Ария Змея

      Мерный, раздражающий звук эхом раздаётся в сырых коридорах подземной части дворца.              Если высокие стены почти слепят золотым блеском и яркостью искусственных цветов, то вот местные подземелья воняют гнилью, страхом и отчаянием – идеальное место для содержания злейших врагов. Сильнейший из императоров, которых могла знать поднебесная, не преминул воспользоваться столь замечательным местом по назначению.              Злейший враг его превосходительства был тем ещё крепким орешком.              Ло Бинхэ наслаждался каждым криком этого человека, когда по одному вырывал ногти; когда бил вымоченным в солёной воде хлыстом, что не оставлял даже обрывков кожи на обнаженной плоти; поливал кислотой, оставляющей на когда-то совершенной, фарфоровой коже уродливые, лопающиеся волдыри, заставляя ту слезать с костей.              Одна лишь проблема: сколько бы слёз боли ни пролил, сколько бы не срывал голос, этот человек находил в себе силы на оскорбления и ни толики сожаления в его мерзкого нефритового цвета глазах не было.        – Единственное, о чём я жалею, так это о том, что не убил тебя, зверь. – произнёс он тихо и хрипло, но ясно и четко, словно вновь читал нотации.              Этому достопочтенному пришлось вырвать ему язык.              Но это не помогло и всё невысказанное отражалось в глазах.              “Я не боюсь тебя, ничтожество.”              (Но чего-то же он боится.)              “Я боюсь не тебя, пустое место.”              (Чего, бездна его раздери?)              Тогда Ло Бинхэ вырвал ему глаз, чтобы фразы обрывались на половине. Звучит почти смешно, но вырвать оба он не мог. Был соблазн оставить пленного в кромешной тьме, но император хотел, чтобы он видел.              Впрочем, что угодно может наскучить со временем. Но просто так оставлять дело не стоит – нужно доломать.              “Как?” – это уже вопрос, который предстояло решить. И решение, собственно, само напрашивалось.       Все самые потаённые страхи хранятся в голове, глубоко и прочно заседая на подкорке. Проблема в другом – лезть в голову к подонку самостоятельно не хотелось совершенно, всегда было достаточно просто насылать кошмары, но Ло Бинхэ сильно сомневается, что ему просто возьмут и расскажут содержание кошмаров. Особенно учитывая отсутствие способности говорить.              Пробраться в сам разум – дело плёвое, пленнику просто нечем себя защищать, но вот видок неожиданный.              Ничего криминального. Это и напрягает.              Это глубокий сон и он… спокоен. И это способ пленника поддерживать в себе остатки рассудка, пока нет кошмаров?              Бамбуковый лес купается в лучах мягкого, весеннего солнца, так ласково и трепетно касающегося щёк, что на глаза почти наворачивались слёзы. Сон странно затягивающий, Ло Бинхэ почти ощущает себя его частью, сердце щемит – плохо. Один из важнейших заветов работы со снами – нельзя втягиваться, но это место не просто затягивает; в нём нет никакой силы, ему просто не хочется сопротивляться, сознание почти мгновенно смягчилось.       Мерный шелест цветущего бамбука. Да, верно. Последние несколько лет, до сожжения пика Цинцзин бамбук на нём цвёл, обильно и красиво, оказалось, почти весь бамбук там – цветущих сортов. Красиво – очень – и пахнет приятно, растение задаёт какую-то особую гармонию звука, цвета и запаха – всё другое, отличное от того что было во время учёбы – тогда бамбук ни разу не зацвёл, не преображал простор, всё радуя своей стабильностью и покоем. Всё как будто застыло за миг до воспламенения; искра, рождённая цветением, раскалилась вполне реальным пламенем врагов.              И остался только пепел.              Чужое сознание цепляется за последние мгновения покоя с поразительной остервенелостью – знает, что будет после, но не собирается отпускать.       Почти пугает своей не естественностью – понимание приходит не сразу. Слишком ровный сон, слишком неживой, просто слишком. Возможно, просто воспоминание сгладились и подточились, как речные камни, потеряли острые углы. Это, вероятно, не должно вселять столько беспокойства самому Ло Бинхэ.              Нет, точно не должно.              Но от чего-то бывшему ученику тревожно от совершенно одинаковых стеблей бамбука и словно повторяющихся звуков природы. Нота в ноту повторяющихся, словно у исполнительницы совершенная память, но разучила она всего один паттерн и бесперебойно его теперь играет.              