Чужая среди своих

      Останавливающаяся центрифуга окончательно замерла, и девушка перевёла взгляд на сидящего рядом с ней Сеченова. Учёный спал, сидя на стуле. Высоцкая шагнула к нему и остановилась. Пусть поспит ещё минуту. С тех пор как Захаров заразил себя коричневой чумой, в чистой части НИИ Сеченов всё делает вдвоем с Лидией и почти никогда не спит, как и она.

***

      Неделю назад генерал-лейтенант Хрущёв, член Военного совета, оставшийся в Москве за главного после того, как всё правительство эвакуировали в Куйбышев, примчался сюда, бросив всё. Потому что ему доложили, что ученые решили заразить себя коричневой чумой. — Зачем?! — Хрущёв был бледен как полотно. Он стоял у стеклянной перегородки, которую 2 месяца назад установили между чистой и грязной зонами в центральной лаборатории, и переводил ошарашенный взгляд с Сеченова, стоявшего рядом, на Захарова, невозмутимо глядевшего на него из-за стекла, то на Высоцкую, нервно выписывающую какие-то формулы.— Зачем вы решили испытывать вакцину на себе?! Харитон Радеонович, у нас что, людей не хватает?! Только скажите, я притащу сюда тысячу подопытных! — Таскать сюда никого не нужно, — хмуро заявил Сеченов. — У нас есть подопытные. Все они добровольно откликнулись на наш зов, как вы, надеюсь, помните. Их никто не заставлял, они знали, что, скорее всего, погибнут, но пришли сюда ради того, чтобы все остальные могли спастись. — Тем более! — нервно парировал генерал Хрущёв. — Для чего было заражать себя?! — Это с самого начала была моя идея, — Захаров безразлично пожал плечами, мол, ну и что с того? — Стало быть, мне и испытывать финальный вариант вакцины. Если сработает — мы будем точно знать, как действует механизм антивирусной химеры. — А если нет?! — воскликнул Хрущёв, но Лидия оборвала его, отмахнувшись: — А если нет, то всё это станет уже неважно. Потому что других вариантов прекратить эпидемию у нас нет. И уже не будет.       В общем, Хрущёв уехал в тот день, держась за голову и пребывая в полнейшем шоке

