Старший

– Ты чё тут? – спрашивает Кощей. – Поговорить надо. – О чём? – Одевайся, – Адидас отдает приказ голосом тюремного надзирателя. – Ты чё, Вова, никогда мужика в трусах не видел? – ухмыляется Кощей. – Видел. – Проходи. Случилось чё? – Я по поводу Марата. – Марата? А чё с ним? Кощей натягивает на ноги первые попавшиеся штаны и поднимает голову вверх. – Брательник твой – заноза в заднице. Маленькая, а всё равно болит. – Я тебя о чём просил, когда уезжал? – Приглядывать за ним, чтоб чушпаном не стал, – вспоминает Кощей. – А ты чё сделал? – Вова угрожающе закатывает рукава свитера вместе с курткой. – Ничего я не делал. – В голову бил? – Всё по-честному было. Курил, дерзил, получил. Рабочая схема. – Ему трепанацию будут делать. Ты знаешь, что такое трепанация? Голос Володи полон отвращения, словно приходится иметь дело с чем-то ужасным, мерзким. – Знаю, – Кощей не успевает поставить блок. Получает тяжёлый удар по корпусу. От боли он сгибается пополам. – Как баба себя ведёшь. Чё пацаны скажут? Володя наносит ещё один мощный удар по печени, от которого Кощей отлетает в сторону балконной двери. Адидас бьёт его ногами то в живот, то в лицо. Сначала Кощей пробует дать отпор и подняться с пола, а потом просто стонет всякий раз, когда бутсы с размаху летят в разные части тела. – Ты никого никогда не бил? – тихо спрашивает Кощей, сплевывая кровь. – Скольких братьев ты покалечил? Праведник хренов! Володя резко бьёт его в челюсть, чтоб он заткнулся. Времена, когда они с Кощеем дружили, давно проходят. Ненависть затапливает сознание настолько, что Суворов переступает черту. Выливает недопитую водку на пол, переворачивает Кощея на живот и стягивает с него спортивные штаны. Последний удар оказывается настолько сильным, что Кощей прекращает сопротивляться. После черных штанов Володя стягивает со старшего трусы. Вид голых мужских ягодиц рождает странное, почти болезненное возбуждение. Даже члены нацистской партии друг друга ебут во все щели. А товарищ Брежнев целует в губы Эриха Хонеккера. Хотя в СССР секса нет. Вова садится на ноги Кощея почти так же, как садятся на ноги люди, которые помогают другим отжиматься от пола. Суворов делает так, что колени не могут двигаться. Время от времени он улавливает собственное учащенное дыхание, смешивающиеся со стонами Кощея, которые становятся всё громче и громче. Володя раздвигает его ягодицы своими пальцами без всякой брезгливости. Несколько раз плюет в анальное отверстие, ощущая как Кощей всеми силами пытается вырваться. Он возбуждается, словно под ним лежит обнаженная женщина, а не старший. – Спокойно, – грубо рявкает Вова, медленно всовывая горлышко бутылки в анальное отверстие. Это приносит ему странное удовольствие, словно он полжизни мечтает сделать так с кем-то хотя бы раз. – Я ж тебя любил, сука! – со злостью кричит Володя, просовывая бутылку глубже. Он не уточняет о какой именно любви идёт речь. Хотя весь район знает, что Кощей с Адидасом были друзьями до того, как Казань между собой поделили различные группировки. Володя слезает с ног Кощея, когда слышит сдавленный стон, выражающий то ли боль, то ли страх, то ли ненависть, то ли скорбь. Последние пару лет Кощей живёт с чувством, будто хватает бога за бороду, но та всё равно выскальзывает из пальцев. Он медленно поворачивается на бок, бутылка продолжает торчать. Володя с брезгливостью отступает назад. Лицо Кощея выглядит так, словно он попадает под горячую руку кикбоксера. Кровь течет не только из носа, но и из губ. – Ты труп, – шипит старший. На красном лице легко можно заметить следы от слёз. В его темных глазах полыхает ненависть. – Ага, – равнодушно отзывается Вова. Боковым зрением видит старую фотографию в золотистой рамке, на которой он стоит рядом с Кощеем и держит футбольный мяч. Они улыбаются самыми искренними улыбками, оба одетые в какое-то советское барахло. О джинсах и фирменных спортивных костюмах советские дети тогда ещё не мечтают. У Вовы от этого фото начинает щипать глаза. Он не может понять как его дружба с Кощеем перерастает в грызню за власть и почему они бьют своих же детей, чтобы те оставались верными, как собаки. – Тебя завтра же отпишут! – кричит Кощей. За то время, когда Адидас смотрит на фотографию Кощей достает бутылку и садится голыми ягодицами на холодный