Сделать шаг сложно, пространство как будто загустело, но Ло Бинхэ понимает – это проблема исключительно его головы. Он в упор не понимает, в чём именно проблема. Он пришёл сюда уверенным, пришёл с целью, но вот его медленно поглощает тревога.              Возможно, в реальности у него проблемы с дыханием.              Воздухом в водной тюрьме дышать тяжело, кислотные пары вредоносны для всего живого, предназначенные для осложнения циркуляции воздуха в лёгких.              Сколько он здесь?              Впереди блестит озеро. Большое – любимое среди учеников и адептов, обычно здесь можно было найти хотя бы пару групп беседующих учёных и почти учёных. В центре водоема крытая беседка, украшенная изящной резьбой на столбах из красного сандала, недоступная ни для кого, кроме старейшин, даже моста к ней не ведёт. Особенно любимая мастером зала музыки, оттуда регулярно доносились звуки гуциня – любимого инструмента на Цинцзин, спасибо всё тому же мастеру зала. Лорд тоже время от времени – невероятно редко, если честно, сам Ло Бинхэ за годы учёбы видел его там всего дважды – восседал там и тогда по всей вершине раздавалась печальная мелодия, въедающаяся в память намертво, реквиемом звучащая.              Полудемон почти ожидал увидеть там учителя.              Там совершенно пусто.              Ло Бинхэ сделал шаг прямо в озеро. Ровная поверхность пошла рябью, но нога не провалилась. Словно по серебряному, залитому тонким слоем воды, зеркалу ступаешь.              В самом деле. Спустя два шага полудемон заметил – в идеально чистом водоёме не просвечивает дно, как то было в тёмные годы его обучения. Там только отражение, нечёткое и странное, и безоблачное небо. Почти ничего необычного.              Ещё шаг, два. Три, четыре.              На шестом мир меняется.              Голова гудит дико, ощущение, будто мигрени не отпускают уже несколько лет. Последний раз он испытывал такое, когда этот ублюдок сбросил его в Бесконечную Бездну. Он думал, что помрёт от того, что у него попросту лопнет голова – воздух и энергия в бездне отличается совершенно невыразимо. Дичайшая смесь из демонической ци и мёртвых миазмов, дробящая череп не хуже наковальни. Ну или тяжёлой руки с веером лорда Цинцзин – удивительно, что Ло Бинхэ не попадал под раздачу, но ему однажды довелось видеть, как Меч Сюя наотмашь врезал какому-то старшему адепту за сильную провинность связанную с какой-то миссией. В чём была соль Ло Бинхэ не знает, но адепт тогда отлетел на несколько метров, и младший ученик был искренне удивлён, что головешка у того не отлетела – затрещина была смачная. Ну или просто череп не пробило (хотя трещины, как он потом слышал, были, но не достаточно критичные для заклинателя – лорд Цинцзин сдержался, адепта спасло чудо). Если бы такие удары прилетали из раза в раз, с четкой периодичностью и выверенной силой, то нынешняя боль была бы похожа именно на это. Удивительно даже, как с любовью лорда его наказывать, до наказания своими руками (не считая пролитого на голову чая, но это вряд-ли в счёт) тот никогда не опускался.              Вода рядом с беседкой начала окрашиваться в странно багровый. Стоило головной боли слегка отпустить, как Ло Бинхэ понял, что находится к ней чуть ближе, чем раньше. Он оглянулся. До этого было шесть шагов. Сейчас он смог бы вернуться на берег за девять.              Какого дьявола?              Мимо лица пролетело, щекотнув щёку, чёрное перо. Ло Бинхэ оглянулся, резко, шея почти хрустнула. В поле зрения была только алая вода, горящее закатом небо и чёрная водоплавающая птица, своим изяществом заставляющая сердце замереть.              Взмахнула массивным крылом, совсем рядом, но рассыпалась черным маревом из перьев, на месте её – зеркало медное с отражением странным. Так и тянет коснуться, а там пальцы, тонкие и длинные, с аккуратным маникюром, скорее как у профессиональных музыкантов на гуцине, чем как у аристократов. Движение точь в точь его, в груди селится холод, в позвонке с трудом сдерживаемая дрожь, он будто себя наблюдает. Не себя, его. И всё же себя.              Что?              Медь плавится под прикосновением, тает быстрее льда на солнце, как будто обжигает кончики пальцев.              Чувство падения, плеск. Кроваво-мускусное зловоние и чистая агония. Всё запах знакомый, до омерзения привычный – почти демонический. Ло Бинхэ уже давно больше демон, чем человек, он понимает. Но не признаётся.              