сейчас из него не выйдете, мы совместно напишем увольнительную! Даже Луна! Мокси. С его, блять, громкоговорителем. В окне его, блять, офиса. Приказывает ему, блять, что делать, и отрывает от вообще-то охуенного времяпровождения. — Ебучий Мокси. Вот поэтому я его так задрачиваю. — Мы пойдём? — запыхавшийся Столас прошептал почти в его губы очень невовремя, увеличивая соблазн крикнуть «а вот соси жопу, Мокс» и остаться. — Придётся, — ответил Блитц таким же сбивчивым шёпотом, улавливая тень разочарования в глазах напротив. Руками он скользнул с талии на задницу, ухмыльнувшись. — Но мы продолжим этот разговор, птичка. — Мне придётся отдать тебе плащ? — ухмыльнулась «птичка», с самодовольным намёком потираясь обо всё, что должно было затвердеть. — Нет, пусть лицезреют мой каменный стояк, может, хоть так постыдятся, — Столас в ответ рассмеялся. — И позавидуют. Сомневаюсь, что Мокси хоть раз проживал что-то подобное, учитывая, как он любит обламывать на самом интересном. — О, ты сомневаешься, а я блять знаю. Он кроме миссионерки знает разве что тридцать седьмую, но только потому что яйца в семье там у Милли. — Скучно. — Согласен. Но плащ он всё-таки взял, поясняя, что если Мокси увидит его так, то может не сдержаться и сделать отсос вместо Столаса — а это уже не актуальное предложение. Надо было раньше.

***

Не успели они зайти в офис, как Мокси с видом самой деловитой сучки отчитал: — Вас не было полтора часа, сэр. Блитц пожал плечами. — Ты видел этот Перепокупай-Мерин на улице? Скажи спасибо, что я вообще приехал. Мокси нахмурил бровки, скрещивая руки на груди. — Это ваш бизнес, сэээр. — Именно. Мой бизнес — ворочу чё хочу. Столас осмотрелся. Это место ему уже знакомо, но вот новым замечанием стало то, что офис, как и квартира, тоже был увешан десятками фотографий, но на этих фотографиях Блитца было прекрасно видно. Ни чёрной краски, ни следа, ни потёртости — он будто отдельно ухаживал за ними, и это наводило только на возникновение ещё большего числа вопросов. Почему именно так…? Его занятие резко прервали, возникнув прямо перед лицом. — Привет! Я Милли! Мы встречались раньше, но так и не познакомились, — она протянула ему руку для пожатия, но по королевской привычке Столас улыбнулся, слегка наклонился и поцеловал её. — Эй, блять, в этом помещении ты руки можешь целовать только мне! — донеслось с другого конца комнаты, где Блитц пытался разбудить Луну под аккомпанемент сочных матов. Как он сдержался, чтобы не добавить «я твоя принцесса!» — удивительно. Милли выглядела сильно озадаченной. Она, выросшая на ранчо, совсем не ожидала, что её можно счесть за молодую леди — с соответственным обращением после. Обычно её все принимали своей в доску, лишь Мокси видел в ней прекрасный и нежный цветок — для остальных она была Милдред-разъёб-позвоночника, желательно с уважительным обращением на «вы» и «моя госпожа». В этом они спелись с Блитцем: два неадекватных исчадья ада, образующие собой дуэт тотального пиздеца. Мокси оставалось лишь остужать их пыл, как получалось, но получалось всегда плохо — и если б он не доверял жене на сто плюс восемнадцать целых и пять десятых процентов, то разорвался бы на ровном месте от ощущения, что эти двое за его спиной жёстко трахаются. Уже скоро придя в себя и поняв, что перед ней всё же принц, от которого странно было бы ожидать фраз по типу «приветики-пистолетитки», она поспешила продолжить: — Это Мокси, мой дорогой муж. — Ох, да, я знаю, спасибо. Я о вас наслышан, — улыбка Столаса стала ярче и теплее, но Милли от его слов как-то странно поёжилась. — От Блитца? — она уточнила. А когда получила кивок, панически замахала руками. — Мокси не настолько плохой! Он просто чудо на самом деле! Бывает иногда, что ерунду творит, но ему просто стоит дать шанс, он очаровательный, добрый и умный! Бросивший попытки растолкать дочь Блитц взорвался смехом. Нет, Миллз он просто обожает — она всегда знала, чего от него ожидать. Чуть ли не единственная в Аду, потому что горела похожим огнём неадекватной хуйни вперемешку с заботой о близких. И если бы не Мокси… ой, если бы не Мокси… — Давайте я вообще выйду отсюда, чтобы вы пообсуждали меня, — встал в позу бесёнок, закатывая глаза. — Давай, — Мокси зашипел на босса, но тот не перестал. — Давай-давай. Я серьёзно. За дверь, марш. — Сэр, чтобы вы понимали значение слова «сарказм», я… — Не-не-не, Мокс. Разворачивайся. И иди. Прямо сейчас. — Но там дождь! — Что я тебе сказал? И он пошёл. Блитц хохотнул, когда дверь захлопнулась, но тут же обжёгся об убийственный взгляд Милли снизу. — Что? — Что?! — она прикрикнула в ярости. — Би, который раз за месяц! Ты перестанешь издеваться над ним когда-нибудь? — Я над ним издеваюсь? — Блитц ударил себя в грудь ладонью, выглядя максимально удивлённым её высказыванием. — Миллз, мне