R + A

Он еле понимал происходящее, мозг ошалел от переизбытка боли. Сознание то и дело мутнилось, голову распирал жар и пульсирующие болезненные вспышки в месте ударов. Жар вообще расползся всюду, к каждому пальцу, давил, выкручивал кости - домашний (лабораторный, скорее) организм Рюдигера на фингал-то отвечал температурой, а здесь открытые раны. И отсутствие гигиены, о ужас! Каждый вдох планомерно казался последним, происходящее же - столь иррациональным, что куда более смахивало на бредовый кошмар, нежели на злую реальность. Впрочем, Кехлер дышал и ему болело, следовательно, ещё жив и не во сне. Кусая губы от выворачивающей несчастную ногу боли, Кехлер вжался лбом в стенку и прикрыл глаза. Перед внутренним зрением опять всплыл образ тоненькой фигурки в черной форме, в фуражечке, фигурка эта позировала у сосны, улыбаясь до ушей - Штрассер в тот день пребывал в поразительно сказочном настроении, щебетал как синичка о подопечных, о фильмах, о сестре (обо всем, что доверялось знать одному единственному Кехлеру), а потом упросил щелкнуть его на камеру, будто бы для матушки. Вот только фото это потом перекочевало в тетрадь Кехлера, пряталось там среди шершавых пожелтевших страниц затасканной рабочей книжицы. Извергически громкий скрип петель вырвал из марева солнечного воспоминания. Рюдигер вздрогнул, тут же зашипев, попытался проморгаться, привыкнуть к глубокой полутьме, с позволения сказать, камеры. Отключился, похоже, на пару часов. Тело сильнее горело жаром, не проходящий озноб усилился, когда взгляд засек темную фигуру у двери. Впрочем, сейчас, после подобия сна страх за жизнь Адольфа вгрызся в душу ещё сильнее, поубавив переживания за собственную докторскую шкурку. -Заговоришь, дадим воды, - донеслось к слуху на чужом языке. Голос мальчишеский, чуть дрожащий. Гость сам побаивался немца? Немец ухмыльнулся. Благо, в темноте противник не видел, иначе бы снова прилетело за насмешки. -Ну? - шаги шаркают по полу, фигура ближе. Кехлер молчал, хоть голову в плечи втянул, когда мальчишка остановился в полуметре. Минуты три тянулась тишина, очень тяжёлая и болючая. Огромнейших сил стоило упрямо смотреть мимо, в синеющий квадратик окна (точнее, подобия последнего - сюда разве что кошка просочилась бы), игнорируя нетерпеливо сопящую фигуру перед носом. -Ничего, завтра как миленький заговоришь, - фыркнула меж тем фигура задолбавшись ждать. "Не заговорю" подумал Кехлер. Каким бы психом он не был, предателем становится желания не испытывал. Витая в собственных мыслях, доктор не успел уследить, как с ноги вдруг прилетело по рёбрам. Веревка вонзилась в запястья сведенных за спиной рук, дыхание перебило болью до выступивших на глаза слез (и до задыхающихся попыток послать гостя на родном немецком). Довольный произведенным эффектом юноша, впрочем, с чувством выполненного долга пошаркал великоватыми сапогами обратно. Ах, вот кто украл Кехлеровские сапоги, свинья такая! *** Дверь счастливый мальчик садист-клептоман не запер. Ничем вообще. То ли забывчивость на ночь глядя, то ли безалаберность. Рюдигер долго сидел хлопая глазами, пытаясь осознать свое счастье и попутно прикидывая, когда противники точно уснут. Сердце грохотало в груди, окончательно сбивая дыхание, нервы усиливали дрожь и безумный азарт. Веревка на запястьях поддавалась с трудом, почти нет, но все же была не настолько тугая и ощутимо скользила по коже. Это давало нехилую такую надежду распутать узел. Пальцы действующей руки онемели от неестественного положения, ныли от ушиба, но упрямства Кехлеру всегда было не занимать - главное вообразить куда пойдет веревка в узле и куда тянуть. Он кусал саднящие губы, собственное дыхание слышалось невозможно громким, в сосредоточенном сопении пропали звуки извне, погасло все, и шелест леса, и непрестанный рокот лягушек с пруда (вполне вероятно, с того самого, куда так любил наведываться Штрассер). Чернота, разбавляемая лишь маленьким прямоугольником окошка под потолком, давила на мозг. Луна начинала прятаться за деревьями, свет едва-едва трогал клочок стены за спиной. Впрочем, так оно и лучше - больше шансов, что не увидят. До боли выкручивая руки упрямый немец все таки сумел расплести верёвку. Сердце ухнуло куда-то вниз от понимания, что можно выдернуть с ослабевшей петли хотя бы правую руку. Все эти злосчастные полчаса Кехлер не обращал особого внимания ни на что кроме запястий, но стоило чуть распрямить плечи, как боль вгрызлась выше локтя, выбив хриплый стон с груди. Тут же зажав здоровой ладонью рот немец замер - не услышали ли его скулежа? Впрочем, кому какое дело? Скулить