пол. Бутылка, окрашенная кровью, доказывает, что Адидас действительно это делает. Неизвестно, отписывают ли за такие поступки (в кодексе о таком нету ни единого слова), но желание находиться в банде сильно слабеет за последние дни. Он может продолжать драться за асфальт, но если война его чему-то и учит, то только тому, что насилие – это бумеранг, летящий с бешеной скоростью. Уже на улице Вова обращает внимание на то, как сильно болят костяшки пальцев, счесанные до крови. Он опускает ладони в снег и идёт вперёд. Дверь ему открывает отец, который выглядит очень злым. – Что у тебя случилось? – спрашивает сухо. – Ничего, – отвечает Вова. – Это ты называешь «ничего»? – отец поднимает его ладонь наверх. – Куда ты исчез, Володя? – ласково спрашивает Диляра, выходя в коридор. Её лицо становится совсем мрачным, когда она видит руки. – С кем ты подрался? Сначала Володя хочет сказать: «Ни с кем», но это звучало бы слишком глупо, учитывая, что утром его руки были в полном порядке. – Я разобрался с тем человеком, который напал на Марата. – Каким человеком? – начинает допрос отец. – Это неважно. Он из другой группировки. – Он жив? Ты не убил его? – участливо спрашивает Диляра. – Жив, – тихо произносит Володя. – Как там Марат? – Завтра утром сделают операцию. Доктор сказал, что шансы хорошие. – Пап... – Что? – Мы можем поговорить? Володя с отцом идут в зал, а Диляра возвращается в спальню, выразительно глядя на Кирилла Сергеевича, прежде чем его силуэт исчезает за дверью. – Мы можем уехать? – спрашивает Володя. – Куда уехать? – Подальше отсюда. – Что ты имеешь в виду? – Меня посадят, если я не остановлюсь. А я не остановлюсь, если останусь здесь. – Это самое трезвое твоё рассуждение, с тех пор как ты вернулся со службы, – подмечает отец. – Я поговорю со своим начальством, узнаю, что можно сделать.

***

Ночь после драки превращается в сущий ужас. Володе снится, что он горит заживо после прямого попадания в танк. Смерть жрёт его по кускам, как волчица. Утром его, как бродячие псы, обступают товарищи. – Эй, Вова, говорить надо! – Зима выходит из полукруга. – Кому надо? – Пацанам надо. – Кощей решил тебя отписать, – рассказывает Валера. – А вы что? – Вова смотрит им всем в глаза. – Тебя послушать хотим, – излагает Турбо. – Здесь будем говорить? – Идёмте на наше место. Пацаны уже собирались. Адидас щурится от яркого зимнего солнца, замечая Кощея возле ворот. Рядом с ним стоит ещё несколько спортивных ребят, стремящихся отогреться в лучах вождя. – Кого я вижу! – на распев говорит Кощей, мерзко улыбнувшись. На его лице отчётливо видны следы драки. – Всё по кодексу должно быть, – напоминает Зима. – Я собрал вас здесь, чтобы выкинуть Вову из группировки! Он совсем охуел! Он своему старшему бутылку в жопу засунул! Так только педики поступают, Вова! – кричит Кощей. – Это правда? – без лишних эмоций спрашивает Зима. – Правда, – высокомерно отвечает Володя. – Зачем? – продолжает расспросы Турбо. – Он брата моего бил. – Марата? – уточняет Валера. – У меня есть ещё какой-нибудь брат? – Почему ты ставишь себя выше пацанов? – разгневанно спрашивает Кощей. – Я не ставлю себя выше пацанов. Я попросил тебя присматривать за Маратом, а не голову ему отбивать. – А где Марат, кстати? – вспоминает Валера. – В больнице Марат. Врач сказал, что у него череп, как у бойца ММА. – Такие правила, Вов, – напоминает Зима. – В пизду эти правила! – Пацаны, тут человек наш кодекс не уважает! – кричит Кощей. – А я всё ждал, Володя, когда интеллигентское нутро из тебя полезет. Таких, как вы, при Сталине к стенке ставили. – Ну так поставь, – предлагает Вова. – Кто за то, чтоб отписать Адидаса? – Турбо первым поднимает вверх руку. За ним это делают остальные. – Единогласно! – кричит Кощей. – Единогласно, – вслед за ним повторяет Вова. Он с самого начала готовит себя к тому, что в один момент пацаны повернутся против него. Когда направляешь пистолет на кого-то, будь готов что однажды он обернется против тебя. Большинство парней плюют и бьют без особого запала. Исключением становится Кощей и несколько приближенных, которые не жалеют ни слюны, ни силы. В больницу Володя приезжает на несколько часов позже родителей. Они оба белее мела, жмутся друг к другу, как птицы в холодное время года. Длинный коридор навевает страх. – Вы