Нельзя.              Зелёные глаза прожигают до кишок.              Ло Бинхэ отказывается думать и принимать. Худые, но сильные руки ложатся, одна на талию, другая на ладонь, лицо выражает одно лишь отвращение. Этим жестом его императрица выражает поддержку. Бинхэ тошно. Он вырывается, но осколок чужого сознания цепок до ужаса, император чуть ли не запястье в чужой руке оставляет. Рывок, поворот, странное подобие танцевального движения, их опрокидывает, Ло Бинхэ вспоминает о возможности контролировать чужие сны, ещё до того, как рассыпется чёрными металлическими осколками.              В чужих зелёных зеркалах отражаются его собственные, а там ещё одно и так, кажется, вечность мелькает за один миг.              Там тьма, глубокая, всепоглощающая и липкая. Не похожая на демоническую энергию – живую, подвижную и горячую – она кажется мёртвой, укрепившейся в сознании близостью с землёй и жидкостью.       Она не щерится по углам, гонимая светом золотого ядра, оплетает тем, от чего всему живому дурно и не по себе. Холодные – нет, леденящие – руки ласкают, тонкие пальцы волосы перебирают, отчего они дыбом как у испуганного пса становятся. Ло Бинхэ не пёс. Он не уличная крыса, нет, он грёбанный император трёх миров.              Откуда-то из глубин доносится тихий, грудной смех.        – Да неужели? – голос шёлковый и тихий, глубокий, его нельзя не слушать, – Слышал ли ты когда-нибудь о том, что мы умираем теми, кем родились? Думаешь, ты родился чем-то большим, чем пёс?              У полудемона аж челюсть свело.        – Учителю не следует судить всех по себе, – пророкотал он, – Император не может умереть как собака.              Шень Цинцю пожал плечами, не впечатлённый, не напуганный перспективой от оскорбления Его Величества.        – Я всегда прав. – сказал так, словно это константа, словно нет большей истины, с уверенностью присущей лишь персонам властвующим.              Аж тошно. От того, что сейчас Ло Бинхэ нечем это опровергнуть, язык как пересохший. У него просто нет аргумента, способного переубедить этого человека, помимо силы. Которая, в общем-то, не сказать чтобы работает.        – Мы этого не знаем.        – Пока что. – постановил он.              Императору постановил. Как будто император этот – червь у его чистых сапог, не более.              Во снах эмоции ощущаются иначе, но вполне чётко, если прислушаться. Даже у себя в уме лорд Цинцзин кажется спокойным, почти возвышенным. Вот только фонит исключительно опустошением и гневом, никаким спокойствием и не пахнет. Яростью и сладостью гниющего тела, как от лютого мертвеца.              От него пахнет Бездной даже сильнее чем от Ло Бинхэ, а ведь человек не провёл в ней пять лет. Он в ней вообще не бывал.              Полудемон скрипнул зубами. Болтать тут с этим – время зря тратить. Но он никогда не умел противостоять соблазнам. Да и незачем. Сократил расстояние в шесть шагов за девять, лорд даже не отшатнулся, глядя равнодушно, лишь медленно моргнул.        – Ты что же, на правду злишься?              Вопрос Император благополучно пропустил мимо ушей.        – Ответьте мне, учитель, а сам-то ты человеком себя мнишь? – и это искреннее любопытство, ибо нравы у этого человека какие-то демонические. Псовые и крысиные, по человечьим меркам.              Он плечами пожал.        – Меня люди, забывшие что такое человечность взращивали. – во снах невозможно солгать, вытянуть истину проще простого, так что это открытое признание, да и смысл едва не мёртвому что-то скрывать, – Откуда мне знать? Вот только не корчь такое довольное лицо, щенок. Это не делает тебя больше похожим на человека, ты – просто подтверждение правила, а не исключение. Во всём, честно говоря. Такая сила и такой экспериментальный потенциал и у такой посредственности. – он разочарованно поморщился.              Ло Бинхэ как-то тошно оттого, насколько он привык к такому отношению от этого человека.        – Как я погляжу, от человеческого ты отказался почти полностью. Что просто подтверждает то, что среди людей тебе места выделено не было. Всё не пойму, почему ты просто не остался в царстве демонов. Столь сильна жажда видеть как этот мир горит?        – Может, я был бы снисходительнее к заклинателям, если бы не ты. Не жалеешь? – пожалуй, наивно рассчитывать на сожаление, даже когда разговор идёт так гладко, но надежда умирает последней.        – Только о том, что не убил тебя, – всё те же слова звучат, совершенно искренние, – из тебя получился бы хороший подопытный материал. – а вот это ново. Видимо, кое-кто соскучился по возможности говорить, – Меньше невинных пострадало бы. Впрочем, напоминать тебе о том кошмаре, что ты сотворил – бессмысленно. Не то чтобы я сам им сильно сочувствую. – пространно рассуждал учёный.              Ло Бинхэ никогда не думал, что лорд Цинцзин может нести что-то настолько… бессвязное. По крайней мере у него плохо получается уловить нить повествования, если она тут вообще есть. Это всё странно, неприятно и оскорбительно. И по спине как будто смерть ползёт.        – А может в тебе проблема? – Ло Бинхэ почти вздрогнул от неожиданности, – И это просто ты не можешь уловить суть сказанного мной? Слушаешь вообще? Или просто постоять пришёл? Неужто твой гарем всё же смог высосать из тебя все соки? – усмехнулся змей.              Гуй! Аж голова от этого урода разболелась!              Слишком долго находиться во сне разума столь безумного и одновременно с тем подавляющего – всё таки испытание.              Ло Бинхэ устал. Пора заканчивать.              Тени стали гуще, куда-то дёрнуло. При всё отсутствии сопротивления на суде, он отвратительно труден во всём остальном.              Впрочем, найти было не так сложно. Почти.              От этого места смертью веет в три раза сильнее, абстрактное пространство, полное горечи и обиды. И странной, бессмысленной преданности. Это настолько выбивает из колеи, что полудемон чуть из сна вылетел. Он знает, о ком речь. Не речь – чувство. Уж глава школы ему знаком, но в голову всё не укладывается.              Что же. Он получил, что хотел.              Вот только у смерти, всё же, почему-то женское обличие. Знакомое до дрожи, но неузнаваемое. Ло Бинхэ, возможно, сам начал сходить с ума.        – Последнее напутствие – чьи-то руки впиваются ногтями в плечи, а голос звучит почти яростно, явно недовольный положением дел. Отвлекающий от высокой фигуры в чёрном, сильнее обращающий ней, кем бы она ни была, – Паукообразные часто убивают своих самцов. Особенно в демоническом мире. Если хочешь доказать, что не все собаки помирают собачьей смертью – прими её с достоинством. Осилишь?              Мудак.              ***              Несмотря на мучения с проникновением в сон и выслушивание отвратительной ереси, Ло Бинхэ не мог не быть доволен результатом. Хотя голова потом ещё долго болела.              Но вид трупа, чье тело начало гноиться и мертветь ещё при жизни, пожалуй, достойная компенсация. Как и потухшие зелёные глаза. Ах, кто бы мог подумать, что всего одна смерть и осколки меча могут сломать кого-то столь стойкого. Но Ло Бинхэ, право слово, сейчас не до гниющих в канаве трупов врагов и никак не до смерти принимающей женское обличие.              Он совсем не такой, как Шень-урод-Цинцю. Ему нечего бояться или переживать из-за смерти. Женщины Ло Бинхэ обожают, сестрички штабелями у ног ложатся.              Ну или прыгают на него.        – А-Ло! – прозвучал звонкий голосок.              Инъин подбежала, тихими и быстрыми шагами сократила расстояние и запрыгнула своему мужу на спину, плотно обхватив шею руками. Первая жена и первая любовь – имеет полное право.       Тёплым дыханием она обдала ухо полудемона, в совершенно невинной и поразительно детской манере. У императора явно хорошее настроение. О гнусной смерти лорда Цинцзин он ей не рассказывал.              Не то чтобы Нин Инъин нужно было слышать что-то от него лично, чтобы знать что произошло.              Она на мгновение стискивает руки крепче, но тут же отпускает игриво подпрыгивая и сверкая большими тёплыми, как сверкающая на солнце яшма, глазами, ласково щурясь от улыбки.        – Ах, не соизволит ли ваше величество уделить этой жене внимание и испить с ней чаю? – специально манерно, но оттого не менее игриво, вопрошала девушка, пригладив юбку нежно-розового жуцюня и поправив рукав светло-зелёного дасюшена. Золотая вышивка на зелёных шёлковых рукавах игриво сверкнула на солнце россыпью хризантем, когда дева взмахнула вышитым веером.              Ей не нужно было согласие, она прошла по тропинке, выложенной почти белым камнем, позволяя насладиться видом сочной травы и цветущей мэйхуа.              Эти деревья здесь высадила Лю Минъянь, в память о брате. Специально же притащила саженцы с пика Байчжань и долго, напитывала духовной энергией, чтобы те (прямо как там) могли цвести даже вне сезона, весною. А потом смотрит мутными, печальными глазами, предаваясь не менее мутным воспоминаниям.              