Как обретают крылья

Фальк застыл. За порогом сгущался белёсый влажный туман, и клубы его бурлили, но всё-таки впереди было не чистое поле, а некое помещение огромных размеров. Он разглядел в высоте потолок – стеклянный, будто в теплице. - Пройдёмте, - широким жестом пригласил Ринд. Но командир не горел желанием ступать в гущу субстанции, что с виду походила на отравляющий газ – пусть в ней не виднелось ни зеленцы, ни желтизны, да и горчицей она тоже не отдавала. Всё смекнув, счетовод и котяра первые шагнули за порог – оставалось следовать за ними по узкой ковровой дорожке багрового цвета. Завихрения танцевали вокруг и окутывали дурманящим цветочным запахом. Через несколько шагов они резко поредели, и по обе стороны взору открылись клумбы, нет, целые поля кроваво-красных маков, покачивающих головками вплотную друг к другу. - Это так называемая Военная оранжерея, - любезно пояснил Бегемот. – Других цветов здесь нет, но эти – само очарованье! Так приятно погулять здесь на досуге! - Ага, носиться, сшибая лепестки, и валяться в них, - передразнил Ринд. – И никакого почтения, ведь каждый цветок когда-то был солдатом! - Ой, подумаешь, - огрызнулся кот, - их тут прибывает с каждым днём, одним цветком больше, одним меньше... Фальк лишь фыркнул себе под нос. Знакомая и прозрачная логика – соображения которой вслух озвучивать не принято, чтоб не огрести неприятностей. Наконец, они дошли до высоких резных дверей чёрного дерева у противоположной стены, и они распахнулись сами собой, ведя в небольшой полутёмный зал. У стен стояли в ряд рыцарские доспехи, у потолка были подвешены и на не ощущаемом внизу ветру с шелестом полоскались десятки знамён с позолоченной бахромой. Фальк услышал этот многоголосый шорох, как в лесных кронах, и на миг поднял голову. Но, тут же опустив её, он увидел, что посреди зала стоит человек – это был Азазелло, облачённый в итальянский парадный мундир. - Salve! – поприветствовал он, вскинув руку. – Вы очень вовремя. Выглядите прекрасно. Надеюсь, так же чудесно себя чувствуете, герр майор? - Благодарю, я в добром здравии, - учтиво отозвался Фальк. На широковатой физиономии итальянца расплылась довольная улыбка: - Шарлатанского мусора не держим. Надеюсь, и фройляйн Гелла была с вами аккуратна? Хорошо. Сейчас она пока не может к нам присоединиться. Она занята с гостями. Сейчас вы их всех увидите. Надеюсь, заведёте новые знакомства. А вас очень ждут. «Интересно, кто же?» - промелькнула беглая мысль. Но вот уже Азазелло распахивал другие резные створки, и из проёма тотчас донеслись звуки музыки. Это был джаз, новомодное веяние. Сейчас оно, ворвавшись в Европу прямиком из недружественных Штатов, кого-то очаровывало, кого-то возмущало, но вопреки всему и вся шествовало по салонам. Точнее, разухабисто подпрыгивая, неслось с кочки на кочку, уворачиваясь от злословья критиков, а иногда томной змеёю просачивалось через самые узкие щели. Но Герману джаз, несмотря на необычность и непривычность, сразу понравился, даже в общей гостиной, такой теперь далёкой, лежало несколько пластинок. Похоже, пресловутое мероприятие имело неофициальную часть. Значит, можно было хотя бы попытаться немного расслабиться, если вообще подобное слово могло быть применено к нынешней ситуации. Азазелло вошёл первым, за ним последовал Фальк, а там уже Ринд и Бегемот встали почётным эскортом по бокам от майора. Зрелище перед ним разворачивалось в чём-то знакомое, но диковинное. По всему простору зала виднелась куча круглых столиков, как действительно на вечеринке или концерте. На каждом горел изысканный витражный светильник, и вместе они освещали всё помещение – но вверху ещё красовалась монструозная люстра на тысячу свечей, не меньше. Сейчас она была не зажжена. Зато под потолком лениво, словно дирижабли на приколе, покачивались загадочные золотистые шары, источающие мягкое мерцание. Но самым занятным было не это. За столиками сидели исключительно люди в форме – притом самых разных эпох и разных стран, включая те, с которыми нынче Германия вела войну. Фальк мог бы