Крылатые качели летят, летят, летят

Спорить Олег не стал и послушно лёг рядом, скрипнув пружинами. Ноздрей коснулся запах шампуня — до боли знакомый, из прошлой жизни, когда воспетки бегали субботним вечером по этажам, крича: "Мальчики! В душ, быстро! Почему вас надо туда силком тащить?" Да, это совершенно точно был тот самый шампунь — можжевельник и дёготь, что-то дешёвенькое, с нижней полки в магазине. Откопал же где-то его Серый... Шевелиться Олег не спешил. Ждал. И лишь когда Серый сам притиснулся ближе, утыкаясь горячим лбом в ямку между ключиц, Олег позволил себе тихонько выдохнуть сквозь зубы и потереться о его макушку подбородком. Когда-то он пах иначе. В дни редких, как дождь в пустыне, наездов Олега в Питер, Серый поливался алхимическим варевом из тёмных стильных флаконов — дорогим, как нефть, и искусственным, как улыбки швейцаров в ресторане. Амбра, ветивер и прочие имена для зелий, в которых никогда не было ни крошки амбры и ни щепки ветивера. Нравились они Серому, или он просто пушил хвост, потому что мог — этого Олег не знал. Знал лишь, что от них горчит на языке, когда целуешь Серого в шею. Потом была психушка, и от Серого пахло казённым стиральным порошком и нездоровьем. Тёмный запах, в нём было много всего — пыль в больничных матрацах, пот, уголь, кровь из обкусанных заусенцев. Олег всё не мог понять, зачем Серому по доброй воле оставаться в этой клетке. (Потом-то, конечно, понял.) Серёжа молчал, дыша тихо и размеренно. Кожу покалывало от близости. Можжевельник и дёготь, надо же... Словно и не было десяти лет, словно их срезали ножом, как подгоревшую корочку с хлеба. Олега вновь накрыло чувством нереальности, но теперь иначе: будто время, описав круг, вернулось в исходную точку, закрутилось спиралью улиточьей раковины. — Я это не выбирал, — сказал наконец Серёжа. — Быть чудовищем. — Знаю. Тайком Олег прихватил губами прядь рыжих волос — вместо поцелуя. — Ты... совсем не удивился? — Да как сказать... Хмыкнув, Олег тронул задетое пулей ухо. Рана затянулась и лишь слегка зудела, но ощущать под пальцами мочку, от которой осталось меньше половины, было всё ещё непривычно. — Этого номера я в программе, конечно, не ждал. Спасибо, что не в глаз. Не делай так больше. Серёжа прерывисто вздохнул. Олег был готов услышать что-то вроде "я и не делал" — но Серёжа молчал. Лишь придвинулся ещё ближе. Тепло его тела ощущалось сквозь ткань и воздух, заставляя подниматься волоски под одеждой. Олег сглотнул тягучую слюну. Не время об этом думать. — Он появится снова, — сказал Серёжа. — Он уже знает, каково это — на свободе, он распробовал... Я буду его сдерживать. Как смогу. Но исчезнуть — нет, никуда и никогда он не исчезнет, это придётся... — Серый, я люблю тебя, с перьями или без. Давай решать проблемы по мере поступления. В лесу за окном закуковала кукушка — размеренно, словно роняя серебряные капли в нагретый солнцем зелёный лесной котёл. Олег ощутил, как футболка на груди становится мокрой. Ну наконец-то. Пусть поплачет. Олег взъерошил ему волосы на затылке, легонько массируя кожу. Изменилось всё. Не изменилось ничего. Десять лет назад руки у Олега были чистыми, без единого пятнышка крови; он только готовился научиться убивать. Из-за этого они ссорились, Серый твердил, что так нельзя — но правда всегда была в том, что Серому учиться не требовалось: он умел убивать, как умеют это тигры и коршуны, сразу, едва придя в этот мир. Десять лет ушло у него на игру в человека. Теперь этот долгий, утомительный, бессмысленный путь подошёл к концу. Серому приходилось несладко. Олегу, надо думать, было проще: в глубине души он давно знал, что любит крылатую тварь, хищное существо в облике рыжего остроносого мальчишки, и ему не требовалось учиться жить с этой мыслью. — Ещё раз, — невнятно сказал Серый. — М-м? Тот завозился в его объятиях, поднял голову, и у Олега перехватило дыхание. — Скажи ещё раз. Щёки у Серого были мокрыми, но только одна — от слёз. По другой стекало нечто чёрное, похожее на нефть. Глаза под слипшимися ресницами, один голубой, другой янтарно-желтый, мигнули с едва заметным рассинхроном. — Я люблю тебя. — Ещё. Ах ты голодная птица, червяка тебе в рот не положить? — Я люблю тебя, — сказал Олег, — и ещё люблю своё оставшееся целое ухо, не стреляй в меня больше. Договорились? Янтарный всполох истаял в глубине, затянулся бледным голубоватым туманом. Серый снова уткнулся лицом Олегу в грудь. — Давай тебе серьгу вставим, — вдруг сказал он. — Ну, в то ухо. — Давай, — согласился Олег. — Цветочек или сердечко? Парни обзавидуются. — Я серьёзно. — Я же не пират, — впрочем, в глубине души Олег представил, каково это будет: носить не только отпечаток злости Птицы, но и... чего-то ещё. Это стоило обдумать. Кукушка затихла — сомлела, наверное, от жары. Серый спал, дыша ровно и глубоко. Снова спал в его объятьях, там, где и должен был находиться. Перебирая его волосы, Олег чувствовал, что сегодня был пройден