***

      Тут девушка решила его разбудить: —Дим, Дима, доброе утречко! — Сколько я проспал? — сообразил Сеченов, бросаясь к центрифуге. — Реакция могла начаться и уже прогореть! —Что-то ты мне совсем в последнее время не доверяешь! Разумеется, я все учла. Ровно две минуты прошло после остановки. У тебя есть ещё четыре минуты до начала активной стадии. —Нет, я доверяю, но ты, —затем, откашлявшись, он исправил на «вы», — же выходили из лаборатории, —чуть замявшись, сказал он. —Не стоит больше разговоров, Лидия Андреевна. —А мне кажется стоит, Дим, —сказала она, подчеркивая неформальное употребление имени. —Я вижу, что ты до сих пор обижен, поэтому все нужно обсудить.       Сеченов лишь отошел с колбой к микроскопу, игнорируя девушку. —Конечно, проще же ответить холодом, чем все выяснить, — вспылила Лида. —Это не холод, а поддержание рабочей обстановки. —А чем дружба мешает рабочей обстановке? Скорее твоя турбуленция в голове тормозит процесс. —А вы своей вины не видете, Лидия Андреевна? —Дима, я понимаю, что ты ценишь мое существование. Но это мое тело, что хочу с ним, то и ворочу. —Это верно, но на Земле, как ни странно, имеются люди, которые хотели бы вас видеть живой и здоровой! —Если хоть еще раз ты обратишься ко мне на «вы», то я вскрою вены зараженным шприцом. — Вспылила она, Сеченов мельком глянул на нее — лица не было видно за медицинским противогазом, но по ее позе было ясно, что Лида не шутит. —Ладно, прости. Я и впрямь не смогу понять, что именно ты чувствуешь, раз творишь со своим телом такое. Но единственное, чего я хочу, чтобы ты была в безопасности и в ментальном, и в физическом плане. Сама посуди, сейчас на нас давит сильнейший стресс, а ты добиваешь себя. —Ну наконец-то, и ты меня извини, я понимаю, что скорее всего ухудшила состояние твоей нервной системы тем, что ты увидел. Но прошу тебя, давай в следующий раз это сразу обсуждать, идет?       Слезный момент, так сказать, и товарищи потянулись друг к другу, чтобы обняться как вдруг… —Диим, к нам какае-то женщина в майорской форме несется. — Майор Муравьёва! — рявкнул один из офицеров, вскидывая пистолет. — Стоять! Последнее предупреждение! Ещё шаг — и открываю огонь!       Второй офицер тоже взял майора Муравьёву на прицел, и охранник в три прыжка догнал учёных. Он закрыл ошарашенно оборачивающегося Сеченова собой, тоже выхватил пистолет и прицелился Муравьёвой в лоб. Та остановилась и схватилась руками за свой противогаз. — Что происходит? — опешил Сеченов, недоумённо разглядывая представшую перед ним картину. — Товарищи! Пожалуйста, опустите оружие! Здесь нельзя стрелять! Это обычное стекло, за ним находится заражённая зона, вы же знаете…—Опустошенно сказала Высоцкая. — Товарищ Сеченов! — Муравьёва содрала с себя противогаз. — Дмитрий Сергеевич! У вас моя дочь! Пожалуйста, отпустите её! Умоляю вас! Она ещё ребёнок! — Что вы такое говорите, Зинаида Петровна?! — ещё больше изумился Сеченов. — Какая дочь?! Какой ребёнок?! Мы не работаем с детьми, это исключено! — Катя! Катя Муравьёва! — воскликнула майор, с трудом сдерживая слёзы. — Моя дочь! Моя Катюшка… Ей всего семнадцать… — Екатерина ваша дочь? — искренне удивился Сеченов. — Но… почему вы не сказали? — Я не знала! — трагически выдохнула майор. — Я не знала, что она записалась к вам добровольцем! Она сказала, что проведёт несколько дней в балетной школе. Там никого не осталось после эвакуации, а Катюша занимается балетом с шести лет, учителя прочили ей большое будущее… — Майор всхлипнула, но сдержалась: — Она сказала, что не хочет прекращать тренировки, а мы живём в маленькой квартирке… Я сама выхлопотала ей пропуск… Я всё время на службе! Только сегодня получилось туда заехать! Я выяснила всё лишь полчаса назад! Дмитрий Сергеевич, родимый, отдайте мне Катюшу… — Но… — Сеченов был совершенно потрясён. — Это невозможно… — Он растерянно обернулся к стеклянной стене. — Она в опасной зоне… четвёртые сутки…       Майор Муравьёва издала едва слышный сдавленный крик и заломила руки, удерживающие противогаз. За стеклянной стеной появился профессор Захаров. Он с безразличием окинул взглядом сложившуюся немую сцену и приблизился к стеклянной стене вплотную. Офицер инстинктивно отшагнул назад. Лицо Захарова покрывали ядовито-коричневые нарывы, глазные сосуды полопались, губы засохли и потрескались, в трещинах виднелась запекшаяся кровь. — По какому поводу шум? — Сказа Захаров, переводя уставший взгляд на друзей. — Если товарищ майор заражена, не убивайте её. Запустите её к нам. — Она не заражена, — Сеченов болезненно потёр висок свободной рукой. — Она утверждает, что наш доброволец Екатерина её несовершеннолетняя дочь… — Доброволец номер 83, Екатерина Бородина, 1923 года рождения? — уточнил Захаров. — Других женщин–добровольцев у нас сейчас нет. — Екатерина Муравьёва! — воскликнула майор. — 1924 года рождения! Почему вы не проверили её документы?! Кто у вас занимается добровольцами?! — Добровольцами у нас, — в голосе Захарова зазвучала сталь, — занимаюсь я! — Он в упор посмотрел на Муравьёву, и та попятилась, словно взгляд заражённого человека мог инфицировать её даже через стекло. — И я не проверяю документы. Я учёный, а не бюрократ. На кону стоит судьба всего советского народа, быть может, всего мира, и мне безразлично, что указано в документах добровольцев. Эпидемия не убивает официальные бумаги. Она убивает людей. Зачем вы явились сюда, Зинаида Петровна? Похлопотать за дочь? А как же остальные добровольцы? Здесь, в этой лаборатории, до неё погибло 82 человека. Молодые, здоровые и сильные мужчины и женщины. До них вам дела не было? Жить достойна только ваша дочь? Остальные могут умирать себе сколько хотят, или из-за эпидемии, или здесь, в лаборатории, жертвуя собой ради создания вакцины, которая спасёт всех, — всё это для вас не важно, не так ли?! Всё это хорошо и правильно, только когда не касается вашего ребёнка? Ваш-то ребёнок особенный, он, несомненно, избранный и лучше прочих во всём! И этому даже не нужны доказательства, ибо самое главное доказательство уже есть — это ваш ребёнок. Так, Зинаида Петровна? — Если бы у вас были дети… — начала было майор Муравьёва, но Захаров злобно рявкнул, затыкая ей рот: — Мои жена и ребёнок умерли от тифа в голодном 1922 году! Выздороветь повезло только мне! Нам с женой было по девятнадцать, дочери в день смерти исполнилось восемь месяцев! После этого я посвятил себя медицине! Очень скоро мы узнаем, насколько эффективна моя научная деятельность, но прямо сейчас я искренне рад, что ваша дочь оказалась гораздо благороднее вас, товарищ майор!       