Рождение и смерть Ницраила

г. Горький, 21 августа 2019 г.

— Алло, здравствуйте! Вы комнату сдаёте? — Здравствуйте, это агентство, вы можете подъехать на Красноармейского… — До свидания.             Опять агентство. Такие агентства — предприятия-однодневки, которые берут деньги за то, что помогут найти квартиру либо комнату, предоставляя базу номеров. На самом деле номера в базе заполнялись случайным образом, агенты ничем не помогали, разве что опустошить кошелёк.             Найти комнату или квартиру по первому звонку можно было только через знакомых. — Алло, здравствуйте! Вы комнату сдаёте? — А? Здравствуйте! Да, сдаю. — Когда вам будет удобно показать? — Да хоть сегодня, я до вечера там буду. Подъезжайте.             Это был уже, пожалуй, пятнадцатый звонок. Наконец-то… Опер выдохнул и заказал такси из Горьковского международного аэропорта на Лазурную улицу, 66.             Лазурная, 66 — это серый панельный дом, один из длинного ряда таких же унылых домов, собранных из странных блоков. Ивахненко знал, что такими и бывали общежития, после перестройки ставшие коммуналками, — такими бывали общежития рабочих. Дёшево и сердито. Чаще всего без надзора эти дома превращались в гетто, притоны для наркоманов и бордели на угловых комнатах первого этажа. Был десяток таких хибар и в Зеленограде, но их давно снесли и построили более вменяемый жилой сектор.             Ржавая железная дверь в корпус была по-летнему распахнута. Под ботинком Ивахненко хрустнул осколок бутылки, он прошёл мимо и надавил на обожжённую сигаретами кнопку вызова лифта. Лифт не отозвался, но где-то выше всё-таки гудел. Ивахненко махнул рукой — на третий этаж поднимется своими ногами по этим бычкам и использованным презервативам.             В подъезде воняло гнилью мусоропровода, кошачьим дерьмом и дохлятиной. Это обыденность, грязь, ставшая нормой жизни. Молодые, рождённые в этой грязи, принимают блевотину в коридоре без удивления, за данность, за часть нормальной жизни. — Здравствуйте, я по объявлению. В двенадцатую. — Ага. Проходите, смотрите. Вы не местный? — из уст сухого мужика лет сорока, хозяина комнаты, прозвучал напрашивающийся вопрос. — Нет, не местный. По работе здесь. Вахта, — отрезал Ивахненко и прошёл в секцию. Две её половины разделяла дверь. — Тут туалет, — хозяин продемонстрировал унитаз без крышки сливного бачка с желтоватыми потёками на треснутом кафельном полу. — Тут душевая. — Как включается? — По смесителю надо ударить, по пипке, когда открываешь воду.             Душевая была самая обычная — эмалированный поддон, плитка с грязными швами и чёрная плесень на потолке, пожелтевшая шторка с налётом грязи… Ивахненко кивнул. — Давайте пройдём в комнату, — сказал хозяин. — Как вас зовут? — Виталий. — Александр. Приятно. — Взаимно, — ответил на рукопожатие опер. — Сколько в месяц? — Шесть пятьсот, за коммуналку пятьсот. Вы надолго? — Не знаю. На три-четыре месяца точно, может, больше. — Хорошо, как вам комната?             Комната была небольшой. Диван-книжка, который не будет раскладываться, два больших шкафа, два стола, холодильник. — Нормально. Как соседи? — Да так… — хозяин понизил голос. — Там семейные, — он указал на соседнюю дверь, — а в той половине студентка и какой-то мужчина, но они сюда с той половины особо не ходят, только студентка, а у мужика есть свой туалет, душевая в комнате, — Ивахненко перевёл «семейные» как алкаши от сорока до пятидесяти, — вменяемый, хоть и неприятный люд, «студентка» — как вечный источник шума от нескончаемых потоков «мужей», на который, впрочем, ему плевать, а «какой-то мужчина, не выходящий из комнаты», вероятно, нарик, если тихий, то опиатный. Соседи опера устраивали. — Понятно. Можно заезжать? — А, да, конечно. — Держите, — Ивахненко отсчитал семь тысяч, хозяин передал ключи. — Вот мой номер телефона, если что, на карту высылайте этого же числа каждого месяца. Если будут проблемы, звоните. — Ясно. Спасибо.             Ивахненко разложил вещи. Нужно было начинать ужин. «Чёрт, хочется курить…» — подумал опер. Старая привычка давала о себе знать. Он думал о том, что может совсем сорваться в прошлое… На кухне стояла старая плита «Лысьва», стол с синей грязной клеёнкой, окно было открыто, маленькая тарелочка — маленькая салатница, вроде тех, что были на поминках Ксюши полные кутьи, — здесь полная бычков.             Ивахненко закурил. — Здаров, сосед! — на кухню зашёл красный мужик, — я Женя. — Виталя, — опер пожал руку. Худой небритый мужик в засаленной майке и шортах достал из пиалы длинный бычок и запалил. — Мент родился! — он заржал так, что был виден пародонтоз. Пахнуло спиртом. Его рыбьи глаза внимательно наблюдали за Ивахненко, тот это сразу подметил. — Бахнем за знакомство? — Да вот, блин… не знаю, в завязке я, — Ивахненко почесал затылок. — Ага, мы тут все в завязке поневоле, работящие, — мужик засмеялся. — Я, кстати, забыл сказать, тут особо курить-то нельзя, это ща ветер хороший, а то все задохнёмся. — Чего это так? — Хитрая вентиляция — дыры. На балкон надо ходить. Это и сейчас дым нихрена не тянет, а бывает, что вообще тут облако, вот представь, вчетвером мы сядем закурим. — Понимаю, бл-лин.             Только-только Ивахненко потушил сигарету в пиале с золотистой каймой, как в комнате зазвонил его сотовый. «Жена», — подумал он. — Извини, это мне, — сказал Ивахненко соседу и пошагал к телефону. — Алло! — услышал он выкрик в трубке и дёрнулся. — Алло. Ты с работы вернулась? Записку видела? — Какую, к чёрту, записку? Ты где? Я захожу, тебя нет. — Я в Горьком, — Ивахненко морально приготовился к тому, что динамик будет надрываться. — Что?! Как?! Где?! В Горьком?! Каком?! — Да. — Это значит, ты опять в запой ушёл или что?! — взвизгнула жена. — Город это, значит, такой, Горький, — прорычал опер в трубку. Он понизил голос. — Я приехал за убийцей нашей дочери. Поняла? — Поняла. Ты бросаешь меня? — в трубке был слышен начинающийся плач. — Нет. Я нашёл человека, который убил нашу дочь, Ксюшу толкнул под машину, понимаешь? Он уехал в другой город, и я приехал за ним, — шептал опер, понимая, что в таком доме всё слышно. — Ты ведь понимаешь, что я и так не могу быть даже в комнате одна?! — Понимаю. Но ты понимаешь, что если я не закончу это дело, я не смогу смотреть в зеркало? — Понимаю, — вздохнула она. — Ты можешь пообещать, что не будешь пить? Я понимаю, я всё понимаю, — она снова повышала голос, — я знаю, что ты ради ребёнка бросил пить, когда она родилась, что ты не мог по-другому… Ты… — Постараюсь. — Пообещай. — Не могу… — Не наделай глупостей, я прошу тебя. Держи себя в руках, будь сильнее, я знаю, что трудно, но пожалуйста! — умоляла она. — А лучше всего вернись. Знаю, что не вернёшься, но если можешь всё бросить, вернись… — Не могу. — Знаю. Такой уж ты человек…