Володя? – спрашивает высокий пожилой доктор. – Мальчик всё время про Вас расспрашивал. – Я, – хрипит Вова. – Операция прошла хорошо. Гематому мы удалили. Можете навестить его завтра днём. Сегодня он будет под наблюдением. Дорога домой кажется ужасно короткой. Володя так бы ехал и ехал, лишь бы не возвращаться к грустным воспоминаниям. Ночью вчерашние друзья Адидаса разбивают камнями окна в его квартире и кидают туда бутылки с зажигательной смесью. На этот раз Володя просыпается от реально существующего дыма. Сначала ему кажется, что огонь, охвативший гостиную и кухню, снова снится ему, но чем больше проходит времени, тем яснее он понимает, что это случилось на самом деле. Пламя такое же настоящее, как и бутылка водки, которую Адидас засовывает в анальное отверстие Кощея. Первой Володя будит Диляру, потом отца. Огонь распространяется очень быстро. В квартире сильно пахнет бензином. Соседи, проснувшиеся от дыма, вызывают пожарную машину. Она приезжает за считанные минуты, потому что соседка представляется главой областного комитета партии. Запах горючего вызывает животный страх у других жильцов. Кто-то вызывает милицию. – Нас хотело уничтожить это отребье! – кричит старая женщина, построившая карьеру в органах госбезопасности. – Необходимо срочно предпринять меры! – возмущается дипломат со второго этажа. – Если вы не найдете управу на этих бандитов, то я поставлю вопрос о вашей профнепригодности! – заявляет видный партийный работник с блестящей лысиной. Володя не выдает милиции никого. Хотя он прекрасно знает, откуда ноги растут у этой истории. Глупо было надеяться, что Кощей спустит на тормозах все, что случается между ними. – Это кто-то из твоих дружков сделал? – с багряным от гнева лицом спрашивает отец. – Рояль сгорел, картины сгорели, мебель! Щенок! Ты столько в жизни не заработал! Я тебе говорил не общаться с ними! Я тебе говорил!? – от переизбытка чувств он замахивается и бьёт Володю в лицо. Диляра всё ещё у соседки, Марат в больнице. За него некому заступиться. – Прости, – тихо говорит Вова, инстинктивно тянется к ране на верхней губе. – Ты был прав. Я не должен был связываться с ними. Такой ответ шокирует Кирилла Сергеевича. Несколько минут он ходит вокруг стола, чтобы обуздать гнев, а потом садится на уцелевший в огне табурет из красного дерева. – Мы уедем отсюда в следующий понедельник. – Куда мы уедем? – В Германию, – неожиданно говорит отец. – В Германию? – А что тебя удивляет? Ты же хотел уехать как можно дальше. Мне предложили хорошую работу в Берлине. Будем строить коммунизм там. – А как же родина? – Вот это всё, – Кирилл Суворов долго обводит глазами выгоревший зал, – родина. – Я не хочу жить рядом с нацистами, – протестует Вова. – Ты же жил рядом с теми, кто бутылки с горящим бензином кидал нам в окна. Собирай вещи. Я не хочу вас с Маратом молодыми похоронить. Новость о том, что Суворовы уезжают после поджога, быстро стаёт достоянием общественности. Пацаны подлавливают Володю возле подъезда. – Это вы сделали? – спрашивает спокойно, обращаясь к толпе ребят, с которыми вырос. – Пацаны говорят, что ты уезжаешь, – с грустью в глазах говорит Зима. – Тебе что? – Говорят, ты к фашистам собрался ехать, – возмущается Турбо. – Тебя ебёт? – Ебёт, Володя, нас всех ебёт! Ты хоть и отшитый, но нам такая слава не нужна. Что пацаны скажут из других группировок? – Мне похер, Валера, что они скажут. Я не один из вас. – Ну, конечно, ты же в достатке вырос, не то, что мы, – обиженно заявляет Турбо. – Чё ж ты раньше молчал, если я рожей для вас не вышел!? – озлобленно выпаливает Суворов. – Зачем ты так? – Мы хернёй страдаем, Вахит! Какие перспективы у такой жизни? Если нас не убьют, то в тюрьму посадят. – Раньше ты по-другому думал, – недовольно говорит Турбо. – Ну я взрослею, Валера, мне не шестнадцать лет, чтобы я от группировок тащился. – Лучше б тебя на войне убило. Пацаном бы остался, – разочарованно ведёт Туркин. – Кощей был прав на твой счёт. Ты никогда не поймёшь нас. – Ты всё сказал? – Всё. – Мы не можем тебя отпустить так просто, – в спину кричит Зима. Володя делает вид, что не слышит ни единого слова. Вернувшись домой, он находит синюю дорожную сумку и начинает быстро запихивать туда свои вещи. Переезд больше не кажется ему чем-то страшным. Его здесь уже ничего не держит.