поклясться, что разглядел Кромвеля: он сидел поодаль в кирасе, при сабле, и вёл беседу не с кем иным, а с Наполеоном Бонапартом. Тот, покачивая в бокале некую густоватую красную жидкость – что за вино, какого сорта? – кивал, поддакивал, но то и дело озирался с несколько скучающим и нетерпеливым видом. Император французов чего-то ожидал – очевидно, заветной полуночи, судя по тому, как он взглянул на карманные часы. Все что-то пили и ели – на столиках стояли подносы с лёгкими закусками. Ну, ни дать ни взять, столичный клуб. С одним из таких подносов в проходе мелькнула Гелла – притом она была полностью обнажена, лишь голову её венчал кивер брауншвейгских чёрных гусар с огромным черепом и скрещенными костями. Герман невольно ухмыльнулся – такое, с позволения сказать, одеяние шло ей гораздо больше, чем униформа сестры милосердия. Также этот зал почти повторял задумкой оранжерею: потолок представлял собой стеклянный купол, а окна занимали большую часть стен, соединённые лишь узкими перемычками с парой тонких колонн. А выходили они прямо на поле боя. Оно было озарено желтоватым, латунного оттенка светом, что пробивался через свинцовые тучи – они давящим, угрожающим покровом простирались до самого горизонта. И на этом фоне как раз развязывалась очередная битва: солдаты в немецкой, британской и французской форме рвались из окопов и бежали, продираясь сквозь проволочные заграждения, чтобы схватиться врукопашную. Летели гранаты и снаряды – и можно было бы сказать, что гремели взрывы, и земля то тут, то там расцветала очередным огненно-дымным смертельным цветком, но внутрь помещения не проникало ни звука. Всё происходящее казалось нелепым фильмом, а джазисты – сумасшедшими таперами. Гости, подавляющее большинство которых было для Фалька совершенно неузнаваемо, общались непринуждённо и не глядели в окна, словно им не было никакого дела до происходящего. Они были объединены неким одинаковым флёром и одинаковой целью – но неужели она заключалась только в том, чтобы прослушать джазовый концерт в диковинной обстановке? «Пир во время чумы, да и только», - подумал Фальк. - Сейчас вас объявят, - доверительно сообщил Бегемот. Так и сказал: «вас объявят» - словно артиста. Не успел Герман выказать удивление, как Азазелло, откашлявшись, вышел вперёд – и тут же послышался бой незримых курантов. После двенадцатого удара, стоя по стойке смирно, итальянец громогласно произнёс – причём голос его казался искусственно усиленным, точно в мегафоне: - Уважаемые господа! Поприветствуйте майора, командира первого истребительного полка Его Величества императорских и королевских военно-воздушных сил, Германа Отто Фалька! Только б не начал перечислять награды и, чего доброго, победы... Но Азазелло ограничился сказанным и, окончив официозное объявление, торжественно вскинул руки жестом конферансье. Вояки всех времён и народов повскакали с мест, на ходу переговариваясь. - Теперь он один из вас, дорогие друзья, - продолжал Азазелло. – Мы принимаем в наши ряды представителя совершенно нового, доселе небывалого и исключительного рода войск – авиатора! Ваши аплодисменты! И офицеры всех мастей действительно захлопали в ладоши. Герману показалось, что уж слишком оживлённо, он не заслуживал таких оваций – с чего бы? «Да куда! Будет уж!». Но рукоплескания продолжались и так долго не смолкали, что Фальк, вроде бы привычный к шумным приёмам и помпе, ощутил себя не в своей тарелке. Его разглядывали от пяток до макушки, как экзотическую птицу нового, только что открытого, вида. Многие даже тянули шеи и вставали на стулья, кто-то доставал зрительные приборы, чтобы рассмотреть новоприбывшего – и подзорные трубы, и бинокли, и это бесстыдство обескураживало. Присутствующие всё продолжали хлопать. Герман, неким навязчивым шестым чувством угадав, что именно от него сейчас требуется, а главное, приняв это как должное – застыл с улыбкой на лице и в знак приветствия махал публике. Но счёт пошёл на минуты. У Фалька уже начали деревенеть ноги и спина, а голову заполнил шелестящий гул. Угадав его состояние, Ринд