ему позволено. Очень вероятно, пленители затейники для этого к нему и наведываются. Темнота с улицы становилась все насыщеннее, теперь едва ли различались черные силуэты деревьев, над которыми яркими точечками проглядывали звёзды. Не столь давно доктор с Ади любовался таким же безоблачным небом на родной земле. Мысль о Штрассере снова сильнее резанула в душе. Лишь бы в перестрелке остался цел. Кехлер больше всего на свете хотел верить что все так, что его чудо цело и может даже сейчас спит, устав от безуспешных поисков незаменимого коллеги (конечно, Ади там изводится и ищет, никаких сомнений!), но собственная тревожная натура доктора судорожно мучила каждую минуту ясности сознания. О, если они задели Адольфа, Кехлер собственноручно кастрирует каждого. Без анестезии, разумеется. Тем не менее мысль про Ади (и садистические мечты) все таки добавили решительности. Глупым показалось тратить время на сомнения и страх шевельнуться - мозги занялись построением теорий, как нам доползти к двери без ноги-то. Ниже колена изувеченная конечность ощущалась сплошным подергивающим комком боли (и явно инфекции тоже, под столь корявым-то тряпьем бинтов). Боль эта пульсировала, взгрызалась в кость и мясо, жар тяжёлыми волнами расползался к мозгам. И сбивающееся дыхание лишь красочно свидетельствовало о бушующей в организме заразе. Рука, как ни странно, казалась живее, Кехлер даже смог подтянуть ее к груди и размять затёкшие пальцы. Опираясь плечом о стену немецкий доктор совершенно жалко доковылял к двери. В этой части подвала разглядеть что-нибудь не представлялось возможным, посему дверца обнаружилась на ощупь, когда вместо холода потрескавшейся побелки пальцы наткнулись на шершавую поверхность дерева. С трудом цепляясь в дверную ручку, неловко падая на колени (до того громко, что пришлось выждать минуты, вслушиваясь не слышатся ли шаги внутри дома), Кехлер надавил вниз. Предельно аккуратно, осторожно, чтоб коварный механизм замка не известил домочадцев скрипом о плохом поведении пленного. Дверь поддалась. Пусть с трудом и натужно поскрипывая проржавевшими петлями. Кехлер прикрывая глаза выдохнул - слава Богу - по миллиметру, по чуть-чуть, тяжёлая дверь отпозлала в сторону, в лицо даже ударил прохладный воздух, потянул сквозняком, заставив что-то тихо скрипнуть в доме. Но сердце немца так грохотало в грудной клетке, а сознание то и дело норовило сгаснуть (благо в темноте последнее выходило игнорировать), что ещё пуще испугаться Рюдигер просто физически не смог. Лёгкие сводило от сбившегося дыхания, но уж кашлять теперь точно равнялось к самоубийству. Исключительно на силе воли, увлекая себя фантазиями, как шрамы от пуль потом сможет зацеловать милый Штрассер, донельзя живучий доктор преодолел ступени. К его счастью у порога под руку попалась палка, очевидно служившая засовом, а это уже универсальная вещь, и костыль и оружие неплохое. Фантазия живо вырисовала, как захлёбывается кровью палач, плюясь выбитыми этой деревяшкой зубами. Красота. А потом и скальпель, и кровушку, и крики фантазия эта дорисовала, да-да. Впрочем, счастье длилось не долго - маньячивший уже в мыслях Рюди чуть не расплакался, наткнувшись на массивный замок входной двери. Ну и хрен с ним. Жажда выжить так свела мозг, что Кехлер принялся шариться по полкам тумбы. Кто не пытался незаметно от домочадцев достать нужную вещь в неведомой начинке шкафа, тому не понять весь ужас ситуации, но доктору везло - Рюди с детства отличался скрытностью и умением не привлекать внимание. Попавшийся под руку нож он тоже оценил по достоинству, сразу же прикарманив, а вот ключ не нашелся. "Ну и ладно" фыркнул в мыслях немец, нервно оглядываясь на серость окошка. Но прежде чем принять горестную мысль удрать через окно, он все ж оперся о косяк, переводя дыхание, и нажал на дверную ручку. Щелчок. Дверь даже не скрипела, просто отворилась. Рюдигера прошило холодом до пят от обдавшего прохладного воздуха и от своей абсурдности - а раньше, не, нельзя было нажать? Замок болтался для красоты, тускло поблескивая в почти кромешной темноте ночи. Путь был открыт. Во дворе в темноте никто не зашевелился, не было даже собак. Немец опомнился только преодолев достаточное расстояние. Спотыкаясь, беззвучно хрипя от пульсирующей в теле боли и слабости. Он почти не запомнил, как вышел с дома, просто что-то гнало и тянуло к лесу, заставляло подниматься и шагать (ковылять) дальше. Если никто не опомнился хотя бы полчаса, у него есть реальный шанс спасти свою шкуру. Свет ударил в спину до того неожиданно, что мужчина даже не поверил в реальность происходящего.