Человек за объективом

Уоррен всё-таки вспомнил, где ещё он мог видеть этого молодого фотографа с глазами того оттенка, какими бывают в разрезе маслины из жестяной банки. — А что, много можно поднять, играя в шахматы в Вашингтон Сквер? Фотограф прекратил рассматривать премиальные снимки, висевшие по обе стороны от двери кабинета технического редактора, и повернулся к Уоррену Шлоату. Помедлив, пожал плечами: — Когда как. Это не быстрый заработок. Развлечение. Хотите попытать счастья на этих охотничьи угодьях? Уоррен улыбнулся — шутит же, — но шахматист смотрел на него вполне серьёзно. Поэтому он в ответ махнул рукой: — Ни черта в шахматах не смыслю. А сколько за игру берёте? — По четвертаку. Беру не я, а победитель. — Да, не густо. Накануне, прогуливаясь вечером по Вашингтон Сквер, Шлоат тоже был на охоте. Высматривал что-нибудь достойное внимания его фотообъектива в этом городе, сплетённом из заголовков передовиц и объявлений в подвалах, где корректоры даже не удосуживаются порой исправить ошибки — афторская орфаграфия, — зато щедро режут знаки на сокращениях, чтобы вогнать побольше — каждый цент на счету. Шлоат искал фотографии, которые он мог бы принести в редакцию Look для грядущего выпуска, а нашёл за столиками с разложенными клетчатыми досками смутно знакомое лицо — и оно своими глазами-маслинами даже не взглянуло на него, увлечённое приближающимся эндшпилем. Только из-за этих глаз Уоррен его и запомнил. К глазам уже приложились и потёртая на локтях куртка — хорошая, значит, носит её не потому, что не может купить другую, а из принципа или от равнодушия к вещам, — и жёсткие на вид угольные волосы — без лака застывшие как приклеенные к голове, но иногда расчёска о них всё-таки вспоминает, — и имя — наконец память смогла проявить его, точно с негатива пленки. Стэнли Кубрик. Очередной нерегулярный фотограф журнала Look, который мечтает однажды стать регулярным. Очередная строчка в бесконечной новостной колонке Нью-Йорка. — И где же вы спускаете эти четвертаки? Уоррен ждал редактора уже часа два, а Стэнли был малым не шибко болтливым. Уоррену было скучно. — В кино хожу. Вчера в Pelham Picture House крутили Офюльса. «Письмо незнакомки». Для Шлоата немецкий кинематограф и шахматы были одного поля ягодами. Судя по тому, какой задумчивый вид приняли глаза-маслины его собеседника, сам Стэнли был очарован и тем, и другим в равной степени. Нет, подумал Уоррен. Не в немцах дело. Такие вот фотографы, как он сам, и Стэнли, и ещё бог знает сколько ещё там толкутся у дверей Look и редакций других газет, журналов и изданий, — они все, очарованные, смотрят на Голливуд. У них всех американская мечта сводится к мечте по этим лос-анджелесским холмам: чтобы большие звёзды, большие студии, большие гонорары, большие буквы после надписи «режиссёр». Но Голливуд не для таких, как Уоррен и прочие посредственности. Голливуд не для такого, как Стэнли. Ему, тихому, щуплому и бедному, там не место — как и всем им. Из конца коридора движение — Шлоат поспешно встал, чтобы поздороваться с вошедшим мистером Ротштейном. Стэнли тоже пожал редактору руку. Уоррен усмехнулся, глядя на них. Этот Стэнли выглядел как сын еврейских иммигрантов, точь-в-точь как мистер Ротштейн, и взирал на него как неоперённый, неуклюжий птенец на гордую, твёрдо вставшую на крыло птицу. Все рождены летать, но не всем суждено взлететь. Ротштейн скрылся за дверями кабинета, велев обождать. Шлоат снова сел. Стэнли остался стоять, сложив руки на груди. — Вы же не Офюльса принесли, правда? Стэнли не сразу протянул Уоррену свои снимки. Тот взял осторожно, начал просматривать. Дама бальзаковского возраста, чем-то раздражена. Мальчик, всё лицо перекошено и сморщено. Молодая девушка с отпечатком беспокойства в напряжённой позе. Пожилой господин с поджатыми губами. Ещё мужчина, широкий, такие, наверно, и строили когда-то небоскребы, а взгляд у него тяжёлый и хмурый, исподлобья. И ещё несколько лиц: неуютно, неспокойно, недовольно. В ожидании. — Где вы их всех отыскали? — В очереди к стоматологу. Уоррен вновь склонил голову. В ожидании. Захотелось отвести от них взгляд. Он вернул снимки Стэнли и сказал: — В наше время в больницах ничего путного не сыщешь. Разве что это будет госпиталь посреди театра военных действий. Стэнли спрятал фотографии. Проговорил негромко и сухо: — В госпитале мне делать нечего. Там уже будете вы. Или ещё кто пошустрее. Шлоат цокнул языком, усмехнувшись. Тихоня-шахматист всё-таки оказался с характером — и к лучшему. Однако шансов взлететь у Стэнли все равно было не густо.