прошептал незаметно ему на ухо: - Улыбаемся и машем, герр майор, улыбаемся и машем! Герой вечера начинал чувствовать себя всё хуже. Да и рука, и щёки уже устали от этого актёрства. Но вдруг пламя в высоченном камине с изразцами взметнулось, и прямо из его языков выступил Воланд. Он был одет также в подобие брауншвейгского мундира, но более скромное, лаконичное – совсем не под стать увешанному аксельбантами старику Макензену, славному осколку империи – казалось, его наряд откуда-то прямиком из будущего. За спиной развевались полы чёрного плаща. Овации смолкли, а музыка оборвалась. Шум и гам сменились подобием еле слышного благоговейного ропота. Фальк, незаметно выдохнув, стёр улыбку с лица и опустил руку. Но облегчение оказалось сомнительным – потому что Воланд как раз не улыбался и, вонзив чуть прищуренный взгляд прямо Герману в лицо, шагал к подножью лестницы светски степенно, но как будто хищно. Словно подбирался к добыче. Примерно так же Мэннок кружил по поляне, когда они затеяли эту невозможную, нелепую проклятую дуэль. И если на аэродроме и в штабе Герман смел дерзить государственному инспектору, то сейчас его нутро похолодело – пресловутый чиновник выступал в иной роли. В той, где не было больше власти у майора. Воланд был здесь власть. Недаром перед ним все присутствующие как будто съёжились и замерли. И только он, Фальк, судорожно сглотнув, пытался держать спину прямо. Но опять же, закрадывалось ощущение, что этого от него и было нужно. Этого требовал закон и этикет собрания. Воланд, остановившись, простёр руку и поманил его сдержанным жестом. Не помня себя, Герман принялся спускаться по ступеням. Он старался уподобиться тем парадным приукрашенным портретам, что лишь недавно во мраке незримо следили за ним в коридорах чудовищно и необъяснимо разросшегося шато. Фальк лишь очень остро слышал, как отвратительно поскрипывают его сверкающие начищенные сапоги и неприлично, точно бубенчики на лошадиной сбруе, звенят на каждом шагу многочисленные ордена. Также Герман со стыдом сознавал, как, должно быть, слишком ярко вспыхивают его щёки – про таких, как он, говорят «кровь с молоком». Он также чувствовал себя слишком здоровенным и неуклюжим – совсем не похожим на пилота. А Воланд смотрел. Словно пытался удостовериться, достойно ли выглядит почётный, пусть и строптивый, гость. И взгляд его не становился ни жёстче, ни мягче – ничего нельзя было прочесть на лице так называемого инспектора, как привык величать его майор. И вот Фальк сделал последние шаги. И Воланд наконец соизволил одарить его тёплой улыбкой и произнёс: - Добро пожаловать, любезный друг. Вас здесь очень не хватало. Но наконец вы здесь. Герман нашёл в себе силы для полупоклона – хотя в ином случае лишь приложил бы руку к козырьку фуражки, которая, кстати, так и красовалась у него на голове. Что происходило, раз он забыл даже о традиционных воинских приветствиях?! Казалось, весь воздух вокруг всё-таки отравлен – пускай он и благоухал всё-таки свежестью маков, а не горчицей, лишь с некоторой острой ноткой пороха. Тем временем, Воланд оглянулся и воскликнул: - Ну же, а почему смолк оркестр? Почему вы не едите и не пьёте, дорогие гости? Возвысив голос, он спросил: - Разве моё присутствие вас когда-либо смущало?! По этому иносказательному велению музыканты похватали инструменты и врезали лихую танцевальную мелодию, а все присутствующие оттаяли и, загомонив, вернулись на свои места и снова приступили к беседам и кушаньям. Также словно очнувшись от наваждения, Фальк моргнул и натянуто произнёс: - Герр Воланд, я, конечно, благодарен за приглашение и рад вас видеть... – При этих словах инспектор самодовольно усмехнулся. – Но что здесь происходит? - О, всего лишь дружеская вечеринка, - беспечно отозвался Воланд, мигом утратив авторитарность, хоть это и выглядело показным. – Я вас сейчас сориентирую. С этим он развернулся и снова, уже не так властно, поманил Фалька за собою в глубины зала. Тому оставалось лишь повиноваться, надеясь, что он из первых уст услышит хотя бы подобие объяснения.