Нин Инъин никогда не понимала столь изощрённого мазохизма.              Но неизменно приглашала бывшую боевую сестру на чай и выводила на откровенный разговор, дабы чуть облегчить дурные чувства той. Много наслушалась, а Минъянь, доверчивая душа, даже и не думала, что выдаёт столько компромата одной из потенциальных соперниц. Поразительное доверие к Инъин она проявляла с самого начала и его происхождения младшая девушка никогда не понимала. Не то чтобы дева Нин собиралась использовать это, её помыслы в отношении бывшей феи Сяньшу исключительно чисты. Просто забавно, в конце концов, если первее всех антагонизм Цинцзину выражали ребята с Байчжань, то вторыми оказались девчонки с Сяньшу. Может, никто и не считал Инъин частью пика учёных, ничего удивительного в этом нет.              Впрочем, зря.              Нин Инъин – страшно проблемная девочка. Всегда вляпывается, а потом её нужно спасать. Она плаксива и сначала говорит, а потом думает. Так было всегда и, кажется, есть и сейчас. Но, по крайней мере, ученики с Цинцзин всегда отличались одним – обучаемостью. Вот и она училась. Умение пользоваться своими недостатками стало её первым и главным умением.       Она слабая заклинательница и даже не самая красивая и очаровательная девушка, её всегда нужно спасать и ничем помочь она, по сути не может. Сначала её всегда спасал шифу, потом – муж.              Но почему-то именно она стала первой женой, первой понесла, а позже стала императрицей. Она первая, невинная и детская, любовь и умеет этим воспользоваться.              Конечно, она безмерно любит своего мужа, но ещё она почтительная дочь. Мудрые женщины, взращивавшие её до того, как шифу забрал её на пик учёных, когда-то сказали ей: “Не люби мужчину больше, чем он любит тебя. Всегда возлюби саму себя сильнее”. Шифу же этот принцип всегда поддерживал, Ин-эр всегда была лелеема, к ней всегда прибегали на помощь и не просили взамен. А даже если что-то ожидали, то никто не осудит, если она не станет придавать этому большого значения. Шифу показал ей, что значит быть безусловно любимой, так что тот, кто не может ей дать этого, возможно, и не нужен ей вовсе.              Ло Бинхэ поначалу был бескорыстен и у Нин Инъин даже возникло желание отплатить ему тем же. Она отплатит и совершенно бескорыстно освободит его ото всех тягот. Потому что это правильно.              Она не смогла отплатить шифу. Совершила проступок, за который ни он, ни она сама себе не простит. Чтобы уберечь жизнь, устроиться получше, гарантировать светлое будущее, но от вины это не избавит. Он бы понял, но “понял” не означает простил. Его судили, незачем было подкреплять все эти обвинения – ничего не изменилось бы. Но нужно было выбить место под солнцем, закрепить доверие мужа. Не она обрекла лорда на мучения – то была другая женщина.              Но теперь она сможет помочь шифу и мужу одним махом! И людям, конечно, поможет.              Потому что Инъин хорошая девочка.              Она скользнула к белокаменному круглому столику с уже расставленным сервизом из белого нефрита. Работа рук лорда Цинцзин, одна из тех что она смогла собрать. Ло Бинхэ вопросов не задаёт, знает о её тяге к предметам искусства. Кто же виновен, что её Шифу – искусный творец? Порывался сломать всё поначалу, но оказался не способен сказать “нет” своей возлюбленной. Теперь у неё собственное хранилище, по цене которого можно было бы купить целую страну.              Рядом над их сыном ворковала нянечка, принесшая его погреться на весеннем солнце и повидаться с отцом. Император скользнул по нему взглядом, не лишённым нежности и вернул внимание жене.              Нин Инъин завела незамысловатый диалог, то подшучивая, то заигрывая, обмахиваясь веером и наслаждаясь чаем. Не такой вкусный, как подавали на пике учёных, но тоже неплохо.        – У а-Ло сегодня хорошее настроение. – как бы невзначай отметила девушка где-то посреди речи.        – Так заметно? – мужчина мягко улыбнулся, – В самом деле. Кое-что хорошее произошло.              Инъин очень не любит смерть. Так что и не упомянуть таковую не могла.        – В самом деле… Цель а-Ло ведь исполнилась. До падения последней школы заклинателей совсем немного осталось, после смерти-то главы Цанцюн! – Инъин говорила бодро и ярко. Возможно, слишком.              