***

– Что ты сделал? – тихо спрашивает Марат. Перебинтованная голова брата вызывает у Вовы страх. Он вспоминает как несёт его на руках по заснеженной улице, пытаясь вспомнить хотя бы одну молитву. – Я потом тебе расскажу. – Нет. – Он разобрался с теми, кто это сделал. Бандиты из другой группировки, – вспоминает Суворов-старший. – Можете нас оставить? – тихо просит Марат. – Родители тебе больше не нужны? – Кирилл! – Я опять что-то не так сказал? – Пусть ребята поговорят, – мягко предлагает Диляра. Складывается ощущение, что Кирилл Сергеевич хочет сказать ещё что-то, но выразительный взгляд жены заставляет его прикусить язык. – Рассказывай, – голос Марата такой усталый и тихий, словно у него совсем не осталось сил. – Я избил Кощея. – Зачем? – Это наши с ним счёты. Он кое-что обещал мне, когда я уезжал в Афганистан. – Что? – Присматривать за тобой. – Он выполнил обещание. Я не стал чушпаном. – Ты помнишь, что я тебе говорил, когда ты с головой разбитой домой пришёл? – Тебя отшили? – со страхом спрашивает Марат. – Отшили, – соглашается старший. В палате через минуту раздается жалобный всхлип. Марат начинает дёргаться, чтобы справиться с потрясением. Со временем редкие всхлипы перерастают в истерику. Он так горько плачет, словно труп Адидаса действительно остаётся лежать в горах. Когда в палату врывается Диляра, Володя крепко держит Марата за грудную клетку и ноги, чтобы помешать ему встать. – Позови кого-то, – быстро просит Суворов. Через несколько минут в палату входит пожилой врач, которого Вова видит у операционной, за ним следует медсестра со шприцом в руках. После укола Марат перестает плакать и вырываться, его тело становится очень мягким. Володя долго держит его за руку, позволяя отцу битый час перечислять преимущества их отъезда. К сожалению, Берлин приходится отложить на пару недель, чтобы Марат мог восстановиться. В свою старую квартиру они возвращаются за вещами. Театральный актер, живущий по соседству, предлагает пожить у него бесплатно, потому что он всё равно улетает на гастроли в Сибирь. После больницы Марат становится молчаливым, доктор выписывает ему таблетки после жалоб отца на то, что он склонен к бегству. Вещей они с собой практически не берут. Только пару фотоальбомов, пластинки, одежду на первое время... В Берлине их уже ждёт новое жильё. – Лучше бы ты не возвращался, – в ночь перед отъездом жалуется Марат. Слова младшего брата ранят в самое сердце. Он тоже отрекается от него. В мире без районов и группировок Вова Адидас ничего не стоит. Что толку, что он пытается Марата спасти? Вытащить его из этого ила, в которым ты или бандит, или рабочий, закладывающий после смены за воротник. Через пару минут Вова идёт курить. В груди появляется неприятное чувство. Человек понимает, что у него действительно есть душа, когда она начинает болеть в районе солнечного сплетения. Когда Адидас открывает дверь, он видит Кощея, сидящего на ступеньках. – Ты решил попробовать ещё раз? – равнодушно спрашивает Володя, хлопая себя по большим карманам в поисках сигарет. – Нужно было дверь подпереть, чтобы мы сгорели. Ты «Вечный зов» смотрел? Там мужик сыну своему говорил, что подпереть двери бани нужно. – Ты чё, Вова, сожалеешь, что я тебя не убил? – злорадный смех отбивается от стен эхом. – Мне Турбо на днях задвигал, что мы с ним из разных классов. Он пролетарий, а я буржуй. – Скажешь, не правда это? – надменно спрашивает Кощей, искривляя губы. Володя кое-как поджигает спичками сигарету, делает глубокий затяг, от которого немного плывет в глазах. На мгновение ему кажется, что он переступает черту, за которой его уже ждут дебелые санитары. Ну какой Кощей на его лестничной клетке посреди ночи? На войне он уже сталкивается с таким. От нестерпимой жары, ранений, усталости молодым парням мерещится чёрте что. – Я не выбирал, в какой семье мне родиться. Это не так уж классно на самом деле. Вслед