какой-то маленький, но важный шаг, что дальше будет легче, — нет, не легко, но легче. Ещё Олег чувствовал, как шов на домашних штанах впивается в налитый член, но об этом старался не думать. Получалось плохо. Отвратно получалось, если честно — и чем дальше, тем хуже. Да возьми же себя в руки, велел себе он. Тебе, блядь, не пятнадцать! В пятнадцать и правда приходилось туго — как, надо думать, и всякому подростку, на которого большая любовь уже свалилась, а вот свободная хата ещё нет. Серый был не из тех людей, кто зажимается по подъездам и общественным уборным; с ним было так нельзя. Оставалось довольствоваться крохами. Олегу казалось, что он может физически, не на уровне метафоры, вспыхнуть от любой мелочи — от шёпота на ухо, от торопливого чмока в щёку, от прикосновения одуванчика, которым Серый водил ему под подбородком, начитавшись своего Брэдбери... Он стиснул зубы, заставляя себя выровнять дыхание. У него в руках дремала диковинная птица, самое красивое на свете чудовище — и о чём он думал? О ебле? Молодец, Волков. Как нарочно, будто слыша его мысли, Серый притиснулся вплотную. Закинул на него ногу, оплёл руками, не оставляя между их телами ни единой щели. Олегу стоило диких усилий не вжаться в него бёдрами. От тепла чужой кожи каждый волосок на теле приподнялся, как наэлектризованный. И даже ведь не выпутаешься... Что, Серый, спишь? Спишь и мучаешь меня. Отдыхай, отдыхай, не отвлекайся... Тихая пытка всё длилась. Мобильный Олег оставил внизу, а часов у себя в спальне Серый не держал. По спине щекотно стекал пот, несмотря на гудящий кондиционер. Прикрыв глаза, Олег пытался если не задремать, то уйти в подобие транса. В пустыне это умение сильно помогало — иногда требовалось выжидать весь день, не шевелясь и не теряя бдительности. Однако с тёплым желанным телом под боком это казалось едва ли не труднее, чем... Колено Серёжи протолкнулось между его бёдер. Олег вздрогнул, придушив удивлённый стон. Открыл глаза. Прямо в лицо ему уставились два разноцветных глаза. — Не спится, Олег? — Ах ты... Договорить он не смог. Тихо посмеиваясь, Серый неторопливо двинул коленом, сминая тонкий хлопок домашних штанов. Олег задохнулся. Хотел сказать "ещё", но воздуха не хватало. Серый коснулся кончика его носа своим: — Не сдерживайся. Хватит сдерживаться. И вот тут резьбу сорвало. Перед глазами заплясали искры, Олег с рычанием вдавил Серого в себя, сжал за бёдра и начал тереться так, будто пытался высечь огонь. У Серого не стоял. Но в его глазах, — и в голубом, и в янтарном, — тлел смешливый блеск, и движениям Олега он подавался охотно, будто заворожённый самой ситуацией. Ему нравилось. Олега хватило совсем ненадолго. С хриплым, почти жалобным стоном он толкнулся бёдрами в последний раз, и в голове стало пусто и светло. Господи, как же хорошо. Как же... — Серый? — А? Подрагивающей, влажной ладонью Олег потянулся к его паху. — Ты?.. — Не выйдет. Оставь, не переживай. Мне и без этого хорошо, — Серый поцеловал его в висок, тронул горячим языком, собирая с кожи пот. — А мне вот чего-то не хватает, — заметил Олег мрачно. — Не всё же сразу. Рано или поздно отойдёт. Только я не знаю, когда. — Давай убьём Рубинштейна? Олег сказал это без задней мысли, наполовину в шутку — но тут же ощутил, как внутри что-то заворочалось, начиная крепнуть. Серый приподнялся на локте, задумчиво покусал губы, глядя в себя. — Я... — Говори. — Я не думаю, что его стоит убивать. Не сейчас, по крайней мере. Вещи, которыми он занимается... их нельзя позволять, но в них надо разобраться. Потому что честно, Олеж, я не знаю, один ли я у него был такой, — Серёжа криво усмехнулся, — пациент. — Значит, давай разбираться. Торопиться не стоило, Серый был прав. Всё требовалось хорошенько обдумать и обсудить. В голове всё ещё звенела сладостная послеоргазменная пустота, но к ней добавилось кое-что. Предвкушение. Предчувствие цели. — Я тоже скучал, — сказал Серый и, поймав Олега за подбородок, тронул его губы своими.

* * *

— "Солнышко"? — Ага. — Точно? — Да давай уже. — Тогда держись как следует. Качели очертили круг в красноватом закатном мареве. Серёжа заверещал. Вспугнутые его воплем птицы поднялись над рощей и, тревожно перекликаясь, потянулись к реке. — Кричишь, будто тебя режут, — хохотнул Олег. — Давай ещё! Нет, погоди. Верни мне сначала мою корону. Венок из лютиков и лесных незабудок, — те, что росли у дома, были неприкосновенны, — слетел с головы Серёжи и теперь валялся на траве в добрых десяти шагах. Олег подобрал его, на всякий случай сдул возможный сор и положил Серому в требовательно протянутую руку. — Гляди, снова упадёт. — Я по-другому надену, будет надёжнее сидеть. — Всё равно упадёт, как ни надевай, — впрочем, Серого было не переспорить. Фыркнув, Серый лишь крепче ухватился за цепи качелей. Закат сменялся сумерками, и золотой с голубым, под цвет глаз, венок словно светился на его голове. — Держишься? — Держусь. И качели снова описали круг.