Но это вполне вписывается в её характер. А смысл слов? Ну, сам додумает. В конце концов, Нин Инъин ведь не способна на колкости!       Выражение лица его дёрнулось недоуменно, но тут же стало нежным.              На самом деле, Инъин не думает, что столь благодушное настроение продлиться долго. Так всегда бывает, когда достигаешь цели. Шифу говорил, что всегда стоит метить если не выше, то хотябы дальше. Может, не слишком далеко, но с потенциалом. Нин Инъин помнит все такие уроки.              Но вскоре её дорогому мужу следовало откланяться. Эх, дела-дела.        – А-Ло, ты негодяй, бросаешь меня! – тон напоминал что-то среднее между холодом и игривостью, запутанный, как раз то что нужно, и слегка хлопнула веером по чужой макушке, – Ну ладно, иди решай свои важно-политические вопросы. – снисходительно отозвалась Инъин. Ло Бинхэ только хохотнул очаровательно.              У неё тоже есть парочка “важно-политических” вопросов.              Вон, как раз подходит.              Правда, Нин Инъин, конечно, предпочла бы пореже с демонами встречаться. Что сложно, учитывая что таковых – половина гарема, да и муж её полукровка.              Но можно сделать одно исключение из своей неприязни. Как она записала парочку человеческих девушек себе во враги, так можно одну демоницу пропустить в круг поближе, потому что она очаровашка. Ах, а как а-Ло обрадуется.              Демоница скорее раздета, чем одета (как и всегда, впрочем), но Нин Инъин уже даже привыкла. Дева Ша подлетает к плетенной люльке, очевидно готовая миновать любое препятствие, заставляя нянечку испуганно отшатнуться, и игриво здоровается с сыном подруги. Инъин хихикает над несдержанностью Ша Хуалин, звякнувшей браслетами из колокольчиков над детским личиком, чтобы вызвать у мальчишки звонкий смех. Иногда Нин Инъин кажется, будто демоница любит её “хрупкую человеческую личинку” больше, чем сама мать этой “личинки”.              Что, вероятно, правда.        – И тебе привет, Лин-Лин! – всё ещё посмеиваясь отозвалась Инъин вместо сына.              Демоница фыркнула и повернулась на пятках, хлестнув по воздуху косами, чуть не задев бледную нянечку. Инъин махнула той веером, отпуская. Её и след простыл.        – У меня, между прочим, новости! – она гордо упёрла руки в обнажённые бёдра, – У этой, как её... Сяо Гунчжу, вот! проблемы намечаются. Её “свита” особенно недовольна в последнее время. Даже мерзкий человеческий старикашка спохватился!              Инъин мягко улыбнулась, переложила веер из руки в руку, потянулась и погладила демоницу по косам на чёлке. Как хорошо иметь подругу, у которой везде демонические ушки. К тому же такую сильную. Демоны, как известно, чтут за силу, так что да добрая половина демониц, считай, тоже друзья Инъин (пусть они друг друга и недолюбливают)! Поселить сомнения в девичьих душах не так сложно, когда у тебя дева Ша в подружках.       Не то чтобы Нин Инъин злилась на Сяо Гунчжу. Просто, если метишь в императрицы, не следует недооценивать противника. И ждать удара с предсказуемой стороны тоже не стоит.              Милые головастики замахали хвостами и решили, что были рождены змеями, но забыли, что вырастая лягушками – станут змеиной же закуской.              И уж не страшен гадюке жабий яд.              А демоницы от природы жестоки и бесстрашны. И хитры, хотя не так, как люди. Скорее игривы и жертв любят попугать, до поры лица не показывая. Настоящая хитрость, как выяснила Нин Инъин, то прерогатива людей и демонов, что в мире людей же обитают, отсюда и стереотип о великой подлости окаянных. Истинные же обитательницы демонического царства сильны до безобразия и наивны почти как дети.       Оттого Нин Инъин решила довериться Ша Хуалин – потому что она тоже одна из первых жён, очевидно – и показала ей сына. Та, как ни странно, была очарована человеческим дитя. Не сразу, конечно. Инъин тогда взяла её руки в свои и помогла поднять младенца. Выглядывая из-за плеча увидела недоумение на лице раздражительной девы в красном, грудью почувствовала напряжение тонкой спины и дрожь в руках, что уж давно по локоть в крови.              Стоит признать, не только упорное дружелюбие и открытость помогли завоевать сердце ревнивицы. Возможно, их схожесть отчасти. Ша Хуалин предала отца ради мужа. Инъин не далеко ушла, если честно. Может, демоница думала, что они родственны в своих действиях и чувствах. Дева Нин не спорила.              