На последние слова Лида удивленно вытаращила глаза, глядя на Захарова, который даже не взглянул на нее. Далее, девушка перевела взгляд на Сеченова, который до сих пор не мог прийти в себя, пока что Высоцкая решила не тревожить его вопросами о личной жизни Харитона, как минимум не сейчас.       Судя по взгляду, Муравьёвой стало жутко от всего сразу. Она явно хотела что-то сказать, но понимала, что это уже ничего не изменит. Однако сдвинуться с места оказалось выше её сил. Преследовавшие её офицеры НКВД, не опуская оружия, начали медленно приближаться к ней, но в этот момент к стеклу подошла стройная девушка лет восемнадцати, одетая в лабораторный халат. Судя по расширившимся от ужаса глазам майора Муравьёвой, это и была её дочь. Впрочем, тут у кого угодно глаза расширятся. Лицо девушки было покрыто коричневыми пятнами и выглядело лишь немногим лучше, чем лицо Захарова. —Катенька… — сдавленно прошептала майор Муравьёва. — Мама! — гневно заявила девушка. — Как тебе не стыдно?! Что за позор ты здесь устроила?! Ты же советский офицер и коммунист! Как ты можешь быть столь эгоистична сейчас, когда судьба всего советского народа висит на волоске?! — Катя… — продолжала шептать майор Муравьёва, не сводя полубезумного взгляда с покрывавших лицо дочери жутких пятен. — Ты же ещё совсем ребёнок… — Я давно уже не ребёнок! — возмущённо отрезала дочь. — Я комсомолка! И хочу быть полезной своему народу! По-настоящему полезной! А не прыгать по сцене в беленьком платьице, когда советская армия истекает кровью, а труженики тыла надрываются на заводах! Ну уж нет! Я хочу посвятить свою жизнь чему-то достойному и благородному!       Она собиралась заявить что-то ещё, но из глубины опасной зоны появился ещё один доброволец. Рослый крепыш лет двадцати, в лабораторном халате поверх чисто выстиранной, но сильно потрёпанной солдатской формы. Весело улыбаясь, он поинтересовался: — Эй, попрыгунья-стрекоза, лето красное пропела! Ты чего это так расшумелась?!       Как ни странно, но улыбка на его покрытом коричневыми пятнами лице совсем не выглядела жуткой. Наверное, особенности мимики, подумал офицер НКВД. Но улыбающийся молодой солдат действительно выглядел жизнерадостно, и эта жизнерадостность на контрасте со всеобщей безысходностью очень подкупала. — А с виду ты такая милая и тихая! — продолжил он, но, увидев майора Муравьёву и направленные на неё пистолеты охраны, осёкся.       Однако смущение его длилось не более секунды. Солдат сделал нарочито высоконравственное лицо, положил одну ладонь себе на голову, символизируя головной убор, и козырнул второй рукой, выполняя воинское приветствие: — Сержант Нечаев! — представился он и тут же вернулся в нормальный вид, вновь зажигая улыбку: — Товарищи офицеры! Соблюдайте осторожность при обращении с оружием! У нас тут за стеклом эпидемия! Не кантовать! Не разбивать! И не давать детям! — Он сурово нахмурился на майора Муравьёву: — Товарищ майор! Почему противогаз в руке, а не на лице?! Хотите себе такой же макияж, как у нас?       Дочь Муравьёвой невольно прыснула, но тут же вернула себе суровый вид: — Товарищ сержант! Вечно вы со своими шуточками! Вам никто не говорил, что они не всегда к месту?! — Шутки не могут быть ни к месту! — бравым тоном заявил молодой сержант. — Юмор помогает нам переносить тяготы и лишения воинской службы и иные неприятности! — Неприятностей у меня сейчас хватает! — Девушка бросила на майора Муравьёву испепеляющий взгляд: — Мама! Не позорь меня! Уходи немедленно!       Майор Муравьёва, словно на ватных ногах, развернулась, собираясь уйти. — Эй, Катюшка, ты что?! — опешил сержант. — Так это твоя мама?! Да ты что творишь, дурёха?! Она же просто волнуется за тебя! Мама же! А ты ей нож в спину! Не по-людски это! Давай-ка, перестань верещать и поговори с мамой чуток наедине! Товарищ майор! — Он повысил голос: — Товарищ майор! Разрешите предъявить вам жалобу на вашу дочь! Она отказывается умываться и не хочет смывать пятна со своей физиономии! Это травмирует мою тонкую натурную эстетику!       Дочь майора Муравьёвой снова прыснула: — Тонкую эстетическую натуру! Между прочим, товарищ сержант, ваше лицо не лучше! — Как это не лучше?! — возмутился сержант. — Да я вообще красавец! В нашей деревне первым парнем был! Почти. А то, что физиономия в пятнах, это даже очень удобно! Когда товарищи учёные изобретут вакцину и вылечат нас от эпидемии, Катюшка, айда в лес по грибы! Нам даже хищных зверей бояться не придётся! С такими-то рожами к нам никто и близко не подойдёт!       Девушка невольно хихикнула, и сержант добавил: — Давай, попрыгунья-стрекоза, поговори с мамой! Не надо её обижать. — Его голос на секунду стал другим: — Я вот свою мамку не помню совсем. Померли родители в голодный год… А иногда так хочется поговорить с ней или с батькой… да нет никого. Ступай, Катюшка, не егози! — Хорошая мысль! — Сеченов посмотрел на офицеров НКВД. — Товарищи офицеры, позвольте родственникам пообщаться через стекло. А мы пока займёмся подготовкой к введению инъекции. А вот как раз и товарищ Кузнецов. Очень вовремя!