кажется, ты чёт перепутала. Я его насильно не заставлял ничего делать: ноль угроз, ноль применений физической силы — я даже голос, блять, не повысил! Если бы он остался — я бы ему ничего не сделал, и он так-то это понимает, но один хуй, как маленькая послушная собачка, шарахается от каждого моего слова. — Он уважает тебя, Блитц, — она произнесла с нажимом. — Зря. — Би! Ну что ему, нахуй тебя послать? Ты наш босс, если ты вдруг забыл, естественно он в твоём подчинении чувствует себя должным делать всё, что ты говоришь. Блитц щёлкнул языком. — Ну ты ж этого не делаешь. Смотри, у нас дискуссия, ты со мной не согласна. Пошли меня нахуй, если хочешь — второго пришествия не случится. — Иди нахуй, Блитц. Он тормознул на секунду, строя жалобную моську. — Ладно, это обидно. Я думал, ты не хотела, — она закатила глаза. — Ну не суть. Пусть научится отделять приказы от обычного разговора — я отъебусь от него навсегда. Мне, знаешь ли, тоже много чего не нравится от него: начиная с вот этого «сэээр» и огромных изощрённых речей о том, как бутеры правильно делать, и заканчивая его полной неспособностью быть самостоятельным. Мы бы брали в два раза больше заказов, если бы он не был идиотом! — Уволь его, если он тебе не нравится. Вместе со мной. — Вот если б ты не сказала «вместе со мной», я бы даже подумал, — Милли впилась когтями в собственное плечо, издавая предупредительное урчание, и Блитц сдался, нервно усмехаясь. — Да шучу я! Шучу, Миллз. Я бы уволил его, если бы он был вообще никакой. Но он нормальный парень, он умеет не обсираться, когда очень надо — просто ему не хватает уверенности в себе и холодной головы на позиции лидера. А я блять хотел бы видеть его лидером, знаешь ли, у него есть данные. Просто он нихуя их не видит и считает, что это я такой плохой не даю ему шанса. А я даю так-то, не моя вина, что он проёбывается каждый чёртов раз. — Как твои выходки связаны с этим вообще? — Воспитываю. Пусть учится на своём стоять, там глядишь и всё остальное подтянется. — Ты ему не мама, чтобы воспитывать. Он не ребёнок. — У него нет мамы, — к сожалению, Милли не смогла бы оценить, насколько иронично эта фраза прозвучала конкретно от Блитца. — Так что пусть лучше я его воспитаю своими невинными приколами, чем однажды его так кто-то объебёт, что он будет жалеть до конца своих дней. Всё. Разговор окончен. Зови его назад, скажи, что он ебанутый в ливень переться на улицу. Она цыкнула в ответ и ушла, громко хлопнув дверью и чуть не задев застывшего в неловкости Столаса плечом. Только сейчас на него наконец-то снова обратили внимание. — Сорян, рабочее недопонимание. Кофе будешь? Или чего покрепче? — Только не кофе, — промямлила Луна за стойкой ресепшена. — Я не буду его варить, а ты не умеешь. — Да я вообще-то..! — Спасибо, не нужно, — прервал Столас, ощущающий сильную потребность только в отдыхе. — Можно присесть? — Ты ещё спроси «можно дышать?». Конечно, можно. Он хмыкнул и опустился на один из диванчиков, расслабляясь. Капли всё ещё стучали по стеклу, но уже гораздо спокойнее, мелодичнее. Дождь прекращался. В офисе стоял негромкий шум от ламп и включённого компьютера рядом с Луной, она лениво водила мышкой, ища, что бы посмотреть, пока нет посетителей. А Блитц сел прямо на её стол, пытаясь завязать маленький диалог. Его послали нахуй. — Что за день, — следом он приземлился на тот же диван, что и Столас: по-хозяйски, с ногами. Случайно отобрал у него немного места и не заметил этого, даже когда он отодвинулся чуть дальше. Видно, тоже забегался. Устал. — И ноль клиентов по мою душу, так не должно быть. Дверь открылась. В неё вошли Милли и Мокси, причём Мокси выглядел так, что невольно хотелось спросить «тебе что, говна в рот положили? рожу попроще». — Сэр. Вам имя Риччи знакомо? — Риччи это Ричард — и если это какой-то богатый ублюдок, то нет, не знакомо, Мокс, с хуя ли мне знать… Его прервали, протянув в руку сложенный вчетверо лист бумаги. На нём красовалось всего четыре слова: «От Риччи для Блитцо». И Блитц округлил глаза так, будто увидел призрака. — Кто… что… у тебя это откуда? — он выхватил листок, удостоверившись, что никто из работников не вскрыл слой самого дешёвого скотча на нём. — Какой-то мужик на улице дал. Примерно твоих лет, в шапке. Кто вообще в дождь ходит в шапке? — Давно? — Только что. — Ушёл? — Ушёл, — Мокси нахмурился сильнее от того, насколько тот выглядел удивлённым. Кажется, для него это всё имело смысл, но больше никто ничего не понимал. — Сэр, у вас всё в порядке? Блитц прошёлся взглядом по каждому присутствующему в комнате и понял, что они все как один уставились на него в ожидании ответов. Но он их не дал. — Посидите все здесь, если будут клиенты, сообщайте. И он удалился в свой кабинет. I.M.P. и Столас переглянулись. Дождь закончился.