Что же, главное, что основная угроза для императрицы почти устранена. Уж не она будет главной проблемой принцессы дворца в ближайшее время. Старик из дворца, конечно, не позволит случиться с ней чему-то, но – в отличии от внучки – он не глуп и на рожон не полезет. А там уж поздно будет.        – Лин-Лин хочет подержать его? – спросила Инъин. Дева Ша никогда не берет ребёнка на руки, пока ей прямо не предложить. Зато как расцветает. И, благо старается не задеть мальчика ногтями.              Инъин позволяет себе расслабиться, пока демоница прижимается к её боку, забирает дитятко. Дева Нин откладывает веер и приобнимает демоницу, позволяя себе просто соглядать. Потому что Ша Хуалин удивительно мягкая (не считая когтей и кос, конечно) и миниатюрная, меньше самой Инъин. И не ворчит, если её тискать, пока она воркует над булькающей “человеческой личинкой”.              Нин Инъин пообещала себе, всё же, не разрывать все связи с демоницей, когда а-Ло получит своё освобождение. Дева Нин совершенно уверена в своей способности убедить госпожу Лю помочь сохранить деву Ша в безопасности. В конце-концов, она помогает в разборках с “дворцовыми придурками”.       Понравится ли Ша Хуалин такой расклад? Инъин не уверена, но устранять демоницу не хочет. Она считает, что они достаточно близкие подружки. Возможно, именно Хуалин будет той, кто полностью поддержит идеалы Нин Инъин, если бы они стали ещё чуть ближе…       В отличии от Лю Минъянь. Возможно, это просто способ защитить свою же психику, но она искренне верит в своеобразную… праведность а-Ло и преподнесенную им правду о смерти брата. Дошло до того, что она поссорилась с госпожой Лю – и как только смелости хватило. Страшная женщина, у Нин Инъин не хватило бы смелости с ней связываться, если бы шифу не сделал бы этого до неё. Цена сотрудничества велика, но удобна – расплата с Лао Гунчжу и убийцей сына. Коим, после длительного следствия (всё ещё спасибо шифу за большую часть проделанной работы, ибо посредственность вроде Инъин это бы не осилила) оказался не сказать чтобы лорд Цинцзин (убийство всё равно пришлось повесить на него, просто чтобы настоящую не спугнуть). Оно и понятно, есть более гуманные способы покончить с собой, чем связываться с Лю Юлочжей. Кто ж знал, что всё равно не обойдётся. Но, так или иначе, с госпожой Лю шифу таки договорился, хотя Инъин толком понятия не имеет как. Это и не важно, ей, в общем-то, оставалось только обзавестись парой новых друзей в поддержку и нажать на рычаги расставленные шифу и госпожой, которые загнали, по сути, самого опасного – старого хозяина дворца. А с Ло Бинхэ проще в силу его безумия, которое вскоре не оставит в нем даже воли к жизни, просто из-за потери интереса. И даже вечная взращиваемая похоть и демоническая жестокость тут уже не спасёт от простого человеческого “устал”. Даже если он сам о том пока не подозревает.       Надо бы как-нибудь ещё раз попытаться вернуть Минъянь на путь праведной заклинательницы, ибо если в процессе единственная дочь Лю (и ныне единственный ребёнок в целом) пострадает где-нибудь в процессе, то Инъин, всё же, свернут шею, несмотря на вклад в общее дело. Напомните, как часто нерадивые шпионы оставались в живых после выполнения задачи, ага. Кто её обвинит, если она попытается перестраховаться через Лю Минъянь и Ша Хуалин.              Дева Нин перебирала косы пальцами, прижалась губами, как то делали девы из детства, к виску Хуалин, наблюдая как та щурит по кошачьи щурит глаза на жест. Инъин не хочет в случае чего бежать в царство демонов, когда госпожа Лю устроит свержение “Сына Неба”, а муж её свершит, наконец, братоубийство (не то чтобы Инъин будет жалеть о смерти Лао Гунчжу), но уж рисковать жизнью она точно не станет.              Она – равно как и госпожа Лю, ожидавшая удобного момента свержения и мести – умеет выжидать. Это, собственно, последнее, что им остаётся.              