за Вахитом Кощей повторяет: – Мы не можем отпустить тебя просто так. – Ты меня к стенке пришёл поставить? – Володя специально облокачивается о сине-серую стену, соединяющую одну квартиру с другой. – Зачем тебе эти фрицы? – не понимает Кощей. – Я не хотел туда ехать. Отцу предложили хорошую должность. В нашей старой квартире мы жить всё равно не сможем. – На ремонт не получится наскрести? – ехидничает Кощей. – Ты когда-нибудь горел заживо? – серьезно спрашивает Володя, опустив сигарету вниз. У него на лице написано, что горел. – Не приходилось ещё, – честно отвечает Кощей. – Ты нахера полез в это пекло? Твоему отцу ничего не стоило пристроить тебя в какой-нибудь штаб. – Я не из тех, кто за спинами спрячется у других. Кощей легонько кивает и прикусывает губу. Он знает Адидаса слишком долго, чтобы назвать его позёром или треплом. Володя смелый и безрассудный одновременно, поэтому пацаны так просто идут за ним, как змеи идут за Гансом, который играет мелодию на трубе. – Я не хотел, чтобы с Маратом случилось что-то плохое. Голос Кощея кажется таким искренним, что Вова снова тянет сигарету ко рту. Он тоже не хочет бить его ногами в живот и до крови пихать бутылку в анальное отверстие. Суворов может воссоздать по секундам как тело, лежащее под его ногами, изо всех сил старается вырваться. Кощей вздрагивает, как рыба, которая хочет жить. – Ты всегда мне нравился. Больше, чем остальные, – спокойно рассказывает Кощей. – Ты хотел бы, чтобы я не вернулся? – А ты что, золотая рыбка? Желания мои собираешься исполнять? От ещё одного затяга Володю начинает вести, он не жрет ничего с обеда, хотя Диляра долго уговаривает его. Дыма так много, что он начинает тяжело кашлять, сгибается пополам. Это отличный момент, чтобы отыграть всё в другом порядке. Откашливание кончается тем, что Кощей неподвижно сидит на лестнице, глядя на него безо всякой злобы, а Володя хочет спросить, настоящий ли он вообще. – Эй! Ты чё? Не услышав никакого ответа, Кощей встаёт и делает шаг вперёд. Володя валится на вытянутые руки. Земля и небо мгновенно меняются местами, как после взрыва. – Тебя от сигареты так размотало? – спрашивает Кощей. Он садит его на высокие ступеньки, обрамлённые темно-красными перилами. – Володя! Володя! – Кощей пару раз хорошенько встряхивает его. – Ты торчишь? – выпытывает требовательный голос. Комсомольцы, дорвавшиеся до дури, не знают меры. Кощей натягивает повыше левый рукав клетчатой рубашки, чтобы увидеть вены. Пока Суворов лежит на лестнице, пацаны снимают колеса с машины его отца. – Ешь, – Кощей всовывает Володе в рот помятую шоколадную конфету, бросает фантик на пол. Через пару минут шум в ушах полностью пропадает. Адидас слышит только эхо отдаляющихся шагов. Под подъездом пацаны работают, словно пчёлы. Автомобиль лишается трёх колёс. Кощей закуривает под козырьком, чтобы снег не потушил пламя. – Турбо! – Что? – Прикручивайте обратно. – Не понял, – Валера воровато оглядывается по сторонам, убеждаясь, что на горизонте нету ментов. – Прикручивайте, – повторяет Кощей. – Тебе его жалко стало? – Жалко у пчёлки, Турбо! – кричит Кощей. – Мы каждую ночь колёса винтить не сможем. Он всё равно к фрицам удерёт. Полежав на ступеньках пару минут, Володя возвращается в теплую квартиру. На этот раз ему удается легко заснуть, словно ни войны, ни банды не было в его жизни. Собранные с вечера вещи стоят в гостиной. Суворовы собираются, как солдаты, практически не разговаривая друг с другом. Они уезжают с одним долбанным чемоданом и синей сумкой. На бетонном полу рядом с лестницей лежит фантик. Володя поднимает его, чтобы кинуть в мусоропровод. Младший смиряется с неизбежным, когда понимает, что никто из знакомых не приходит их проводить. Отец несколько минут прогревает мотор машины, и она мягко едет по заснеженной улице на Берлин. Ей вслед несколько минут глядит старший. Он не может отпустить его просто так.