***

       – А-Ин… – звучал голос хриплый, глубокий и даже для собственного уха слегка пугающ.              Покои тонут в полумраке, единственным источником света стала жаровня, рядом с которой и расположилась его императрица. Та взмахивает легонько веером, огонь вспыхивает ярче, почти потусторонним светом. Распущенные каштановые пряди скользили по изящным как жемчуг, обнажённым плечам, девушка сидела в одном только хэцзы и тонкой юбке, любимый дасюшен цвета цин висел на изголовье кровати.              Нин Инъин даже не вздрогнула при звуке чужого голоса, всё напоминало странный сон, но мир ломается вполне реально. Где-то там, за окном разгорались пожары, но на уме Ло Бинхэ была только первая жена. Это хороший шанс уйти. Кинуть всё это в бездну и скрыться с первой любовью и забыть обо всей этой политоте и опустошении. Месть не приносит удовольствия, собранная со врагов кожа не пробуждает голодный клёкот в груди. Он уже побывал на пике и падение утомляет.       Так почему бы не взять с собой свою любовь и не скрыться в уединении? Да, Нин Инъин не самый красивый цветок, что у него был – Лю Минъянь куда прекраснее. И не самая страстная из жён – с Ша Хуалин целые ночи пролетали как мгновение. Но именно шицзе Нин он никогда не осмеливался сказать “нет”. Хрупкая, слабая и по-детски очаровательная девица обладает почти устрашающей властью над ним; единственная кто в любой момент мог дать ему от ворот поворот.              Дева Нин ещё раз взмахнула расписанным складным веером. Каким-то до боли знакомым, несмотря на то, что девушка пользовалась обычно круглыми опахалами с вышивкой.       Поднялась плавным движением, гордо выпрямляя спину, но всё не отводя взгляда от жаровни, в больших и круглых как у лани глазах плясали искры пожара, всё выражение лица мягкое, уголки губ приподняты в ласковой улыбке.              Его жена маняще прекрасна и почти обнажена, однако же не вызывала прилива безудержной похоти, как то бывает с прочими красавицами, но желание любоваться тонким, эфирным станом, лишь тлеющее тепло где-то в нижнем и среднем даньтянях грело изнутри воспоминаниями о мягкой плоти воздушного создания, что сейчас даже взглядом его не удостоила.              По спине пробежал холодок. Ло Бинхэ приблизился.              Поднятую руку перехватили чужие тонкие пальцы, сомкнувшиеся плотным кольцом на запястье, ей даже взгляда не пришлось поднимать, чтобы знать куда хватать. Когда девушка потянула его к кровати он – сильнейший из сильнейших – не нашёл в себе достаточно воли на сопротивление.        – Куда-то торопишься, а-Ло? – спросил серебристый голосок, пока его обладательница утянула его куда-то в центр шёлковых простыней, – Не стоит.              Где-то на подкорке забилась тревога, но сил отказать всё ещё не было.        – Куда же ты сбежишь, мой хороший, – мягко почти пропела она, укладывая к себе на колени и частично накрыв своим дасюшеном, неведомым образом успокаивая взбунтовавшуюся было паранойю, – оставайся со мной. Погибать так на своём месте, скажи же?              Ло Бинхэ не улавливал смысла слов, лишь ощущал щекочущие кончики женских волос на щеках, да глядел в карие глаза напротив. Не освещённые пламенем жаровни они напоминали две тёмные бездны, без единой искры света внутри. Даже не безжизненное стекло – камешки, не полированная яшма. По той или иной причине, очи красивые до боли. Отчего-то только глаза Инъин во всём бесчисленном гареме он мог сравнить с по настоящему драгоценным камнем. Да и вне дворца – всего второй человек. Что очень несправедливо, есть в драгоценных камнях что-то завораживающее, почему бы этому не существовать в больших объёмах? Правду говорят, что Цанцюн забирает всё самое лучшее и уникальное. Особенно, пожалуй, лучшие годы жизни живущих там учеников. Как хорошо, что он избавил мир от этого страшного логова.              Он всегда прав, но жена так или иначе правее. Так что Ло Бинхэ полежит тут ещё немного. Наверняка она именно это имела ввиду.              Где-то рядом зло дрожит Синьмо, но Бинхэ как-то всё равно, пока он в объятиях любимой жены. Ему не дано понять, откуда именно растут ноги такой привязанности, но оно и не важно. В конце концов, они знают друг-друга с детства и никто не знает его лучше.              К горлу прижимается что-то приятно прохладное, остужая разгоряченное тело, бёдра под головой ощущаются как облака.              Ло Бинхэ чувствует себя обманутым.              И всё равно не может сказать этому улыбающемуся лицу “нет”.              Даже кровяные паразиты не помогут понять и препятствовать, в чужом теле их попросту нет.              В шейный позвонках что-то странно хрустит, хлюпает мерзко, всё сводит судорога, но агония длиться лишь мгновение.              Очень, очень длинное мгновение. Мгновение, порожденное самыми нежными и самыми чистыми руками на свете, к его вящему ужасу.              Отчего-то, в этот момент он ещё сильнее ненавидит учителя и лишь больше тонет в любви к его императрице.